Ненужный

Глава 5

Дворник приюта, здоровая орясина в кожаном фартуке и громыхающих сапожищах, волоком тащим упиравшегося из всех сил парнишку. Чертыхался в пол голоса, пытаясь удержать ужом вертящуюся добычу.

— Я ужо тобе… — бормотал он, то и дело с силой встряхивая пацана. У того аж зубы стучали в этот момент. — Не брыкайся, паршивец.

В этот момент парнишка извернулся немыслимым образом и со всего маха цапнул зубами дворника за руку. И так удачно у него получилось, что тот даже взвизгнул по-бабьи.

— Ах ты, су… поганец! Укусил, — сдавленно прошипел дворник, размахиваясь и отвешивая парнишке сильную затрещину. — Я тобе все зубы-то выбью, псина.

Размахнулся пудовым кулаком, но исполнить угрозы не успел. Вышедший из кабинета старшего воспитателя, доктор Петерсон вовремя остановил его.

— Оставь его, Семен. Забьешь еще ненароком, своей кувалдой. Отписывайся потом. Живо его в мой кабинет, — буркнул Петерсон, раздраженно одергивая коричневый твидовый пиджак. — А вам, господа воспитанники, пора на занятия!

Последнее он уже бросил столпившейся в отдалении стайке девочек и мальчиков в одинаковых серых костюмчиках и платьицах. При этом старался придать опухшему красному лицу некоторое подобие радушие и доброты, что, впрочем, никого не обманывало. Воспитанник тут же прыснули в разные стороны, быстро исчезнув за дверьми соседних кабинетов и классов.

— То-то же, — презрительно хмыкнул доктор, развернувшись в сторону своего кабинета. Оттуда уже раздавались приглушенные ругательства и угрозы, а, значит, его ждала работа. — Так…

На полу, прямо на середине его кабинета, стоял на коленях тот самый воспитанник, о котором ему только что рассказала мадам Калышева. Попросила провести с ним беседу и сделать соответствующее внушение, чтобы выбить из его головы всякие никому не нужные мысли. Свою просьбу подкрепила пухлым конвертом, который сейчас так приятно оттягивал внутренний карман пиджака.

— Семен, что ты в самом деле? Разве так можно. Отпусти его шею, — доктор так широко улыбнулся, что стали видны неестественно белые зубы. А сам он буквально излучал благодушие и понимание. — Рафаэль, ведь, у нас умненький мальчик и обязательно будет себя хорошо вести. Так ведь?

Снял большие очки в золотой оправе и внимательно посмотрел на воспитанника, а у того взгляд едва не кровью наливался от бешенства.

— Нехорошо, Рафаэль, очень нехорошо, — огорченно вздохнул, покачивая при этом головой. — Мы к нему со всей душой… Семен!

Прекрасно уловив невысказанную вслух просьбу, дворник немного сжал ладони. Парень тут же начал багроветь лицом и судорожно хватать ртом воздух.

— Хватит с него. Теперь мы поняли друг друга? — воспитанник что-то прохрипел в ответ такое, что можно было принять за согласие. — Будем считать, что мы заключили соглашение. Итак…

Замолчав, Петерсон с удобством расположился в роскошном кожаном кресле, положил ногу на ногу, немного ослабил узел галстука. И лишь после этого со скучающей миной на лице повернулся к парню.

Все доктору было понятно. Мадам Калышева провернула очередное дело к своей выгоде, и теперь нуждалась в небольшой помощи со стороны доктора. Дело это, в принципе, было для него рутинным, уже не раз проделанным. Нужно было сделать уже случившееся с пропавшей воспитанницей дело таким, чтобы и комар носа не подточил. Нужные бумаги о продолжительной болезни и смерти девочки он подготовит уже сегодня, затем добавив их в личное дело. В результате, мальчишка окажется перед простым выбором: признать очевидное и сохранить привычную жизнь или завтра же оказаться в спецприемнике для буйных с очень нехорошим диагнозом. И нетрудно представить, какой будет сделан выбор.

—… И второй путь, представляющийся мне наиболее очевидным с твоей стороны, — подытожил Петерсон, складывая руки в замок и смотря через них. — Все вновь возвращается на круги своя. Ты опять живешь своей обычной вольной жизнью и наслаждаешься свободой за стенами нашего чудесного заведения. И, естественно, не забываешь каждые две недели приносить в известный тебе кабинет небольшой конверт. Сумма, как ты понимаешь, выросла втрое. И каков будет твой положительный ответ?

Парень недолго раздумывал. Не прошло и минуты яростного «бодания» взглядами, как он кивнул.

— Славненько, — обрадовано хлопнул в ладони доктор. Как говориться, одной проблемой меньше. — Сейчас приведи себя в порядок. Вот влажные салфетки, там зеркало. Воспитанник императорского приюта, как ты прекрасно понимаешь, должен выглядел соответственно, а не каким-то бродягой после драки. И поторопись.

Парень с трудом встал на ноги и, морщась, дернул головой. Видимо, дворник сильно его приложил.

— Не забудь рубашку заправить, — заботливым тоном напомнил Петерсон, когда парнишка оказался у зеркала. — Если нужно помочь попроси, думаю, Семен не откажет, — последнее было произнесено с откровенной ухмылкой. — Так ведь, Семен? Потом он тебя и проводит. Вот и славненькой. Как ты быстро собрался…

Уже у двери воспитанник бросил напоследок долгий взгляд на доктора. Смотрел пристально, цепко, словно запоминал. Наконец, резко развернулся и вышел из кабинета.

— Щенок, — прошипел ему вслед Петерсон, едва дверь закрылась. — Взгляд у сучоныша, как у бульдога. Того и гляди вцепиться…

-//-//-

Оказавшись на улице, Рафи прошел немного по мостовой и замер возле стены, на которой крепилась роскошная мраморная вывеска с названием приюта. Долго так стоял без единой мысли в голове.

— Пропала… Она пропала… Исчезла без следа… — с губ срывался бессмысленный шепот. По щекам катились слезы. Жуткое ощущение беспомощности накрыло его с головой, и, казалось, вот-вот его раздавит. — Ланочка пропала…

Мимо него то и дело пробегали другие воспитанники. Бросали на него любопытные взгляды и бежали дальше. Никому здесь не было дела до чужого дела. Таков был жестокий закон жизни в приюте. Хочешь выжить — не лезь к другим.

—… Исчезла, — его размытый от слез взгляд скользну от мраморной таблички дальше, в сторону высокой рекламной тумбы, обклеенной многочисленными театральными афишами и объявлениями. — Пропа… — случайно наткнувшись глазами на небольшой лист бумаги со строгим готическим шрифтом внизу, Рафи застыл. — Нет, нет, не пропала.

Шок, охвативший его после всех этих событий, начал проходить. К нему вновь возвращалась способность мыслить рационально. Сделав над собой усилие, он окончательно затолкал эмоции в самую дальнюю часть своего «Я».

Упрямо тряхнул головой, и снова уставился на то рекламное объявление, в котором его заинтересовало лишь одно слово — «стряпчий».

— Государственный стряпчий Наварин Геннадий Михайлович имеет честь предложить свои услуги по наследственным и экономическим делам. Абсолютная конфиденциальность гарантируется. Сухаревский переулок, дом 15, — медленно прочитал Рафи витиеватый шрифт. — Это же дом мадам Анны…

Тут же вспомнилась сухонькая бабулька в сером чепчике, экономка в большом дома из красного кирпиче, которая вечно расхваливала своего хозяина. Мол, он у нее один из самых уважаемых стряпчих, к которому непрестанно обращаются разные господа с большими доходами.

— Значит, стрпячий… Наварин Геннадий Михайлович, — парнишка с остекленевшим взглядом развернулся и пошел прочь от здания приюта, не переставая бубнить себе под нос имя и фамилию стряпчего. — Геннадий Михайлович… Наварин…

Через некоторое время он перешел на быстрый шаг, а потом и вовсе побежал, отчего вскоре оказался и у нужной улицы.

Поднялся по лестнице и коснулся кнопки дверного электрического звонка в виде бронзовой капли, вызывая громкую трель в холе дома. В нетерпении еще раз нажал кнопку, заставляя снова звучать звонок.

И когда, потеряв терпение, уже занес кулак для стука, дверь отворилась. На пороге его встретила не привычная фигурка сгорбленной экономики, а высокий подтянутый мужчина.

— Э-э, молодой человек? — он явно удивился, встретив на пороге своей двери подростка в одежде с гербом имперского сиротского приюта. Видно, совсем не привык встречать таких гостей. — И?

Рафи быстро оглядел мужчину, отметив явно дорогой светлый костюм, белоснежную батистовую сорочку с бриллиантовыми запонками и выглядывавшую из специального кармашка золотой цепочки от часов. Похоже, это и был сам хозяин дома, Наварин Геннадий Михайлович, присяжный поверенный по наследственным и экономическим делам.

Стоит сказать, что выглядел Наварин соответственно своему непростому статусу, в неофициальном табеле о рангах приравнивавшемуся к действительному статскому советнику II-го класса. Холеный лицом, с едва заметными следами умелой пластики. На вид ему чуть больше пятидесяти лет, что считалось самым подходящим возрастом для поверенного в судебных делах. К такому и возрастные клиенты с доверием относились, и дамы еще с благосклонностью и интересом принимали комплименты и знаки внимания.

— Ну-с, молодой человек? Чего молчим? — усмехнулся он, оглядывая вдобавок улицу. Видимо, решим, что попрошайка не один и за углом может еще кто-то скрываться.

Рафи не сразу ответил, и заминка его была понятна. Господин Наварин был совсем не его уровня собеседник. В приюте к таким, вообще, запрещали подходить, а уж тем более обращаться с какими-то просьбами. Можно было тычок в зубы получить, если повезет. А в другом случае, если благородный господин будет не в духе, можно было и тростью отхватить по хребту.

— Господин, я Рафи… Рафаэль, воспитанник Имперского приюта имени Ее Высочества великой княжны Анны… Понимаете, случилось кое-что… — говорил парень сбивчиво, быстро, боясь, что его остановят и вышвырнут с порога. — У меня была… Есть сестра, и ее похитили прямо в приюте. Вот!

Затем в воздухе повисла пауза, во время которой во взгляде стряпчего удивление сменилось некоторым интересом. Похоже, дело показалось ему довольно занятным. Или просто после сытного обеда скучно стало и возникло желание немного поразвлечься. Ведь, как известно, умственные размышления очень уместны в таком качестве.

— Что же, прошу, — улыбка, по-прежнему, не сходила с его губ. — Рассказывайте, молодой человек.

-//-//-

Знаете, Назаров отнюдь не был бессребреником, по первому призыву бросающим все свои дела и бегущим на помощь. Скорее напротив, слыл довольно жестким и жутко прагматичным человеком, всегда остающимся при своем интересе. Но даже у такого человека случались моменты, когда на него что-то находило и хотелось сделать нечто «просто так», для души. Это было своеобразным порывом, которому почти невозможно было сопротивляться.

Случившееся сейчас было именно из такой категории поступков. Ему вдруг отчаянно захотелось разобраться в деле, о котором ему пытался сумбурно рассказать этот приютский паренек. И спроси его в этот момент, а в чем же причина такого неожиданного великодушия, он вряд ли бы ответил. Может вспомнил самого себя в детстве, когда, оставшись на попечение бессердечной тетки, каждый день выслушивал ее бесконечные попреки куском хлеба. А может всплыл в памяти образ давно и трагично погибшей сестры Лизоньки, белокурого ангелочка, попавшего под колеса мчавшегося экипажа. Словом, сложно сказать, что его подвигло, да и, наверное, уже не нужно.