Ненужный

Глава 26

Остановившись у огромной стеклянной витрины салона с дамскими шляпками, казак в мундире вахмистра жандармерии приосанился. Вглядываясь в отражение, одернул китель, убирая с него едва видимые складки. Там отражался статный мужчина лет тридцати с широким разворотом плеч и решительным выражением лица, которые образуется лишь на военной службе или там, где часто приходится смотреть смерти в лицо. Последнее особенно чувствуют женщины, подсознательно выделяя из-за этого мужчины из десятков ему подобных.

Вот и сейчас, две молоденькие белошвейки, на мгновение задержавшись рядом, смущенно хихикнули. И по лицам было видно, что они не прочь были продолжить с ним знакомство.

Обе чернобровые, смешливые, встали напротив него и зубки скалят. Сначала одна хохотнула, потом, наклонившись к ней, хохотнула и вторая. Видно, принялись таким нехитрым способом косточки ему перемывать.

— Вот же бедовые, — ухмыльнулся Гришка, подмигивая сразу обеим. С такими не грех и прогуляться… до сеновала. — Эх, если бы не служба, я вам…

Они в ответ ещё громче расхохотались. Точно бедовые девки. После, махнув косами, побежали по делам дальше.

Гриша же, провожая их взглядом, лишь облизывался. Не мог сейчас, к сожалению. Служба, будь она неладна.

— Служба, служба… Эх, служба…

Он ведь теперь наказан был за случай с тем мальчонкой, которого благородный за вихры таскал. Вот направили его в полицию для оказания помощи на недельку — другую. Ходит уже второй день с важным видом и своей жандармский формой козыряет.

— Ладно, все девки ещё моими будут. Дайте только срок. А мне пора…

Честно говоря, совсем идти не хотелось. Случай еще самый простой — пацана какого-то экипажем сбили. Ерунда, на самом деле. Наверное, какого-то босяка зацепили, а теперь шум подняли. А он, целый вахмистр жандармерии, должен идти и разбираться. Смех один.

Вот в таком, скажем прямо не самом лучшем настроении, Мелихов и двигался к земской больнице.

— Черт… Вот если бы мамзель какая-нибудь ножку подвернула, то я бы её вмиг до больницы домчал. На руках бы нёс, — бормотал он себе по нос, выстукивая каблуками с подковками для форсу. В мечтах, он и правда, уже крепко-крепко сжимал в объятиях белокурую девицу. Даже к её сахарным губкам тянулся. — Эх, а я тут со всяким отребьем вожусь…

И словно в подтвержденье его слов за углом, куда он только что свернул, Мелехов наткнулся на длинную очередь, от которой отвратительно несло. Среди тех, кто стоял за бесплатной помощью к земскому врачу, были и нищие с бездомными, и попрошайки, и городские золотари, и другие обитатели городского дна, у кого за душой ни гроша не было.

— Господин, подай грошик, — к Григорию уже тянулись грязные, покрытые струпьями, ручки ближайшего нищего, закутанного в грязную хламиду. — Семь день не жрамши…

— Хучь на корочку хлеба подай, — голосила с другой стороны старуха, ковыляя в его сторону на костылях. — Христа ради…

С трудом сдерживаясь, чтобы не достать нагайку и не отхлестать направо и налево всех подряд, жандарм быстро добрался до широкого крыльца земской больницы, где дежурила пара полицейских.

— Господин вахмистр, здравия желаем! — тут же оба вытянулись, увидев, кто к ним пожаловал. И один, и другой брюхо втянули, вытянулись, словно перед ними большое начальство. — И вы тоже сюдой пришли?

Хотевший уже пройти мимо, Мелехов притормозил. Больно странным ему эти слова полицейских показались. В смысле, и вы тоже сюда пришли? Что это такое? К чему так говорить?

— Так, что тут стряслось? Что за беда? — он сдвинул брови, давя понять, что находится не в самом лучшем настроении.

— Так, это, господин вахмистр, что-то шума больно много из-за этого пацана. Говорят, уже околоточных на улицах подняли, чтобы сбежавшего извозчика найти, — начал докладывать тучный полицейский с красным отекшим лицом, от которого тянуло то ли смесью чеснока и селедки, то ли черного хлеба и копченного сала. — Видать, какая-то важная птица. Может даже чей-то сынок…

— Вот же черт! — чертыхнулся Григорий, понимая, что простое с первого взгляда дела может вырасти до неимоверных размеров. Не дай Бог пострадавший малец окажется отпрыском какого-нибудь барона или того хуже графа. Тогда все, пиши пропало. — Ладно, пойду сам посмотрю.

Уже в коридоре его терзали нехорошие предчувствия, которые, кстати, ни разу еще не обманывали. Рядовое задание точно станет самой настоящей занозой в одном месте. Только жандарм даже не догадывался о размере этой самой занозы, которая оказывалась прост гигантских размеров.

— Ух ты…

Само собой вырвалось у Григория, когда он оказался в приемном покое. Его тут же накрыло громкой волной шума от десятков одновременно галдящих и кричащих людей.

—… Тебе, урюк, сказано, что нужно рассказать все про этого извозчика! А ты, ху…и сье…ся⁈ — у стены два воровского вида парня зажали трясущего от страха мужичка, сапожник по виду. — Живо к лягавым смотался и все рассказал!

С другой стороны, куда повернулся голову Мелехов, во весь голос возмущалась строго вида дама в темном платье, совсем не похожая на простолюдинку. Скорее напоминала классную даму из гимназии или гувернантку из знатного дома.

— Что это такое делается⁈ Среди бела дня ребенка сшибли! — яростно трясла она кулаками. — Почему полиция спит⁈ Почему ничего не делает⁈ Где они все были⁈ Это же ребенок!

Рядом с разъяренной дамой стол молоденький полицейский с легким пушком на верхней губе и усиленно делал вид, что все эти крики никак его не касаются. Правда, получалось очень плохо. Он все равно то краснел, то бледнел. С ноги на ногу переминался. Была бы его воля, он бы точно сбежал отсюда.

И в этот момент, когда Мелехов уже думал, что увидел все самое важное, на него едва не налетел какой-то чудак. Это был низенький мужчина с профессорской бородкой, очках, затянутой в старомодный, но явно дорогой сюртук. О его особом положении говорила и торчавшая из кармашка сюртука золотая цепочка часов.

— А вот и вы! — неожиданно обвиняющим тоном произнес «профессор», перегородив дорогу жандарму. — Господин вахмистр, если не ошибаюсь, а я никогда не ошибаюсь! Надеюсь, вы сможете лучше ответить на мои вопросы, чем ваши молчаливые коллеги. Прошу вас пояснить, что вы намеренны предпринять в этом, в высшей степени безобразном, происшествии⁈

Мелехову бы сдержаться и как-нибудь отбрехаться, но у него вдруг ретивое взыграло. Что это, вообще, за сморчок такой? Какого черта он так с ним, вахмистром жандармерии, разговаривает⁈ Совсем что ли охренел⁈ Ответил он, правда, чуть мягче, но тон при этом был весьма вызывающий.

— А ты, собственно, кто таков, чтобы чего-то от меня требовать? — грозно взглянул он сверху — вниз на этого господина. — Может тебя в околоток определить на пару суток, чтобы чуть отдохнул там? Нормально? Или на все четверо суток? Могу и такое устроить.

Мелехов выдал эту тираду и умолк, с превосходством поглядывая на низенького господина.

Но не тут-то было. «Профессор» оказался совсем не прост, как казался. Едва он услышал ответ жандарма, как едва не на дыбы взвился. Волосы торчком встали, в глаза огоньки зажглись.

— Что⁈ Меня в околоток⁈ На трое суток… — взвизгнул «профессор» с выражением дичайшего удивления и негодования. Видно было, что это его просто до глубины души уязвило. — И не смейте мне тыкать! Я барон Фельми! Одаренный! Декан Санкт-Петербургской императорской гимназии!

Для жандарма эти вопли звучали как стук молотка по гвоздям в крышку гроба. Мелехов окаменел лицом, мысленно кроя себя последними словами за несдержанность. Это надо же так попасть⁈ Оскорбить барона, одаренного и вдобавок учителя из императорской гимназии! Теперь его точно из жандармского корпуса выпрут! Как пить дать, выпрут!

— Мне сам Его Императорской величество право внеочередной аудиенции пожаловал! — уже в полный голос кричал «профессор». — И меня в околоток⁈ Меня на трое суток⁈ Это просто немыслимо! Я сегодня же во дворец отправлюсь, на прием к Его Величеству…

— Кхе, кхе, кхе, — пытался прокашляться Мелехов, когда слова стали застревать в горле. Ведь, запахло уже не увольнением из жандармов, а уголовной статьей об оскорблении чести и достоинства благородного сословия. За оскорбление одаренного судья с радостью отправит на каторгу, будь ты хоть трижды вахмистром жандармерии. — Господи Фельми… Кхе, кхе, произошло недоразумение… Кхе, кхе, прошу меня извинить за несдержанность, точнее за глупость… Я же даже подумать не мог…

К счастью, «профессор» оказался отходчив. Он еще ворчал и гневно кривился, но чувствовалось, что запал ярости у него уже прошел. Повезло, мысленно перекрестился Мелехов. Любой другой дворянин бы поизгалялся, а потом все равно пошел в суд.

— Господин Фельми, я немедленно займусь этим вопросом. Мы обязательно во всем разберемся, — жандарм тут же принял самый воинственный вид, какой только смог изобразить. Не дай бок этот «профессор» усомнится и пойдет жаловаться. — В самые быстрые сроки отыщем этого чертового мерзавца и самым строгим образом его накажем.

— Хорошо, очень хорошо, — повторял Фельми, уже совсем остынув. — Непременно накажите. Ведь, этот юноша наш новый гимназист. Вы ведь знаете, что судьбу каждого гимназиста отслеживает канцелярия императора? А значит, и этот случай может быть «взят на карандаш».

Мелехову, вроде бы вздохнувшему с облегчением, снова стало худо. Теперь еще и императора сюда приплели. Господи, за что ему такое⁈ Вот же он дурак, вляпавшись в это дело по самые уши!

— Я немедленно пойду и поговорю с ним. Может он что-то запомнил и сможет рассказать, — жандарм решительно двинулся в сторону палаты с открытой дверью и парой встревоженных сестер милосердия рядом. — Сейчас все разузнаем.

На полпути краем глаза он заметил какого-то странного мужчину, со скучающим видом подпиравшего стену. Вроде бы ничего не обычного, но его вид все равно привлекал внимание. Этот человек был каким-то невзрачным, словно холодным, пустым. И еще Мелехову показалось, что он его уже встречал.

— Черт с ним! — буркнул он, махнув рукой. В другой раз он бы обязательно подошел ближе. Но сейчас было совсем не до этого. Над его шеей, считай, висел меч палача, который вот-вот должен упасть. — Сейчас пацан важнее.

И когда до палаты осталось пара шагов, не больше, вдруг раздался громкий жалобный крик.

— Рафи⁈ Рафи, ты где?

Григорий даже вздрогнул от неожиданности, дернув головой сначала в одну, потом в другую сторону.

— Рафи, черт тебя дери⁈ Где ты?

Кричали из той самой палаты, где лежал этот мальчишка! Мелехов с места рванул так, что шапка с головы свалилась. В руке сам собой оказался револьвер со взведенным курком. Осталось только направить оружие в цель и дернуть за курок. К счастью, в палате, куда он ворвался, как лев, не было никаких врагов.

— Рафи⁈ Рафи⁈ Где ты? — в небольшой комнатушке с одним крошечным окошком стояла узкая железная кровать, на которой металось худое тельце подростка. С головой, перемотанной покрасневшими бинтами, юнец напоминал раненного в бою солдата. — Я один? Я остался один…