История двойника

— По велению господина Сарантанелло я расположусь в одной из комнат, чтобы приглядывать за тобой. Сам он прибудет, как только разрешит безотлагательные дела. Вдвоем жить веселее, к тому же соблазна удрать не возникнет.

В ответ мне оставалось лишь покорно промолчать и втайне позлорадствовать по поводу возникших у хозяина трудностей. Вот только появление в доме еще одного обитателя, тем более присланного следить за мной, сделало атмосферу под его крышей несколько удушливой. Как выяснилось, новый жилец вовсе не горел желанием общаться со мной, зато часто расхаживал по комнатам, убеждаясь, что я на месте. В конце концов столь изощренное истязание мне обрыдло до предела, и я стал ждать скорейшего прибытия Олимпиодора, словно своего избавителя.

Он объявился только наутро пятого дня после своего последнего визита. Его обычно розовощекое лицо посерело, а темные круги под воспаленными глазами вкупе с припухшими веками делали пристальный взор жутковатым. Опостылевший мне караульщик тут же убрался из дома, оставив нас наедине.

— Его святейшество преставился на днях. Лекари оказались бессильны перед коварным недугом. Похороны сегодня. Такие дела, Риддек, — потухшим голосом произнес Сарантанелло, как только мы уселись друг против друга.

Я растерялся, не зная, как реагировать на столь ошеломляющую весть, в то же подспудно осознавая, что ничего хорошего она мне не сулит. Наступила гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием моего хозяина. Выдержав скорбную минуту молчания, он продолжил:

— В создавшейся ситуации я возлагаю на тебя, Риддек, миссию, успех которой спасет нас обоих от гильотины.

— Но разве теперь можно что-либо поделать? — невольно вырвалось у меня. — Нам следует скорее бежать! Бежать без оглядки, куда глаза глядят!

— Любой из вставших во главе герцогства родственник его светлости пожелает первым делом расправиться со мной, а значит и с тобой. Бежать от их гнева бесполезно, поверь. Найдут хоть на краю света, — мрачно констатировал хозяин. — К тому же лучше уж умереть, чем подобно пугливому зверю прятаться всю жизнь, дрожа от любого стука в дверь.

— В чем тогда ваш замысел? — взволнованно поинтересовался я, искренне недоумевая.

Как бы подчеркивая важность своего ответа, Олимпиодор прочистил горло кашлем, устраиваясь удобнее, поерзал в кресле и чуть подавшись в мою сторону доверительно заговорил:

— Придется тебе самому стать герцогом. Ну а что, разве плохо? Будешь обитать в роскошных покоях замка под надежной охраной и без особой заботы о делах чрезвычайной важности, для ведения которых я подберу самых толковых людей. Усопший Август Мальро властвовал именно таким образом, потому народ герцогства подлога с нашей стороны не обнаружит. Что же касаемо некоторых не в меру дотошных и чересчур осведомленных знатных господ, а также родственников герцога, то мне лишь доставит удовольствие приструнить их самым суровым образом. Можешь не сомневаться, как только один из возмущенных правдоискателей окажется в кандалах или чего лучше отправится к праотцам, с остальных быстро сойдет спесь и они как миленькие будут почитать тебя за герцога, подобострастно виляя хвостиками. Мне эта публика слишком хорошо знакома! Значительной ее части вообще достаточно одного общеизвестного факта, заключающегося в том, что главный экзекутор пыточной в подземельях замка, которым пугают непослушных детей, является моим человеком.

— Но ведь герцога сегодня хоронят, вы же сами сказали! — воскликнул я, запутавшись в его рассуждениях. — Каким образом теперь получится выдавать меня за Августа Мальро!?

— Верно, сегодня пройдет реквием в известном тебе кафедральном соборе, и вот там, Риддек, без твоего посильного содействия обойтись невозможно! — подчеркнуто серьезно произнес Сарантанелло, видимо, взывая к моему чувству долга. — Мы заявимся в собор посреди траурной мессы и объявим собравшимся, что твоя смерть грандиозная мистификация, инсценированная заговорщиками, из плена которых тебя удалось вызволить при моей помощи. Более объяснять ничего не нужно, поскольку туман недосказанности будет нам только на руку.

Тут я не выдержал и закричал, чего никогда себе не позволял в присутствии хозяина:

— Какая несуразная затея! Чудовищно нелепая и крайне опасная! Меня только от испепеляющих взоров собравшихся прихожан кондрашка хватит! Зачем вообще вы дотянули до отпевания, ведь намного проще было бы действовать сразу после смерти герцога!

— Понимаю тебя, Риддек, прекрасно понимаю, — спокойно отреагировал господин Сарантанелло на мое возмущение, словно я ему был ровня. — Конечно, следовало без промедления брать быка за рога, но этому помешали непредвиденные обстоятельства. Зато невероятными усилиями мне удалось сделать так, что в гробу более нет тела его светлости, в чем скорбящие смогут убедиться воочию. А робость твою мы запросто снимем, не зря же я по роду службы имею дело со знахарями и алхимиками. Несколько капель этого чудодейственного зелья вселят самоуверенность в заячью душу самого ничтожного труса.

С последними словами он достал из кармана своего камзола темную склянку и осторожно поставил ее на стол.

Я вновь захотел высказать возражение, но промолчал, понимая, что лишен выбора. Хозяин никогда мне его не оставлял, а теперь сам оказался в похожем положении. Вместе со мной, разумеется. Как только я замер в нерешительности, он громко хлопнул два раза в ладоши, и тут же в доме появились его бессловесные люди, после чего начался процесс моего облачения в дорогие одежды.

Спустя четверть часа я стоял возле зеркала в расшитой золотом черной накидке и украшенной плюмажем широкополой шляпе с загнутыми на левой стороне полями, сжимая в руке стакан мутной от капель зелья воды.

— Смелее, дружище! — подбодрил меня Олимпиодор. — Выпей залпом, всмотрись в свое отражение и увидь настоящего герцога!

Пряный аромата зелья напоминал о детской поре с веселыми игрищами на заросших дикими травами лугах, слегка кружа голову. Подрагивающей от волнения рукой я поднес стакан к устам, задержал дыхание и в несколько больших глотков осушил его. Терпкая жидкость оставила во рту горькое послевкусие, отчего моя физиономия невольно скривилась. Мгновением позже я стал ощущать разливающееся по всему телу тепло, словно залпом испил бокал крепкого вина, однако голова оставалась ясная. Вскоре жалящие меня тревожные помыслы начали смещаться на задворки моего сознания, пока вовсе не испарились. Казавшийся таким опасным мир, с его нуждой, несправедливостью и вечной схваткой за место под солнцем, быстро терял свою пугающую силу, все более уподобляясь шумному ярморочному балагану, не способному причинить мне никакого вреда. Я все более проникался пониманием, что разыгрываемое перед глазами шутовское действо неизбежно близится к своему завершению, кроме того, при желании его можно покинуть в любой момент, отчего меня наполняли совершенная свобода и холодная невозмутимость постороннего наблюдателя.

Пока со мной происходили столь удивительные изменения, я стоял с прикрытыми глазами, а когда наконец поднял веки, увидел напротив себя блистательного господина, будто сошедшего с живописного полотна льстивого придворного художника, умеющего мастерски приукрасить перенесенный на портрет образ. Пришедшее вскоре уразумение того, что я восторгаюсь собственным отражением, окончательно утвердило меня в идее своей неуязвимости и даже превосходства над окружающими, придав дерзкой отваги. «Как можно было всю жизнь предаваться самоуничижению, не замечая в себе неповторимые черты избранника небес? — мысленно вопрошал я, восхищенно всматриваясь в большое овальное зеркало с подсвечниками по обеим его сторонам. — Разве мне, пребывающему в здравом уме и расцвете жизненных сил, не под силу заменить немощного, полоумного Мальро? Какой вздор! От подобной перемены все только выиграют, поскольку герцогство обретет мудрого и мужественного властителя!».

— Послушай, как там тебя… Олимиодор! Надеюсь, карета подана! — воскликнул я, наконец-то оторвавшись от своего отражения.

— Уже ждет у ворот, ваша светлость! Нам следует поспешить, дабы не опоздать на мессу! — еле сдерживая от смеха, откликнулся хозяин, а затем вполголоса добавил: — К тому же лучше ковать железо, пока горячо, поскольку действие зелья со временем угасает.

В дороге я старался не удостаивать Сарантанелло своим вниманием, был скуп на слова, посматривая на него свысока. Из головы не уходили навязчивая мысли: «Подумаешь, обычный цепной пес! А еще взялся мною помыкать!». Когда мы въехали в город, он с досадой произнес:

— Жаль, ты не обучен держаться в седле. Как было бы грандиозно нарушить траурный церемониал собственных похорон, ворвавшись в главный храм на гнедом скакуне!

Благодаря раздвинутым против обыкновения занавескам на окнах нам открылся непривычно пустынный городской пейзаж. Траурное убранство наиболее высоких строений в виде длинных черных флагов с геральдикой рода Мальро, свисающих почти до земли, делало их схожими с огромными усыпальницами, придавая обычно оживленным улицам жутковато-скорбный вид. Вскоре карета с сопровождающими ее всадниками пересекла центральную площадь и остановилась прямо напротив высокого арочного портала собора. Никакого волнения я не испытывал, напротив, ощущая присутствие духа вместе с приливом сил и, как следствие, готовность осадить всякого усомнившегося в моем статусе властителя. Правда, перед собором мне никто повстречаться не мог, поскольку, едва ступив на брусчатку площади, я сразу оказался в плотном кольце охраны широкоплечих людей Сарантанелло.

Внутри храма стражники расступились и выстроились за моими плечами, после чего я уверенно зашагал между ровными рядами скамей с сидящими людьми к установленному на постаменте перед алтарем гробу. Олимиодор шел по правую руку, отставая на полшага. Когда мы приблизились к амвону, возвышающийся на нем дряхлый епископ уже прервал свой заупокойный бубнеж и взирал на нас во все свои подслеповатые глаза. Помогающие ему служить мессу пресвитеры, дьяконы и министранты в длиннополых рясах тоже застыли на месте, словно соляные столбы. Взойдя на амвон, я аккуратно отстранил рукой онемевшего епископа с подрагивающей головой, повернулся лицом к собравшимся, после чего принял картинную позу, выставив одну ногу вперед и властно уперев в бока обтянутые перчатками руки. Сперва воцарившаяся в огромном пространстве собора оглушающая тишина, быстро сменилась нарастающим тревожным шепотом, из которого то и дело возникали нечленораздельные возгласы. Мне было видно, как в проход между скамьями выскочили несколько скорбящих и тут же бросились вон из храма, а одна дама в первом ряду лишилась чувств, безжизненно уронив голову на плечо сидящего рядом толстяка. Когда шепот перерос в надсадный разноголосый гул, Сарантанелло выбросил вверх руку с растопыренной пятерней, а затем проорал во всю свою глотку оглушительным басом: