Второго Рима день последний

– Лукаша Нотараса я не знаю,– ответил я. – Да и кто может знать, что движет человеком гордым и честолюбивым? Возможно, хочет смыть какое-либо пятно со своей репутации. После случая перед собором Мудрости Божьей, в Блахернах его стали считать недостойным доверия и другом турок. Может, поэтому он хочет быть первым, кто продемонстрирует желание греков сражаться вопреки колебаниям кесаря.

– Но какая польза от пиратского набега на турецкое побережье?– настаивал Джустиниани. – Именно сейчас, когда дервиши по всей Азии вопят о войне и султан набирает войско? Ничего более полезного для себя султан не мог и пожелать. Ведь Нотарас явно действует на пользу султану.

– Доказать это ты не сможешь,– ответил я. – Нам остаётся лишь оценивать каждый его поступок в отдельности и стараться думать о нём как можно более доброжелательно, пока действительность нас не поправит.

Джустиниани посмотрел на меня своими выпуклыми глазами, почесал затылок и спросил:

– Почему ты защищаешь Лукаша Нотараса?– А потом добавил добродушно: – Лучше бы ты молчал, Перед моим уходом Франц отвёл меня в сторону и попросил не спускать с тебя глаз. Он утверждает, что ты опасный человек, что ты имел свободный доступ к султану в любое время дня и ночи. Франц призвал меня быть осторожным.

Позже Джустиниани выдал мне медные принадлежности для письма и назначил своим адъютантом. Теперь я имею доступ к его секретным бумагам.

11 февраля 1453.

Ночью меня разбудил перепуганный слуга и зашептал:

– Господин, в городе волнение.

На улице тут и там горели факелы и лампы. Полуодетые люди выходили из домов и останавливались у дверей. Все смотрели на зарево в ночном небе. Я набросил на себя меховой плащ, и людской поток понёс меня на холм Акрополя. Небо за морем озаряли далёкие пожары. Дул влажный ветер. Сильно пахло мокрой землёй. Это была уже весенняя ночь.

Женщины в чёрном молились, стоя на коленях. Мужчины осеняли себя крестным знамением. А потом шёпотом разнеслось из уст в уста знакомое имя:

– Лукаш Нотарас,– шептали люди. – Мегадукс Лукаш Нотарас.

Горели турецкие деревни по другую сторону моря. Но народ не ликовал. Наоборот. Было ощущение, будто горе парализовало всех. Словно только сейчас все осознали, что началась война.

Резкий ночной ветер затруднял дыхание.

Кто меч обнажает, от меча и гибнет. И невинные погибнут вместе с виноватыми.

12 февраля 1453.

Флот ещё не вернулся. Пришла весть, что передовые отряды турок взяли крепость святого Стефана и вырезали гарнизон, который осмелился защищаться.

Страшный град вынудил сегодня всех попрятаться по домам. Он разбил много крыш. Ночью подземные цистерны странно гудели. Земля содрогалась. Многие видели, как молнии без грома вспарывали горизонт, и огненные шары летали по небу.

За большой пушкой и вся остальная артиллерия султана двинулась из Адрианополя к Константинополю. Десять тысяч конницы выделены для охраны.

В Адрианополе султан произнёс большую речь перед собравшимся Диваном.

Молодёжь он увлёк посулами, а от пожилых и осторожных принял присягу. Венецианский байлон и подест Пера получили достоверные сведения о содержании его речи.

Вот что сказал Мехмед:

« Власть базилевса уже сломлена. Остаётся сделать последнее усилие, чтобы уничтожить тысячелетнее государство наследников Константина. Константинополь – столица всех столиц. Сейчас его можно взять штурмом. Благодаря нашему новому оружию и высокому духу наших войск удача нам обеспечена.… Но мы должны спешить, пока христианство не расшевелилось и не прислало флот на помощь Константинополю. Сейчас самое подходящее время и мы не можем его упустить».

Говорят, перед тем как произнести эту речь, Мехмед посреди ночи вызвал к себе великого визиря Халила, лидера партии мира, чтобы с ним договориться. И на этот раз Халил не осмелился подать голос в защиту мира.

Когда я получил доступ к документам из железного ящика Джустиниани, то смог убедиться, что Халил всё ещё тайно переписывается с кесарем Константином. Иначе мы бы не знали всего того, что знаем сейчас о вооружении турок, о финансировании агрессии.

После того, как флот вышел в море, кесарь поспешил выслать последнее послание в Адрианополь. Написал он его собственноручно, не прибегая к помощи Франца. В ящике Джустиниани есть копия этого письма. Я читал его многократно со странным волнением и печалью. Оно ярче, чем любой другой поступок Константина доказывает, что он истинный кесарь. Вот письмо кесаря султану Мехмеду:

«Теперь стало очевидно, что ты стремишься не к миру, а к войне. Пусть же будет по-твоему. Мне не удалось убедить тебя в моих мирных устремлениях, хотя я и не запятнал уста свои ложью и даже выразил готовность считаться твоим вассалом. Сейчас я обращаюсь к всевышнему и ищу поддержки лишь у него. Если такова его воля, чтобы мой город подпал под твою власть, то помешать этому я не в силах. Если же он склонит тебя к заключению мира, то я буду счастлив. Но этим письмом я возвращаю тебе каждое твоё слово, все обещания и договоры, которые мы заключали друг с другом. Я закрываю ворота города, и буду защищать мой народ до последней капли крови. Желаю тебе править счастливо до того дня, когда справедливый бог, наш наивысший судья, призовёт нас обоих к себе».

Это письмо официальное и немного в нём от знаменитой греческой риторики. Нет там изысканных оборотов Франца. И всё же, оно меня взволновало. Письмо кесаря. Оно бесполезно. Да, бесполезно. Но, может быть, в своём опустевшем дворце Константин писал его для потомков? Может, в своей незамысловатости это письмо содержит более верные сведения, чем все труды историков вместе взятые? И не вина кесаря, что он родился под несчастливой звездой.

13 февраля 1453.

Флот всё ещё не вернулся. Мрачный дворец Нотараса над морем стережёт свою тайну. Я не могу больше выносить эту неопределённость. Прошло уже две недели после нашей последней встречи. Я даже не знаю, в городе ли она.

Напрасно я езжу верхом по улицам и вдоль стен. Напрасно усердным трудом стараюсь погасить тревогу в сердце. Я не могу от неё освободиться. Её пылающие глаза приходят в мой сон. Её гордость и холодное высокомерие сжигают мне сердце. Мне безразлично, что она дочь великого князя и сербской княжны. Мне безразлично, что её род даже старше рода кесаря. От этого я не меньше уважаю своего отца.

Сорок лет. Мне казалось, я уже достиг осени своей жизни.

Почему бы ни попытаться встретиться с ней? Ведь нам осталось совсем немного быстротечных дней. А время уходит безвозвратно. И дни мелькают как быстрые стрелы. Поручения, тренировки с оружием, перепись запасов. Пустота.

Сегодня я вышел из своего полутёмного дома прямо в солнце. Оно пылало. Небо над Константинополем было как распростёртый голубой балдахин. Глубокое волнение наполнило меня.

Я шёл пешком как самый бедный пилигрим. Далеко-далеко синела мраморная башня Золотых ворот.

Потом я опять увидел каменную стену и узкие стрельчатые окна на верхнем этаже, щит с гербом над воротами. Я постучал.

– Джоан Анжел, адъютант протостратора.

– Мегадукс в море. Оба его сына с ним. Госпожа больна и лежит в постели.

– Я желаю видеть его дочь, Анну Нотарас.

Она пришла с женской половины дома. Вольная гречанка. Кесарьское воспитание. Евнух старый, сморщенный как увядшее яблочко, глуховатый и беззубый. Но одежды на нём дорогие.

– Я ждала тебя,– сказала она. – Ждала долго. Но ты пришёл, и нет уже во мне прежнего высокомерия. Садись, Джоан Анжел.

Евнух огорчённо покачал головой, молитвенно поднял руки к небу, закрыл лицо ладонями и опустился на маленький стульчик в углу комнаты, снимая с себя всякую ответственность.

Вошла служанка с золотым кубком на серебряном подносе. Кубок был работы мастеров Древней Греции, явно фривольный: на нём был изображён сатир, который догонял убегающих нимф. Она пригубила вино и передала кубок мне.

– За нашу дружбу,– сказала она. – Ты ведь не с плохими намерениями пришёл в наш дом?

Я выпил вино её отца.

– За отчаяние,– ответил я. – За забвение и мрак. За время и пространство. За наши путы. За милые оковы. За то, что ты существуешь, Анна Нотарас!

На полах из порфира лежали чудесные ковры всех красок Востока. За узкими стрельчатыми окнами блестело Мраморное море. Её тёмные глаза пылали. Её кожа была как золото и слоновая кость. Она не переставала улыбаться.

– Говори,– велела она. – Что пожелаешь. Говори оживлённо и достойно, будто сообщаешь мне нечто важное. Евнух тебя не слышит, но успокоится, если ты будешь говорить не останавливаясь.

Это было нелегко. Мне хотелось лишь смотреть на неё.

– Ты пахнешь гиацинтами,– сказал я. – Гиацинтовый запах у твоего лица.

– Опять начинаешь,– возмутилась она.

– Да, начинаю опять,– ответил я. – Прекрасно твоё платье, сверкающее золотыми нитями, но ты сама намного прекраснее. Это платье чересчур ревностно стережёт твою красоту. Какие монахи создали этот узор? Мода сильно изменилась со времён моей молодости. Во Франции красивые женщины даже обнажают грудь, чтобы поразить мужчин, как прекрасная Агнес Сорель, фаворитка короля Карла. А вы здесь скрываете всё, даже лицо. Если бы мы смогли когда-нибудь вместе путешествовать по Западу!– продолжал я. – Первую женщину, которая научила меня тайнам плотской любви, я встретил возле плавательного бассейна у Источника Молодости в окрестностях Рено. Утром того дня пел соловей, и сестра моя Смерть танцевала на кладбищенской стене. Она была женщиной в расцвете лет, старше меня. Она не скрывала свою красоту: сидела нагая на краю бассейна и читала, в то время как благородные дамы и господа забавлялись в воде и ели с плавающих столиков. Её звали госпожа Доротея. Это она дала мне рекомендательное письмо к Енашу Сильвию из Базилеи, если тебе известно это имя. Всё случилось после того, как я покинул братство Вольного духа. До этого я занимался любовью лишь в кустах и в темноте. Но благородная дама уложила меня на пуховые подушки и зажгла свечи вокруг ложа, чтобы ни одна мелочь не ускользнула внимания.

Анна Нотарас покраснела. Её губы задрожали.

– Зачем ты говоришь мне такое? На тебя это совсем не похоже. Я даже не подозревала, что ты можешь быть таким.

– Потому что хочу тебя. Может, плотское желание и не есть любовь, но нет любви без желания. Помнишь, я не говорил так, когда мы оставались наедине, и ты была в моей власти. Нет, нет, ты бы не вонзила в меня стилет, если бы я тронул тебя. Твои глаза говорят мне, что ты бы этого не сделала. Моя страсть чиста как пламя. Ты сама отдашь мне свой цветок. Я не сорву его насильно. Анна Нотарас! Анна Нотарас! Как я люблю тебя! Не слушай меня, потому что я сам не знаю, что говорю. Я просто счастлив. Это ты делаешь меня счастливым.

– Братство Вольного Духа,– продолжал я. – Они признают лишь четыре Евангелия. Отвергают крест. Всё их личное имущество принадлежит общине. Они есть и среди бедных и среди богатых, в любом обществе и сословии. Они узнают друг-друга по тайным знакам. Они есть во всех странах. У них разные имена. Есть они и среди дервишей. Я обязан им жизнью. Многие из них присоединились к Орлеанской деве и вместе с ней участвовали в столетней войне. Но когда мне исполнилось двадцать пять, я ушёл от них, потому что их ненависть и фанатизм ужасны. С тех пор я исходил много дорог.