Молчание

***

Беззубый не солгал: рыбаки и крестьяне островов Гото ожидали священника со страстным нетерпением. Просто непостижимо, как я сумел управиться со всеми делами. Даже выспаться не удавалось. Они приходили в дом, где я укрывался, один за другим, словно презрев закон, запрещающий христианство. Я крестил детей. Исповедовал взрослых. День клонился к вечеру, а я и половины того, что следовало, сделать не успевал. Времени на всех не хватало. Они буквально опустошали меня - словно караван, наконец-то набредший в пустыне на оазис с водой. Люди набивались в тесную хижину, заменявшую церковь, и, придвинувшись ко мне, каялись в грехах. Приползали даже больные.

- Выслушайте меня, падре...

- Падре, послушайте мою исповедь... Падре!

Забавно, но Китидзиро держался с важностью, как герой, а деревенские относились к нему с величайшим почтением. Впрочем, что ни говори, если бы не он, мне не удалось бы сюда попасть. Так что не удивительно, что все его прошлые прегрешения теперь полностью забыты. Наверное, этот пьянчужка так красочно расписал Макао и наше морское путешествие, что представил наше прибытие в Японию, как свою личную заслугу.

Но мне не хотелось его бранить. Правда, легкомысленная болтовня Китидзиро иногда повергает меня в смущение, но все же я не могу отрицать, что в долгу перед ним. Я посоветовал ему исповедоваться, и он послушно признался во всех своих прошлых грехах.

Я повелел ему никогда не забывать наставление Господа: «Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным»15.

Китидзиро, припав к земле, как провинившийся пес, стал биться головой о землю. Он слаб духом, и от него никак нельзя ожидать душевного мужества. Я строго сказал ему, что от природы он человек поистине добрый, хороший, но исцелить его от малодушия может не сакэ, к которому он так привержен, а единственно сила веры.

Я не ошибся в своих представлениях. Чего жаждали, чего хотели от меня японские крестьяне? Ученье Христово помогло этим людям, живущим и умирающим, словно скотина, впервые обрести надежду. Ведь буддийские бонзы всегда держат сторону тех, кто обращается с ними, как с животными. За долгое время крестьяне привыкли к мысли, что жизнь дана человеку, чтобы терпеть.

Сегодня я окрестил тридцать человек - детей и взрослых. И не только местных жителей - верующие украдкой приходят ко мне через горы из Мияхары, Кудзусимы, Харадзуки. Я выслушал более пятидесяти исповедей. В день отдыха, после мессы, я впервые говорил с ними на японском языке. Крестьяне смотрели на меня глазами, полными любопытства. Пока я говорил, перед моим мысленным взором возникал образ нашего Господа, произносящего Нагорную проповедь, я видел с жадностью внимающих ему людей... Почему мне так часто представляется Его облик? Наверное, потому, что в Писании ничего не говорится об этом, и потому каждый волен сам представлять себе Его. Еще в детские годы я создал себе свой образ Господа...

Однако я отдаю себе отчет, сколь опасны подобные сборища. Рано или поздно власти дознаются о происходящем.

О Феррейре здесь тоже никто ничего не знает. Я встретил двух стариков, которые якобы видели учителя. Из их рассказа удалось узнать только то, что падре Феррейра устроил для страждущих и брошенных матерями младенцев странноприимный дом в Нагасаки... Разумеется, это было до поры гонений на христиан. Я сразу представил себе нашего учителя. Каштановая борода, глубоко посаженные глаза... Он протягивал этим несчастным руку помощи и участия - как некогда нам, своим ученикам.

- А что, этот падре, - нарочно спросил я у стариков, - он был сердитый, страшный?

Те отрицательно затрясли головами. Нет, словно хотели они сказать, такого доброго человека они еще не встречали.

Перед отъездом я посоветовал жителям этого поселка создать у себя такую же общину, как в деревне Томоги, то есть выбрать «старейшину», назначить «отцов» - с тем, чтобы светоч веры не угас. В нынешних условиях не остается ничего другого. Здешние жители выказали интерес к моим словам, но, когда дело дошло до выборов «старейшины» и «отцов», они начали спорить - точь-в-точь как спорят выборщики у нас в Лиссабоне. Особенно упорно добивался избрания Китидзиро.

Хочу обратить Ваше внимание еще на одно обстоятельство. Здесь тоже, как в деревне Томоги, крестьяне беспрерывно просили у меня крестики, иконки, ладанки... И когда я говорил им, что у меня нет с собой священных предметов, они выглядели ужасно разочарованными. Пришлось разорвать мои четки и раздать всем по бусине. То, что японские христиане относятся с благоговением к подобным предметам, не так уж плохо, но меня это почему-то немного тревожит. Уж не заблуждаются ли они в чем-то?

На шестую ночь меня снова украдкой усадили в лодку, и мы поплыли по окутанному мраком ночному морю. Слышались однообразный скрип уключин и плеск волн, ударяющих о борт лодки. Сидевший на носу Китидзиро тихонько напевал. Мне вспомнился безотчетный страх, охвативший меня на пути сюда, пять дней назад. Я улыбнулся. Все идет как нельзя более удачно.

С тех пор как мы прибыли в Японию, обстоятельства складываются благоприятнее, чем можно было предполагать. Не подвергаясь чрезмерной опасности, нам удалось отыскать две общины верующих, и власти пока не прознали об этом. Я даже подумал, уж не преувеличивает ли падре Валиньяно опасность положения? Грудь сжалась от какого-то неизъяснимого, радостного чувства - то была радость от сознания, что я полезен. В этой неведомой Вам стране на краю света я приношу пользу людям.

Возможно, поэтому обратный путь не показался мне таким долгим. Я даже удивился, когда лодка заскребла дном по песку и замерла, словно наткнувшись на препятствие,- неужели мы уже вернулись в Томоги?

Притаившись на берегу, я остался ждать Мокити с товарищами, которые должны были меня встретить. Даже эти предосторожности, пожалуй, излишни... - подумал я, с удовольствием вспоминая ту ночь, когда мы с Гаррпе впервые ступили на берег Томоги.

Послышались шаги.

- Па-адре...

Обрадованный, я вскочил и протянул перепачканную в песке руку.

- Бегите! Скорее бегите! - быстро проговорил Мокити, подталкивая меня вперед. - В деревне чиновники...

- Чиновники?!

- Да, падре. Они выследили нас.

- И нас тоже?..

Мокити поспешно покачал головой: о том, что крестьяне укрывают священников, власти еще не знают.

Мокити и Китидзиро потянули меня за рукав, увлекая за собой, и мы побежали прочь от деревни. Прячась в пшеничных колосьях, мы пробирались в горы, к нашей хижине. Заморосил мелкий, как водяная пыль, дождь. Начался наконец японский дождливый сезон.

Глава 4.