Пропажа государственной важности

Глава 15. Беспокойная ночь

— Да, удивил ты меня, удивил, нечего сказать, — потирал руки Чаров, слушая отчет Шныря о результатах его слежки за горничной. — Стало быть, она вышла из брички рыжеусого и поспешила к подъезду Иностранного ведомства. А ухажер ее, куда стопы направил?

— Ссадив наблюдаемую особу, он поехал в сторону Дворцовой набережной, ну а я пробыл на площади до первых сумерек.

— Стало быть, барышня дома оставалась?

— Дома, а вот особа, за коей я в пятницу ходил, куда-то на час выезжала, а в руке у ней конверт был.

— Хм, любопытно, — протянул Чаров, пролистывая блокнот. — Человек, что ходил за рыжеусым, как думаешь, из ваших?

— Боюсь соврать, ваше высокоблагородие, может, и наш, а может, и из сыскной ново созданной полиции.[33]

— Когда ходил за «пятничной» особой, ты был более категоричен, — Чаров напомнил Шнырю, как тот четко и без колебаний определил ведомственную принадлежность агента, следившего за Акинфиевой.

— Кстати, оный филер ходил за рыжеусым, или, может, за твоей подопечной?

— Точно за рыжеусым, — без тени сомнения выпалил Шнырь и враз приосанился.

— А тебя, как мыслишь, он того, не срисовал, часом?

— Точно не скажу, ваше высокоблагородие, — потупился он.

— Впрочем, сейчас это уже не так важно, — лицо Чарова стало обеспокоенным и напряженным. — Завтра опять пойдешь за тем человеком с Екатерининского. Не будет же он в присутственный день в квартире околачиваться? — он решил пустить Шныря по следу Палицына и, наконец, закрыть вопрос по нему.

Наступал понедельник, 8 мая, — последний день, отпущенный ему Горчаковым на розыски государева пакета. Сергей глянул на часы. Десять без четверти показывал безотказный брегет. «Поздновато, конечно, но интересы дознания прежде всего», — подбодрил себя он и, завернувшись в плащ, вышел вместе со Шнырем из дому.

Возле Андреевских рядов не стояло ни одного извозчика, и они прошли дальше к Неве, понадеявшись поймать возницу у «Золотого якоря». Ожидания их не обманули. Едва они заняли экипаж, как из заведения вытряхнулась горланившая похабные песни троица. Один из матросов схватил лошадь под уздцы и потребовал у сидевшего на козлах вейки везти его на Петербургскую сторону, посоветовав возмутившемуся Чарову закрыть рот и катиться к черту. «Поднимайте зады, ваши благородия, и валите по добру по здорову, а не то…», — грязные ругательства слетели с его языка.

Переглянувшись, они покорно освободили ландо, и, едва нога матроса коснулась подножки, выверенный удар кастетом в исполнении тайного агента уложил наглеца на панель. Увидав, что их товарищ повержен и, изрыгая площадную брань, корчится на земле, двое других достали свинчатки и, зажав их в кулаке, кинулись на Чарова. Уклонившись от первых ударов, он заехал одному из нападавших остроносым ботинком в пах, тогда как череп другого был испытан на прочность Шнырем. В это мгновенье из трактира вывалилась подмога. Выхватив револьвер, Чаров выстрелил в воздух и, запрыгнув вслед за Шнырем в ландо, крикнул вейке гнать, что есть мочи, к Николаевскому мосту. Особого приглашения чухонцу не понадобилось, и под отчаянный свист матросни лошади рванули к набережной. Пролетев мост, Чаров приказал ехать тише, пообещав бравому вейке двойную плату за нечаянные неудобства. На Конногвардейском бульваре Шнырь оставил его. «Как условились, с завтрашним отчетом прибуду позжее», — бросил он на прощание и растворился в ночи.

Дежуривший в сыскном отделении канцелярист[34], уступая напору разгоряченного давешним приключением Чарова, с большой неохотой сказал ему адрес Блока, и спустя десять минут тот уж звонил в его сонетку.

— Прошу извинить за позднее вторжение, но дело не терпит отлагательств, — с ходу заявил судебный следователь, усаживаясь на предложенный хозяином стул. — Есть основания полагать, что рыжеусый англичанин, за коим ходил ваш человек, причастен к преступлению государственной важности, — без лишних антимоний выпалил на одном дыхании Чаров.

— Ежели вы имеете в виду английского подданного Карла Каванди, не скрою, я был склонен подозревать его в причастности к убийству столяра, однако, вот уж миновал час, как он исключен из круга подозреваемых. В тот вечер он действительно наведывался в те края, только был не в кухмистерской у Кокушкина моста, а в публичном доме, том самом, возле которого и приключился свист городового, по причине несообразного поведения одного из посетителей. Я только что оттуда. Опросил мадам, прислугу и свободных от клиентов девиц. Он развлекался там до поздней ночи и не мог быть в кухмистерской.

— Но по какой причине он оказался в столь…, — не находил подходящего слова Чаров, — малопочтенном заведении, — а не поехал, скажем, не Потемкинскую? — удивился выбору англичанина он.

— Мадам имеет девиц на любой вкус и, полагаю, не только девиц, — немного замялся Блок.

— Хотите сказать?..

— Подобной возможности исключить не могу, однако сие к делу не относится. Так или иначе, у Каванди железное алиби, господин Чаров. На предмет же убийства столяра, согласитесь, случившееся злодеяние не может быть причислено к разряду государственных преступлений, — удивленный заявлением нежданного гостя твердо возразил Блок.

«Ага, значит я попал-таки в точку, и это был его человек! Экий молодец! И как зовут британца, узнал, и про интимные подробности его времяпровождения выяснил!», — разом повеселел Сергей, оглядывая узкую, как кишка комнату, служившую Блоку спальней и кабинетом.

— Вы правы, коллега. Убийство Михеева, само по себе, ни по какой статье не тянет на преступление подобного разряда. Однако ж поскольку оный столяр в день своей непредвиденной кончины починял замки, кстати, непонятно по какой причине сломавшиеся, в кабинете вице-канцлера Российской империи, где хранятся документы особой секретности, его убийство приобретает совсем иной вид. И коли вы, милостивый государь, откомандировали своего агента ходить за тем англичанином, предполагая, пусть и ошибочно, его причастность к злодеянию у Кокушкина моста, я склонен подозревать его в другом преступлении, — сделавши сосредоточенную мину, Чаров поднял глаза к потолку — в попытке посягательства на высшие государственные интересы.

— В таком разе, чем могу служить вашему высокоблагородию? — речь судебного следователя произвела определенное впечатление на Блока, и он обратился в слух.

— Если бы вы соблаговолили поделиться сведениями, коими располагаете об этом человеке, буду вам чрезвычайно признателен.

— Это мой долг! — отчеканил полицейский сыскарь и в мельчайших деталях пересказал доклад своего агента.

— Сдается мне, что он неспроста в море на этой «Мечте» ушел, — проникновенно посмотрел в глаза Блока Сергей. — Нужно непременно продолжить наблюдать за ним, когда на Галерную вернется.

— Сожалею, но отныне это дело выпадает из юрисдикции сыскной полиции, и я не вправе отряжать своих людей наблюдать за англичанином, в ущерб дознанию по убийству Михеева.

— Разумеется, не вправе, господин Блок. Однако ж войдите и в мое положение. По причине строжайшей конфиденциальности оного расследования, в моем распоряжении весьма малое число филеров, и все они распределены. Как вам прекрасно известно, дабы исходотайствовать новых людей, мне следует запросить вышестоящее начальство, что неминуемо разоблачит эту самую конфиденциальность. Тем паче, что известная персона иностранного подданства. Вот, ежели бы вы соизволили хотя бы на день командировать вашего агента ходить за рыжеусым, то оказали б неоценимую услугу царю и Отечеству, — давил на верноподданнические чувства собеседника он.

— Хорошо, господин Чаров. Завтра, в угоду вам, я обойду инструкцию. Но только завтра! — всепонимающе улыбнулся Блок.

— Довольно будет за бричкой его проследить, — Сергей сделал вид, что не понял иронии коллежского регистратора. — Разумею, кучер предупрежден, где и когда хозяина забрать. И расспросите агента, пусть он приметы этих самых господ, кои с англичанином на яхте ушли, припомнит. А я, в благодарность, сообщу о вас весьма высоким особам, — многозначительно повел он бровями, — а также раскрою подробности о другом подозреваемом, тоже бывшим в кухмистерской в день убийства Михеева.

— Который беседовал с покойным ранее, а после оставил его в весьма смятенных чувствах? — одной левой побил его козырь Блок.

— А вас на мякине не проведешь! Похвально, похвально!

— Допросил полового, а тот оказался памятливым малым, только и всего, — прямодушно отвечал он.

— Память ему как освежали? Полтинником, аль целковым?

— Полтинника было довольно, — широко улыбнулся сыщик.

— Завтра мы не будем мешаться друг у друга под ногами. Мой агент пойдет за тем, кто был в кухмистерской со столяром, — открыл на портрете Палицына свой блокнот Чаров. — А ваш, полагаю, отыщет с помощью кучера рыжеусого? — ткнул он пальцем в изображение англичанина.

— Жаль, нет здесь моего человека. Он бы оценил ваши таланты!

— Еще успеет, — с наигранной беззаботностью бросил Чаров. — Кстати, я тут часом подумал. Хорошо бы Палицына пугануть, да так, чтобы он занервничал.

— Не рано ли? — идея не вызвала энтузиазма у сыщика.

— В самый раз будет. Он обеспокоится, замельтешит, да и вляпается в историю, — убеждал его попавший в цейтнот Чаров.

Часы в кабинете Блока пробили двенадцать, когда они расстались. Сказав поджидавшему вейке, проехать мимо окон Несвицкого по Николаевской набережной, он убедился, что в комнатах обычно глубоко за полночь ложившегося спать князя стоит кромешная мгла. «Видать, не судьба мне перед ним извиниться за манкирование мальчишника», — развернул извозчика он и через считанные минуты прихлебывал чай, сидя у самовара на кухне у Прохора. За чаем он понял, что сильно проголодался, и слуга подал ему холодной телятины с хлебом и огурцами.

— Под огурцы у нас ничего не найдется, Проша? Согреться бы не мешало чем-нибудь окромя чая, — ласково посмотрел на слугу Сергей.

— Вестимо, найдется, разве что не знаю, придется ли вам подобное угощение по вкусу, исключительно для себя держу, — он отворил резную, орехового дерева буфетную дверцу, и достал сильно початый полуштоф.

— Что это? — снимая пробку, потянул носом Чаров. — Пахнет мятой и довольно приятно, — провозгласил он и наполнил рюмку.

— Она и есть на мяте, родимая. Я ея опосля баньки пользую.

— Хороша! — хрустя огурцом и отрезая ломоть щекочущей ноздри нежнейшей телятины, он одобрил произведение Прохора и снова плеснул.

— Я же, дурак, вам письмецо позабыл передать! Еще днем от князя Несвицкого принесли, — он вскочил с табурета и, похлопав себя по бокам, вытащил из жилетного кармана затейливый конверт с золотым тиснением. Князь приглашал Чарова в яхт-клуб на Крестовский, откуда намеревался в компании Шварца и, как он писал, одного чрезвычайного полезного иностранца посетить дачу Мятлева, находившуюся на южном берегу залива по Петергофской дороге. «Стыдно обещаниями понапрасну бросаться, — журил его за вчерашнее не присутствие князь, расписывая прелести предстоящего путешествия. — Месье Мятлев весьма хлебосолен и горазд на выдумки. Приезжай на клубную дачу к четырем пополудни, и честной компанией мы отчалим к нему. На „Мечте“ все приготовлено. Твоя любимая вдовушка обложена льдом и жаждет скорого свидания», — на игривой ноте заканчивал послание Несвицкий. «А князь — затейник. Очередной кутеж с цыганами да камелиями[35], только на сей раз в виде морских пейзажей в качестве бесплатного приложения», — усмехнулся Сергей и опрокинул рюмку.