Смерть, разум и странная жизнь

— Кто вы? — спросила она.

— Я не знаю, — Мадлен и сам не ожидал от себя такого ответа. Казалось, что-то подталкивало его, как будто ответить иначе он не мог.

Девушка почему-то совсем не удивилась, только снова наклонила голову и сказала:

— Я могу погадать вам, — и, не дожидаясь ответа, добавила: — Подайте мне руку.

А потом сама взяла его ладонь своими пальцами, тонкими, белыми и холодными, как фарфор. Он поднялся и встал напротив нее, невольно ожидая откровения.

— Вы хотите знать? — спросила она, посмотрев ему в глаза. Взгляд у нее был странный, неподвижный, как будто ей не нужно было никогда моргать. И, когда Мадлен кивнул, она подняла его руку, приблизила к самому своему лицу, так что на коже задрожало ее холодное дыхание.

— Вам суждено великое будущее, — тихо произнесла она. — Линия вашей судьбы свита со многими другими.

— Что это значит? — хрипло спросил Мадлен, у которого вдруг пересохло в горле. — Прошу, скажите.

Но девушка ничего не ответила, только разжала пальцы, выпустив его руку, так что та безвольно упала. Он открыл глаза, словно пробудившись, и понял, что оказался один на тенистой узкой улочке. Дома здесь подходили так близко друг к другу, что можно было дотянуться от одной стены до другой. И Мадлен словно во сне двинулся вперед и шел, не останавливаясь, пока не увидел впереди выход на площадь, яркий и почти слепящий от заливавших его солнечных лучей.

На площади собрались люди. Синие флаги трепетали, словно волны, и ему на секунду показалось, что он стоит на скале над бушующим морем. Крики сливались в один протяжный гул, напоминавший завывание шквального ветра.

В самом центре был сооружен деревянный эшафот, с которого свисали пустые петли, готовые выдавить жизнь из очередных несчастных. И Мадлен почему-то сразу же устремился туда, как будто какая-то сила непреодолимо влекла его. Когда он взошел на помост и оглядел волнующуюся толпу, им овладело вдруг снова странное чувство открытости и внутренней пустоты. Как будто он снова ждал откровения.

Гвардейцев на площади не было, никто не пытался стащить или столкнуть его. Желавших занять его место, быть может, из-за суеверий, тоже не находилось. Он стоял один и смотрел на взлетавшие в воздух синие флаги. Ему вдруг показалось, что нечто внутри него взволновалось, отражая окружавшее, словно зеркало, и откликаясь чем-то забытым, что прежде определяло его самого. А потом он начал говорить, напрягая голос так сильно, как только мог, чтобы каждый мог его услышать.

— Всего лишь только равенство! Законы должны быть одинаковы для всех. Каждый может и должен защищать эту истину с оружием в руках.

Слова приходили сами сплетались в диковинный узор, словно калейдоскоп цветных витражей или каменный огонь готических соборов. Они двигались величественно, кипели, захватывали и вели за собой. И, когда Мадлен наконец закончил, толпа одобрительно взревела, словно пробуждающееся от векового сна древнее чудовище.

* * *

В этом и была его судьба, Мадлен был в этом уверен. На обломках старого мира нужно было создать новый, более справедливый и более совершенный. Мир главенства разума. Следующие несколько месяцев он писал и писал. Новые законы, бумажные опоры нового порядка входили в действие до того, как на них успевали обсохнуть чернила. Он произносил бесчисленные речи в сенате, и соратники превозносили его ораторское мастерство:

— Жизнь, свобода, равенство — это естественные права человека. Лучше жить дикарями на необитаемом острове, если все это просвещенное общество не способно обеспечить человеку основных свобод. Вы видели когда-нибудь островитян? Клянусь, нам многим следовало бы у них научиться. Они живут без государства, в естественном состоянии и пользуются многими свободами, недоступными нам, цивилизованным людям. И нет никакой войны всех против всех, никакого хаоса, которым так любят порой пугать.

Ему едва удавалось перевести дух.

— Разумеется, глупо отрицать все неисчислимые блага, которые принес нам общественный договор. Но именно таким он и должен оставаться — добровольным сотрудничеством, не превращаться в деспотию. Народ должен иметь возможность влиять на законодательство через своих представителей.

Он бывал и в обществе, хотя там неизменно оставался замкнут. Несмотря на все, что он делал, мысль о смерти все еще тяготила его. Точно ли он вернулся для этого? Что на самом деле означало предсказание? Казалось, что-то важное ускользает от него.

— Вы очень хорошо говорили.

Девушка с темными волосами легко улыбнулась ему. Она была одета в простое белое платье, перетянутое на талии синей, в цвет флага, лентой. Ему показалось, что он где-то видел ее раньше, но не мог вспомнить, где.

— Люди в массе своей и в самом деле не могут быть так жестоки, как их порой изображают. Разум помогает им. Но скажите, разве он и не вредит?

— Ни в коем случае, — снисходительно заметил Мадлен. — Разум есть величайшее благо. Способность узнать потребности другого и договориться. Способность постичь мир и даже, может быть, самый замысел.

— Разве не слишком люди забывают о чувстве? Разве не лишают жизнь красок?

— Правда гораздо важнее. Получить ответы…

— Но разве не вынуждает разум ставить вопросы, на которые нельзя найти ответа?

— На все вопросы есть ответ, — возразил Мадлен, чувствуя вдруг необъяснимую неуверенность.

Девушка звонко и заливисто рассмеялась. Ее смех напоминал звон ледяных хрусталиков. И почему-то от этого смеха внутри у Мадлена все задрожало, как будто от неожиданного порыва ветра.

— Разве не вы сами говорили, что все это лишь слепая жестокая стихия? Разве не говорили, что не верите в замысел? — она наклонилась к его уху, и он почувствовал ее холодное дыхание на коже. — Или вы изменились?

— Я… — Мадлену вдруг вспомнилось кладбище и тяжелая горячая земля.

Он так и остался сидеть, не способный вымолвить ни слова, пока девушка, все так же весело улыбаясь, кивнула, повернулась и присоединилась к другому кружку.

Гостиная вдруг показалась ему тесной, словно в ней совсем не оставалось воздуха. Захотелось немедленно уйти, вернуться домой, забыть о случившемся, но он не мог пошевелиться, будто что-то держало его. Страшное подозрение зародилось в его сердце, рассыпалось на множество вопросов, и ключом ко всему была девушка, которая предсказала тогда его судьбу.

Когда все начали расходиться, он выбежал из зала одним из первых и, отпустив кучера, сам взобрался на козлы. Вскоре и девушка тоже появилась во дворе, села в экипаж и выехала за ворота.

Горожане оставляли светильники у окон, выходивших на улицу, и все-таки было очень темно. Воздух был недвижим и так спокоен, что стук копыт казался очень громким. Шум же, создаваемый сотней разъезжавшихся по домам гостей, казался громче артиллерийской канонады. В этой суматохе Мадлен едва не пропустил, как экипаж девушки свернул с главной улицы. Опасаясь как бы она его не заметила, он придержал лошадь на углу и немного подождал прежде чем последовать за ней.

Когда он наконец решился двинуться следом, то едва смог разглядеть экипаж в конце узкой улицы. Дождавшись, пока девушка скроется за очередным поворотом, он несколько раз хлопнул поводьями, торопя лошадь. Он уже не думал о том, что стук копыт может его выдать, ведь потерять девушку и остаться без ответов было гораздо хуже.

И вот, Мадлен свернул следом и едва не свалился с козел, когда лошадь вдруг резко остановилась. Экипаж девушки остановился прямо на повороте, и только благодаря удаче удалось избежать столкновения. Она сама отдернула шторку, высунулась из окошка и посмотрела на него:

— Подойдите, пожалуйста, мне нужно кое-что вам сказать.

Поняв, что скрываться бесполезно, Мадлен кивнул, спрыгнул на мостовую и подошел к ней. В глазах девушки он ожидал прочесть вопрос, но она как будто бы и без того все понимала.

— Не хотите ли поехать вместе?

— Куда вы направляетесь? — спросил Мадлен.

— Разве вам не все равно?

— Но моя лошадь…

— Я позабочусь о ней.

Что-то в ее голосе было такое, что он и в самом деле поверил, что она могла об этом позаботиться.

Садясь в экипаж, Мадлен заметил, каким странным был ее кучер. Он был, кажется, очень худ, так что одежда мешковато висела на нем, а лицо было полностью скрыто капюшоном.

— Откуда вы знаете обо всем? — спросил Мадлен, устраиваясь на сиденье напротив девушки. — Это вы были тогда на кладбище?

— Вы разве не помните? — девушка улыбнулась, так легко и неуловимо, что нельзя было даже быть уверенным, что эта улыбка не была всего лишь миражом.

— Пожалуйста, прочтите снова мое будущее, — он протянул к ней руки, сжал ее холодные фарфоровые пальцы.

— Зачем вам это? — с интересом спросила девушка. — Разве не добились вы успеха?

— Мне нужно знать, тот ли путь я выбрал.

Тогда девушка вдруг засмеялась, совсем как недавно на балу. И снова Мадлен почувствовал, как по всему телу пробежали холодные колючие иголки.

— Я врала, я не знаю будущего.

Мадлен замер, не зная, что говорить дальше.

— Не знаете… Тогда…

Карета вдруг остановилась, и девушка вышла, ничего больше не сказав. Мадлен почему-то последовал за ней.

— Тогда зачем?

Она снова улыбнулась, поправляя немного смявшийся за время поездки креповый плащ.

— Возвращайтесь к жизни и забудьте об этом.

Но Мадлен не мог вернуться, не получив ответов. Он только отошел и, спрятавшись в переулке, увидел, как девушка подошла к небольшой каменной часовне, обозначавшей вход в туннель, а потом отправился за ней. Его сердце сильно билось — так он боялся потерять ее из виду.

В туннеле оказалось очень темно, и девушка, кажется, направлялась в самое сердце этой тьмы. У нее не было ни лампы, ни факела, казалась, темнота совсем не мешает ей. Мадлен двигался следом, или, по крайней мере, так ему хотелось верить, ведь, едва они отошли от входа, он полностью перестал разбирать окружающее. Ему приходилось держаться за стену, чтобы хотя бы немного сохранить чувство направления. По ощущениям стена была неровной: то ли покрытой резьбой, то ли испещренной выемками. Рисунки, если это действительно были они, рассмотреть было нельзя, и напрасно рука Мадлена скользила по ним, ему так и не удалось понять их значения.

Казалось, прошла целая жизнь прежде чем впереди показался дрожащий свет факелов. Силуэт девушки ярко выделился на фоне проема.

Мадлен сощурился от непривычки и вдруг заметил, что стена, за которую он держался до сих пор, была вовсе не покрыта рельефами, а выложена человеческими черепами. Отдернув руку, он, замерев от страха, шагнул на свет.

В стены круглой комнаты, где он оказался, тоже были вмурованы останки. Девушка стояла посередине и смотрела на него. По выражению ее лица ничего нельзя было разобрать. Хотела ли она, чтобы он вновь отправился за ней? Плащ упал к ее ногам, и она снова была в своем белом платье, перепоясанном синей лентой.

И увидев ее здесь, в катакомбах среди черепов, Мадлен вдруг все понял.

— Тогда я умер, — произнес он. — И это вы потом вернули меня?

Девушка, казалось, не злилась, что он снова шел за ней, хотя она велела ему уйти. Она снова улыбнулась и кивнула. В глазах у нее зажглись белые огни, видные даже сквозь яркие отблески красного огня.