Смерть, разум и странная жизнь

— Почему вы решили меня вернуть? Из-за того, что я смогу поступить правильно?

Девушка продолжала весело улыбаться.

— Вы спрашиваете, зачем? Все еще хотите свое предсказание?— она вдруг рассмеялась и от ее смеха выкладывавшие стены черепа зашевелились. Наливаясь холодным белым светом, они выскальзывали из своих ниш, кружились вокруг нее в странном танце. Один приземлился ей на ладонь, она повернула его к себе лицом и уставилась в пустые глазницы.

— Вы спрашиваете, зачем?

Мадлен замер, не в силах вымолвить ни слова. Дыхание его перехватило, а сердце билось, кажется, у самого горла.

— Но почему я? Я хочу знать!

Девушка все еще рассматривала череп, как будто он казался ей куда более интересным собеседником.

— Вы поверите, если я скажу, что этот череп принадлежал вам? — задумчиво спросила она. — Он ведь мало чем отличается от всех остальных черепов здесь.

Мадлен обвел взглядом груды черепов, которыми были выложены стены, и вдруг снова почувствовал себя очень потерянным и пустым, как когда-то давно, на кладбище. Ему как будто снова слышался шепот чужих несбыточных надежд.

— Значит причины не было?

Девушка обернулась и посмотрела на него, а потом засмеялась, так что вокруг ее фигуры разошлись белые нити света, и даже череп поднялся у нее из рук и вернулся назад к остальным и вместе с ними пустился вокруг нее в безудержный пляс. Она стояла посреди этого круговорота, и глаза ее вновь горели. Мадлен попытался читать в этих глазах, понять, какая внутренняя работа свершалась за ними, но видел только хаос, как будто смотрел на бушующее море или на размахивающую флагами толпу.

— Ты задаешь очень много вопросов.

Девушка вдруг сделала несколько быстрых шагов, оказавшись совсем рядом с ним.

— Может быть, попробуешь жить? — она вдруг обвила его шею руками и поцеловала в губы. Поцелуй этот был холодным, совсем как ее дыхание. Мадлен на секунду почувствовал, словно ледяная морская волна ударила его в грудь и сбила с ног. Это была холодная, безжалостная стихия, оттого не менее завораживающая.

Вдруг наваждение отступило. Мадлен оттолкнул девушку и, не помня себя, бросился обратно в туннель. Он бежал не останавливаясь, пока не оказался наконец под серебристым светом луны, и так и остался стоять, переводя дыхание, пока разгоряченное сердце наконец не успокоилось.

* * *

Это изобретение призвано было приносить смерть без лишних мучений. Машина отделяла голову от туловища с точностью искусного хирурга. Лезвие проходило сквозь кожу и мышцы, ломало шею. Все бывало кончено быстрее, чем осужденный успевал что-нибудь почувствовать — так, по крайней мере, говорили.

Впрочем, когда Мадлен взглянул в такое испуганное и совсем не царственное лицо свергнутого короля, он подумал, что в этом не было никакого смысла, ведь самый ужас казни состоял не в мучениях во время процесса, а в ожидании. Человек, хотя и гордился торжеством разума, так и не смог принять собственную смертность.

— Это враг всего народа, больше ничего! Каждый гражданин имеет право над ним, как над угнетателем.

Когда голова упала в корзину, Мадлен аплодировал вместе со всеми. Теперь не было возвращения к старому. Никаких больше суеверий, откровений и исцелений наложением рук. Все люди были равны перед законом и король, уж точно, не равнее остальных. И это было только справедливое возмездие за то, что он и его придворные смели кичиться экстравагантным богатством, пока простые люди умирали от голода.

Следом за королем отправились и другие. Каждая пиявка, присосавшаяся к государственной казне, каждый чиновник, использующий свою власть ради наживы. Каждый, кто обещал за скромный подарок немного поторопить бюрократическую машину.

Потом пришел черед тех, кто старался застопорить принятие новых законов, кто готов был на все, чтобы защитить свои привилегии и ради этого готов был к подлогу, сговору и нечистым сделкам. Кто не остановился бы ни перед чем, даже перед реакционерским мятежом.

Казни стали так часты, что даже толпа прискучила кровавым зрелищем, и на каждую следующую приходило все меньше зевак. Речей больше не стало, только обличения. Мадлен критиковал, писал доклады, раскрывающие тайные сделки и сговоры. Все, казалось, сосредоточилось на борьбе.

— Когда мы победим можно будет заняться новым устройством, а пока… Пока мы просто должны победить.

Как тяжело больные, они не могли заботиться ни о чем, кроме собственного выздоровления.

— Общественный договор… Но теперь даже сенаторы не могут договориться, — Мадлен всегда произносил это с горькой усмешкой.

Он устал от этого, устал от смертей, которым не было конца, устал от того, что не стало больше обсуждений, что единственный способ добиться изменений был избавиться от всех, кто выступал против. Но остановиться было нельзя. Люди поддерживали их ровно до тех пор, пока они двигались вперёд. Все должно было быть исправлено немедленно. После сотен лет ожидания, они не могли больше ждать ни секунды. Это тоже была стихия, которая могла нести вперед, раздувая паруса, но разбивала о рифы всякого, кто относился к ней без должного уважения. Возможно, она должна была разбить и их.

— Все должно измениться сейчас. На разговоры не хватает времени. То, что мы делаем теперь нельзя назвать великим творением мысли, но это то, что сейчас нужно, а значит оно не менее важно. Это временные меры.

— Разве не отошли мы от замысла? Не потеряли ли суть?

— Сейчас нужно другое. О новом порядке мы станем думать, когда победим.

Как будто смерть была близка, и нужно было успеть прежде, чем последний глоток воздуха задрожит на губах. Как будто это была гонка, бегство.

Чего добились они? Неужели он вернулся только для того, чтобы участвовать в этой пляске?

Сам не зная, зачем, Мадлен пришел в тот вечер на кладбище, где некогда проснулся во второй раз, не помня ничего о своей прежней жизни. Чувство пустоты и потерянности вновь, как и тогда, завладело им. Кем был он до этого?

Он остановился возле простого деревянного креста, на котором стояло его имя. Это все, что связывало его с прошлым. Та девушка говорила, что причины не было, ответов не было и только разум побуждал его задавать неверные вопросы.

— Разум всюду видит свое подобие, — пробормотал Мадлен, снова, как и тогда, ощупывая вырезанные на кресте буквы. — Но есть ли намерение в движении волн? Почему они топят одного и щадят другого?

Ему вдруг показалось, что кто-то смотрел за ним и, обернувшись, он увидел ту же девушку с темными волосами. На шее у нее были бусы из алого коралла, а сквозь полупрозрачные ткани платья угадывались очертания фигуры. Казалось, она парила на ветру, словно призрак.

— Вы так и не ответили, — заметил Мадлен. — Зачем вы вернули меня? Зачем вообще было кого-то возвращать?

Девушка улыбнулась, от чего ее глаза вспыхнули холодной белизной. Как тогда, в катакомбах, в них плескался хаос.

— Я не знаю, — весело сказала она. — Это ты хотел жить, разве нет?

— Не верю! — Мадлен бросился к ней и встал совсем рядом, как будто думал, что сможет таким образом заставить ее ответить. — У тебя была причина! Это из-за того, что я делал? Ты хотела этого? Хотела всех этих казней?

Мгновение девушка смотрела на него, а потом вдруг прижала руку к губам и звонко рассмеялась.

— Ты все еще веришь в разумность всего вокруг? В замысел? Но ведь даже ты сам отошел от замысла, разве нет? Ты хотел строить новый мир, ты говорил про общественный договор. А потом читал обличительный речи, отправляя людей на эшафот за то, что они были не согласны. А у меня… А у меня и вовсе не было никогда разума.

У Мадлена вдруг кровь застыла в жилах от неясного предчувствия.

— Одно только безумие, — девушка смеялась, теперь даже не скрываясь. — Я думаю, за это и ценят жизнь. За безумие.

Коралловые бусы у нее на шее странно заблестели и, приглядевшись, Мадлен вдруг понял, что они превратились в капли крови, сочившиеся из длинной резаной раны.

— Видишь? Стихия безумна, — девушка, кажется, заметила его взгляд, а потом подняла руку и схватилась за волосы у себя на макушке. — Что-то может случиться в любой момент. В этом все и дело.

Все еще улыбаясь, она потянула себя за волосы, как будто хотела вырвать их, но вместо этого ее голова вдруг отделилась от туловища. Кровь брызнула во все стороны, но она все так же держала на весу свою голову и улыбалась. Мадлен почувствовал, что по спине катился холодный пот, глаза широко раскрылись, впитывая ужасное зрелище, от которого нельзя было отвернуться.

— Ты же не смог справиться со страхом смерти. Не смог справиться с тем, что остался тогда жив. Ты задаешь слишком много вопросов. Надеюсь, за всем этим ты успел жить…

Мадлену вдруг показалось, что его галстук стал слишком тугим. Дыхание перехватило, он поперхнулся, прижал руку к горлу и почувствовал вдруг, что ткань превращается в теплую кровь и вытекает, струясь между пальцами.

— Ты готов? — спросила девушка. — Теперь ты готов?

Мадлен вдруг увидел перед собой возбужденно переговаривавшуюся толпу. Он сам стоял на возвышении. Сколько раз он видел, как другие проходили этот путь, и вот теперь сам оказался на их месте. Машина всегда напоминала ему арку. Когда его голову закрепили двумя досками, он невольно задержал дыхание. А потом лезвие упало.