На исходе каменного века

* * *

Ланны переживали беспокойные дни: мужчины не возвращались с охоты, ливням не было конца, огненные стрелы били не переставая, и так страшно грохотало, что подрагивали камни пещеры.

Племя без мужчин — беззащитно, а духи зла только того и ждут, чтобы ланны ослабели и можно было бы наслать на них болезни, отчаяние и страх. Зло пугается обильной пищи и танцев у веселых костров, а сейчас ланнам было не до веселья: дрова давали больше дыма, чем огня, пищи не хватало, на травяных матах, застланных шкурами, плакали больные дети.

С первым отрядом охотников ушел Рего. Он ступил в след куланов. Небо было еще высокое, голубое. На повороте тропы Рего оглянулся, поднял руку. Его жест означал: «Скоро вернусь!»

Но и опытным охотникам нелегко добывать куланов — Рего не вернулся, как обещал, и тогда Урбу увел в степь остальных мужчин.

Потом небо потемнело и хлынул ливень.

Уходя, Урбу оставил вместо себя Баока, хотя среди юношей, готовящихся исполнить брачный танец, силой и сноровкой выделялись Гал и Рун. Но Урбу хлопнул по плечу Баока, и никто, кроме Луху, не мог возразить ему. Луху сказала:

— Урбу оставляет власть над племенем недостойному!

Урбу поиграл палицей. Забавно: старая развалина осмеливалась возражать ему, хотя он мог смять ее, как пучок травы!

Ланны знали страшную силу Урбу. Ударом палицы он повергал наземь лошадь, перебивал хребет оленю, оглушал быка. Неукротимый в гневе, он не признавал ничьих советов. Повлиять на него мог лишь Рего: он был не только силен, но и мудр. В трудные для ланнов дни слова и палица Рего значили больше, чем одна только палица Урбу.

Так было, когда Урбу сорвал с Луху амулет анга и повесил себе на грудь. Согласно обычаю, этот амулет должен быть или у анга, который общается с духами предков и избавляет ланнов от болезней, или — если сам анга ушел в черные туманы — у мальчика, пока племя не признает нового анга. Урбу нарушил обычай, присвоил амулет себе. Вызывающе ухмыляясь, он стоял среди ланнов, положив руки на палицу. Рего спокойно снял с него амулет и надел на маленького Улу, двоюродного брата Риа, самой красивой девушки племени. Урбу впал было в ярость, но вскоре присмирел: он все-таки побаивался гнева предков, да и с Рего шутки плохи. Рего умел без лишнего шума охладить гнев Урбу, а за Рего неизменно стоял Сухой Лу. Но теперь никто не сдерживал Урбу. Он взглянул на Гала и Руна, усмехнулся:

— Кто поднимет руку на Баока — тот против Урбу!..

Баок не скрывал своего торжества над сверстниками. Урбу давал ему власть, а власть пьянила, как сок ковы, который ланны пьют у праздничных костров.

Оставшись за вождя, Баок задирал сверстников, раздавал шлепки подросткам, покрикивал на женщин, хотя ими распоряжалась Нга, жена Урбу. Втайне Баок желал, чтобы мужчины подольше не возвращались домой, — тогда он вдоволь насладился бы властью.

Мужчин и в самом деле долго не было. Вода отсекла их от пещеры, задержала в пути, а может быть, и еще какая беда задержала.

Не счесть зол, подстерегающих ланнов на земле. Только в краю черных туманов, куда ланны уходят после смерти, не бывает ливней, хищников и огненных стрел.

Но торжество Баока вскоре погасло, как костер под дождем: ланны начали голодать. В короткие перерывы между ливнями женщины торопливо собирали в степи съедобные корни, однако утолить голод одними только корнями и травами ланны не могли. Надо было позаботиться о мясной пище, а Баок бездействовал. Он боялся покидать пещеру. Он вздрагивал, когда сверкали молнии и по темно-багровому небу перекатывался грохот. Баоку теперь хотелось, чтобы охотники поскорее возвращались домой. Власть хороша, когда вдоволь мяса и никаких забот.

Бездействие Баока никого не удивило — иного ланны и не ждали от него. Урбу дал ему власть, но в трудные дни ланны ценили не того, в чьих руках власть, а того, кто достойнее. Самыми же достойными из юношей были Гал и Рун.