Отрочество

И Платон медленно поплёлся на второй этаж. Ему было очень досадно, что это случилось с его любимой учительницей математики, которая его больше всех в классе уважала и даже любила. Поднимаясь по лестнице, он заметил, что Василий Михайлович пошёл за ним.

– Видимо его часто обманывали? Вот он плохо подумал и про меня! Не верит мне, думает, что я побоюсь!? А я всего лишь стесняюсь! Ладно, прочь стеснения – речь сейчас идёт о чести и совести! А как теперь себя почувствует подлец Глухов после моего извинения пред Ефросиньей Максимовной?! Ведь она знает, что листок он ей передал! А мне надо поспешить, а то при директоре это будет выглядеть жалко! – рассуждал Платон, поторопившись в класс до прихода директора.

– «Ефросинья Максимовна! Извините меня, пожалуйста! Это я исправил букву на контрольной Зуева – думал, что вы их отдали насовсем! Извините, я, конечно, не хотел вас обидеть!» – смело глядя ей в глаза, выпалил раскрасневшийся Платон, выдохнув из себя с облегчением и бросив короткий взгляд в сторону Глухова.

От такого неожиданного признания, Ефросинья Максимовна широко открыла свои добрые серые глаза под стёклами очков, и немного смутившись и часто заморгав ими, лишь тихо ответила Платону:

– «Садись Платон, садись! Я всё равно знаю, кто действительно виноват!».

В это же момент в класс вошёл директор, услышавший лишь конец фразы учительницы, попросившей Платона сесть на своё место.

– «Ну, что? Всё? Извинился?» – лишь спросил он удивившуюся таким решением вопроса учительницу.

– Да, всё-таки наш директор оказывается и вправду дурак! – окончательно понял Платон.

С этого момента он прервал все отношения с подлецом Глуховым. И их совместные занятия борьбой дома у Платона прекратились. Тот позже пытался как-то их восстановить, но Платон вёл себя с ним совершенно индифферентно, пропуская молча мимо ушей его вопросы, просьбы, комментарии, и даже плоские шутки, оставляя их даже без внимания.

После этого случая авторитет Платона в классе стал ещё выше, особенно у, тонко многое чувствующих, девочек. В одну из перемен их группа подозвала Платона к первым партам центрального ряда, что-то спрашивая у него. И пока Платон объяснял им что-то, ревнивый дамский угодник Вова Пищиков несколько раз пытался вмешаться в его рассказ и переключить внимание на себя. А на просьбу Платона не мешать ему, он ещё и грубо огрызнулся, зная добрый нрав и не конфликтность силача.

– «Вовк! Да не мешай ты мне!» – оборвал его Платон, с силой толкнув того своей левой рукой в грудь.

Но толчок оказался неожиданно таким сильным, что под смех девчонок Вова Пищиков пролетел по проходу между партами, своей спиной подметая классный пол и окончательно теряя у подружек свой авторитет.

Зато авторитет Платона опять поднялся, и не только из-за его физической силы и её справедливого применения, но и из-за его эрудиции.

Комментируя результаты очередного сочинения во второй четверти на тему: «Четвёрка отважных», их новая, вместо Антонины Васильевны Язевой, учительница русского языка и литературы Антонина Алексеевна Харитонова сначала обобщила всеобщие высказывания учеников о мужестве советских солдат: младшего сержанта Асхата Зиганшина и рядовых Анатоля Крючковского, Филиппа Поплавского и Ивана Федотова.

Но потом она вдруг высказалась с неожиданной критикой Платона:

– «Тут вот Кочет написал такую чушь! Будто бы их спасли на вертолётах с американского авианосца!? Как вообще они на корабли могут садиться? Ерунда! Потому я и снизила ему оценку за литературу!».

Платон поначалу даже опешил от такого воинствующего невежества со стороны учительницы.

Он тут же с возмущением встал и, сдерживая негодование, заявил ей:

– «Антонина Алексеевна, авианосцы, с которых взлетали и садились самолёты, были у США ещё во вторую мировую войну! Кстати, у Японии тоже! А в последние годы к самолётам добавились вертолёты, которые взлетают и садятся вертикально! А я ведь в воём сочинении даже указал название этого противолодочного американского авианосца – «Кирсардж»! И это был шестидесятый год! Так что ваша оценка неправильная!».

По начавшемуся в классе лёгкому гулу видимо в поддержку Кочета, Антонина Алексеевна засомневалась в своих знаниях и оценке.

А тут ещё и Витя Мельников решил примазаться к интеллекту Кочета, встав и заявив:

– «Антонина Алексеевна, если Платон так говорит, значит так оно и есть! Он лучше всех это знает! Он ведь давно интересуется политикой, следит за событиями и разбирается в них!».

– «А я проверю!» – покраснела учительница, не желая сразу сдаваться и признавать своё невежество.

И с тех пор она стала особо уважать Платона, к тому же от других учителей больше узнав о нём и его родителях.

– Как же так? Сын хоть и бывшей, но всё же учительницы русского языка и литературы?! А литературу совсем не признаёт, хотя имеет явные способности к этому!? Парень явно способный! Надо будет мне за него взяться! – размышляла Антонина Алексеевна Харитонова.

Хотя до этого она немного недолюбливала Платона за его пренебрежительное отношение к уроку литературы вообще и, особенно к выучиванию наизусть стихов.

Платон действительно оставлял литературу на последнее из всех домашних уроков, не любя читать рекомендуемые произведения и особенно учить наизусть стихи. Поэтому иногда не успевал сделать уроки по ней, часто приходя в класс с недоделанным или совсем не сделанным домашним заданием. Но его нельзя было считать совсем не читающим.

Он давно считал себя вышедшим из детского возраста и читал без ограничений со стороны родителей всё, что хотел, что ему попадалось под руку, или, что ему как бы невзначай подсовывал отец, в том числе и некоторые научные книги для очень взрослых людей.

Потому, когда Платона вызывали к доске рассказать заданный урок по литературе, он, прочитав в учебнике или хрестоматии один раз и быстро, отвечал только на тройку. А когда надо было продекламировать стихотворение, он, как правило, начинал за здравие, прочитав уже в классе первое четверостишие, а заканчивал всех забавлявшей отсебятиной или молчанием, изображающим напряжение памяти, получая двойку.

В этих случаях, когда Платон бодро начинал декламировать, вызывая вздох облегчения не только у учительницы, но и почти у всего класса – мол, наконец-то он сподобился выучить стишок – то потом он замолкал и начинал смотреть в окно на небо своими голубыми глазами. Он словно искал там поддержку небесных сил, а на деле пытаясь с помощью запомненных им дома ассоциаций о строчках стихотворения, вызвать обратную связь в виде своих слов и строчек. Поэтому он частенько и подбирал другие слова, не портящие слог и рифму, но не соответствующие первоисточнику.

А однажды Платон отредактировал строчки Некрасова в стихотворении «Бурлаки», заменив слова: «То бурла́ки идут бечевой», прочитав их сначала, как у Некрасова, но потом заменив на: «Бурлаки то идут бечевой». Но зато он легко отыгрывался на сочинениях, получая всегда не ниже четвёрки, даже не зная темы, но за счёт своей общей эрудиции и благодаря способности точно и образно излагать свои мысли.

Антонина Алексеевна иногда даже зачитывалась его сочинениями. И видимо всё-таки желая исправить подход Платона к литературе, она решила вынудить его учить стихи, вызывая к доске теперь почти на каждом уроке и терпеливо до конца дослушивая его вариации стихотворений. И дело пошло. Во избежание лишних двоек он стал учить дома стихи заранее. Но всё равно, практически не имея механической памяти, как у зубрилок, он всегда для запоминания строчек невольно использовал свою ассоциативную память, давно рождённую у него богатым воображением.

Но возникшие в его воображении образы, из-за неоднозначности и разнообразия соответствия мысли, образа и слова, при обратном воспроизведении часто рождали другие слова.

Потому ему приходилось у себя в голове пытаться менять соответствие образа и слова на авторское восприятие и воспроизведение.

Но Платон по-прежнему никак не ассоциировал себя, ни с литературой, ни, тем более, с поэзией. Его стихией была визуализация предметов и их связывающих функций и процессов, причём в самом широком их спектре.

А началось это у него в явном виде и с практической пользой для других ещё в начальных классах, когда школьники, в качестве введения в географию, вели календари природы, три раза в день, условными значками отмечая состояние погоды и окружающей природы.

Платон вообще любил природу. Эту любовь ему с раннего детства привили родители, путешествия по Москве и Парижу, проживание летом в деревне и контакты с домашними животными, а позже уже ежегодное летнее проживание и помощь родителям на своём садовом участке.

Но Платон любил и людей, уважая хороших, сильных и справедливых, и снисходительно относясь к плохим, слабым и лживым. Он был самодостаточен, потому совершенно не был завистлив, искренне радуясь успехам других.

Поэтому, когда Антонина Алексеевна зачитала самое лучшее сочинение на тему «Мой сосед по парте», Платон искренне порадовался за его автора Витю Замшелкина, написавшего о соседе по парте Вове Новикове. Слушая сочинение, весь класс вместе с учительницей просто покатывался со смеху, до чего это было написано смешно, точно и образно.

Теперь их класс занимал новое помещение в одной из двух пристроек к старому зданию школы, в то время как во второй пристройке теперь, наконец, был просторный и светлый спортзал. И это радовало вех, в том числе и Платона, которому теперь всё больше нравилось заниматься различными видами спорта.

И когда он по радио услышал о награждении строителей за возведение жилых домов на болотистых почвах в Реутове, то тоже был рад за них.

Но кроме новых приятных и полезных физически спортивных нагрузок, на Платона неожиданно легла дополнительная нагрузка и по школьному предмету физика.

Их молодая, очень стройная и, несмотря на очки, весьма красивая учительница физики Нина Васильевна Лосева вскоре положила глаз на Платона, но не только, как на очень способного к физике ученика, но и как на уже созревшую, молодую и красивую мужскую особь.

Несмотря на замужество за учителем математики Станиславом Васильевичем Лосевым, она не скрывала своей симпатии к Кочету, перед всеми мотивируя это его необыкновенными способностями к физике. И Платону невольно приходилось всё время поддерживать эту, теперь свою, но извне приклеенную к нему марку на высоком уровне.

А началось всё с момента, когда учительница, объясняя урок, удаляясь по ряду мимо парты Кочета, который теперь сидел слева, и неожиданно резко обернувшись, поймала на себе восхищённый взгляд ученика, залюбовавшегося её красивыми длинными и стройными ногами, упругой попой и осиновой талией. И, не успевший сменить выражение лица на участливо слушающее, Платон тогда густо покраснел, встретившись с её лучистыми карими глазами, кажущимися большими и выразительными под стёклами очков.

И Нина Васильевна тоже покраснела, увидев этот восхищённый взгляд красивых серо-голубых глаз. Она замолчала и, дойдя до своего стула, села, вызвав Платона к доске, повторить за нею только что ею объяснённый материал. Но возбудившийся Платон замешкался, нехотя вставая и прикрывая крышкой парты свой живот, попросив учительницу: