Отрочество

Глава 4. Новые занятия (октябрь 1962 – июль 1963 гг.)

Платон, наконец, пригласил Сашу Сталев к себе в гости и предложил сыграть в свой, изобретённый им, настольный футбол. И тот согласился, получив удовольствие, но пока разгромно проиграв.

Ему, не имевшему такой же большой и положительный опыт игры в «щелкунчики», как у Платона, было трудно точно попадать в мяч, которым служила пуговица от рубашки и посылать своих игроков-шашки на нужное расстояние и в точно нужное место. К тому же у него вскоре с непривычки заболели кончики пальцев, от ударов ногтями по тяжёлым деревянным шашкам. А поскольку шашки относительно небольшого поля были слишком велики и потому на футбольном поле было тесновато, то от ударов Сталева они часто сталкивались со своими и с чужими шашками. Потому Платон часто пробивал штрафные удары. Однако сама эта идея такого настольного футбола Саше очень понравилась, и он у себя дома сделал нечто подобное.

Проживание в одноэтажном деревянном доме с садово-огородным участком и сараем во дворе при доме позволило ему с помощью отца – любителя мастерить своим руками – Михаила Порфирьевича найти подходящий материал – большую и толстую фанеру. Поэтому футбольное поле у Сталев получилось больше и играть на нём стало просторней. Да и шашки он взял, хоть и чуть крупнее, чем у Платона, но зато пластмассовые и лёгкие, попросив Платона выжечь на них номера. Так что пальцам стало легче. И даже футбольный мяч он взял не светлый, а чёрный и крупнее – от брюк. Но самым главным отличием настольного футбола Сталева было разрешение не щёлкать шашки, а передвигать их толчком пальца или даже всей кисти, из-за чего можно было шашку передвинуть к пуговице вплотную, не боясь её проскакивания мимо. Иной раз казалось, что Сталев не толкает, а просто передвигает своего игрока, куда ему нужно. И такие нечёткие правила не раз вызывали споры между играющими. А ими, прежде всего, стали его ближайшие друзья-соседи по посёлку Малышево – ровесник Вася Симаев, и на год и два младшие Серёжа Савельев и Толя Туляков. И они стали дома у Сталева проводить чемпионаты СССР, а фактически одной Москвы, пригласив участвовать в них и Кочета, поделив команды.

Сталев, как хозяин всего, себе, конечно, взял «Спартак», Симаев – «Динамо», Савельев – ЦСКА, Туляков – «Локомотив», а Кочету осталось «Торпедо». И это его, в общем-то, устраивало, так как после «Динамо» он симпатизировал бы футбольному «Торпедо» или, в крайнем случае, ЦСКА, а за ним и «Локомотиву».

Но Платон модернизировал и свой футбол, сделав игроков из совсем лёгких пластмассовых «дорожных» шашек, остальное оставив без изменений.

И в процессе этих чемпионатов Сталев, как правило, занимал первое место, Симаев и Кочет, единственный и принципиально бивший по шашкам только щелчками, боролись за призовые места, а Савельев обычно опережал, как самого младшего Тулякова естественно прозванного «Туляк» или «ТТ».

Платон естественно принёс в их компанию футбольный справочник с составами команд, что сделало их игру очень интересной. Теперь под номерами играли конкретные игроки, их можно было заменять на запасных и, главное, вести подсчёт забитым каждым игроком голов, в итоге определяя лучшего бомбардира чемпионата.

Из всех соперников легче всего было обыграть Тулякова, Савельева – чуть сложнее, если не дурачиться и не расслабляться. С расчётливым Сталевым, всегда имевшим фору за счёт своих движений, а не щелчков, и право интерпретации правил, играть было сложно и не интересно. Зато с холериком и одноклубником Васей Симаевым у Платона получались самые зрелищные и проходившие с переменным успехом поединки.

– «Платон! А чего это ты всё время щёлкаешь, а не пихаешь шашки? Ты только из-за этого Сашке проигрываешь. Я же вижу, что ты играешь лучше и интереснее! Мне всегда с тобой играть приятно! Даже проиграть не жалко!» – как-то поинтересовался Вася.

– «Так это не игра! Я могу тоже, как Сашка, взять и подвинуть, а фактически просто поставить шашку, куда мне надо – тогда игры не будет! Будем стоять как два барана вокруг мяча!» – ответил Платон, вскоре увидев, что Вася, а за ним и младшие ребята всё чаще стали щёлкать по шашкам, а не тупо передвигать их в нужное место.

А вскоре в нужное и давно привычное место вернулись и международные новости, от которых увлёкшийся Платон на время отошёл.

Толчком к этому послужило ожидание всем советским народом исхода противостояния между СССР и США из-за Кубы, пик напряжения от которого пришёлся ещё на субботу 24 октября.

А к вечеру в воскресенье, после оглашения по радио письма Никиты Сергеевича Хрущёва Джону Кеннеди все вздохнули с облегчением – компромисс был найден и угроза ядерной войны миновала.

Тогда Кочеты ещё не знали, как нагнетались события, приведшие к повышению риска противостояния двух ведущих ядерных держав.

Лишь много позже и из разных источников, в том числе и от участников событий, Платон узнал подробности, проведённой тогда СССР секретной операции «Анадырь» по переброске на Кубу военных специалистов, вооружения, и военной техники.

Согласно договорам между двумя странами и на основании просьбы кубинского правительства ещё 10 июля на Кубу под видом специалистов сельского хозяйства была направлена передовая рекогносцировочная группа во главе с генерал-полковником Иссой Плиевым. С этого же дня при повышенной секретности в советских портах Мурманск, Кронштадт, Лиепая, Балтийск, Николаев, Севастополь, Феодосия и Поти началась погрузка вооружения, военной техники и личного состава на шесть десятков судов. Для введения разведки противника в заблуждение применялась и техническая дезинформация, заключавшаяся в демонстрации погрузки грузов и вещей для северных районов СССР.

Капитаны этих судов только в Атлантическом океане на широте Португалии узнали, что следуют на разгрузку в один из одиннадцати кубинских портов.

И 9 сентября на Кубу были доставлены первые из 24-ёх советских БРСД Р-12 с дальностью полёта более 2.400 километров и первые из 16-ти баллистических ракет промежуточной дальности (БРПД) Р-14 с дальностью полёта в 4.000 километров. А позже были доставлены и ядерные боеголовки к ним мощностью в одну мегатонну. Это было нашим ответом на размещение в Италии и Турции американских БРСД «Юпитер» с подлётным временем до Москвы в десять минут, и опасностью американского военного вторжения на Кубу с целью свержения правительства Фиделя Кастро, объявившего о курсе на построение социализма в стране.

Лишь 14 октября американский самолёт-разведчик сделал фотографии оборудования стартовых позиций наших ракет, а 16 октября президенту США Джону Кеннеди было представлено подтверждение этого факта и началось активное противостояние двух ядерных держав. Из их анализа у Платона позже сложилась полная картина событий тех дней.

А тогда, после окончания строительства деревянного настила на кровать Насти, у которой обнаружили непорядок с позвоночником, провожая в воскресенье 25 октября вечером отца до станции Реутово, Платон обсуждал с ним возможные последствия этого кризиса.

А Пётр Петрович высказал сыну свою идею:

– «Я думаю, что нам на сегодня по части ядерного оружия пока ещё силёнок не хватает! Ведь мы совсем недавно только восстановили свою страну после войны! Но империалистов мы сможем остановить только своей силой! Значит, нам надо наращивать производство ядерного и другого оружия, а потом с Америкой схлестнуться и окончательно покончить с главными империалистами! Наш народ это выдержит! А их население ещё войны на своей территории не видело!».

Услышав это от отца, Платон даже как-то внутренне напрягся, и холодок пробежал по его спине. Но перспектива навечно покончить с империализмом на время захватила его детское воображение. А пока его воображение помогло ему стать лучшим учеником по рисованию в их классе.

Многие ученики, подсознательно считая уроки рисования чем-то вроде вида отдыха и развлечения, расхолаживались на них, ведя себя излишне вольно и даже развязно. Некоторые из них позволяли себе, не спрашивая разрешения учителя, даже вставать и подходить к товарищу, якобы за карандашом, другие же норовили отвесить более удачливому однокласснику подзатыльник или пнуть того ногой под партой. А то просто разговаривали между собой, и даже галдели, не слушая своего, в общем-то, доброго и отзывчивого учителя рисования и черчения пятидесятилетнего Ивана Петровича Дронова. Вкладывающий в детей всю свою израненную на войне и в послевоенных передрягах душу, в таких случаях он обижался и от бессилия раздражался.

Тут же давала о себе знать и контузия бывшего фронтовика, капитана-инженера артиллерии, награждённого медалями «За оборону Москвы» и «За победу над Германией».

В такие моменты Иван Петрович как-то вдруг весь сковывался, как каменная статуя командора молча прохаживаясь между рядами парт, сильно выпучив будто стеклянные глаза, как на картине у Ивана Грозного, убивающего своего сына, словно высматривая себе жертву, и зловеще помахивая большой деревянной линейкой, словно готовясь к удару, пока высматривая себе подходящую жертву.

На очередном уроке рисования бездельничающий второгодник Глухов неожиданно подсел к Лене Кашириной и пристал к ней:

– «Лен, а чего это у тебя грудь стала, как у петуха?!» – для видимости тихо спросил хам, потянувшись к девочке и проводя рукой по фартуку её школьной формы, скрывающей формирующуюся девичью грудь.

Покрасневшая Лена с разворота ударила хама по голове своим альбомом для рисования. На резкий звук, что-то до этого объяснявший и рисовавший на доске, Иван Петрович обернулся.

– «Ах, ты, паскуда!» – досталось невиновной.

Сидевший сзади Глухова, Платон обомлел. Он сначала вынужденно уставился на Ивана Петровича, по соседнему проходу подходящего к Лене со страшно выпученными из под очков голубыми глазами, и зловеще помахивающего своей безотказной линейкой, словно готовясь к удару.

Платон перевёл взгляд на теперь уже густо покрасневшую девочку, серыми, широко открытыми от удивления и наполнявшимися слезами, невинными глазами смотревшую на несправедливого учителя.

Платону стало жалко в течение нескольких секунд дважды незаслуженно обиженную девочку, и он смело прервал воцарившую в классе мёртвую тишину:

– «Иван Петрович! Да это не она виновата!» – заступился за несчастную Платон.

– «А кто?» – поняв свою оплошность, понизил голос Иван Петрович.

В ответ Платон лишь молча пожал плечами, всё же слегка кивнув головой на классного хама. И тот, так подставивший учителя, был с позором им выгнан из класса.

Но иногда в пучину вольного поведения втягивался весь класс. Платон невольно тоже не составлял исключение. После одного из таких демаршей Иван Петрович спросил у Платона его домашний адрес и имя, отчество его матери. Платон с некоторой тяжестью на душе естественно сообщил это, тут же решив, что учитель пойдёт жаловаться, видимо считая его уж если не самым главным заводилой, то хотя бы самым авторитетным в классе. Но этому походу предшествовал более весомый повод для Ивана Петровича познакомиться с Алевтиной Сергеевной.