Второго Рима день последний

Голова кесаря Константина лежит между копытами конного памятника императору и смотрит погасшими глазами на свой город. Султан Мехмед приказал положить её на цоколе колонны посреди города, чтобы греки убедились: их император мёртв и власть принадлежит султану.

Мехмед без устали ездит по городу, осматривая дворцы и храмы. На мысу Акрополя он сказал:

– Здесь будет мой сераль.

Под колонной Аркадиуса он устроил место для казней. Там среди казнённых я увидел вспухшее тело байлона Минотто.

«Это место для меня» – подумал я и сел, чтобы дождаться, когда прибудет султан устанавливать правительство греков.

Мне пришлось ожидать до полудня. За это время телохранители и чауши султана привезли около пятидесяти греков, выкупленных за деньги султана в лагере и на кораблях. Им дали воду, пищу и одежду, соответствующую рангу. Но это не изменило их подавленного настроения. Лишь некоторые из них осмеливались в страхе перешёптываться друг с другом. Время от времени чауши приносили всё новые головы сановников и ставили их в длинный ряд на мраморной балюстраде площади. Пленники показывали на них пальцами и шептали известные имена. Многие полегли на стенах и их останки были найдены и обезглавлены. Другие пали, защищая свой дом.

Наконец, прибыл султан в сопровождении молодых визирей и, покачиваясь, сошёл с коня. Его лицо опухло от бессонной ночи и вина. Солнце било ему в глаза, и он вынужден был заслонять их рукой.

Пленники бросились ему под ноги и прижали лбы к земле. Он обратился к ним с притворной доброжелательностью и попросил их встать. Казначей зачитал список имён. Султан тщательно проверил каждого и потребовал, чтобы пленники подтвердили личность друг друга. Большинство из них принадлежали к родам с многосотлетней геральдикой и их имена были хорошо известны в истории города. Только немногих из списка не хватало.

Мехмед сел на мраморный цоколь, скрестил ноги, потёр разболевшийся лоб и сказал:

– Я действительно устал. У меня много дел, но чувство долга не позволяет мне держать этих благородных людей в неопределённости. Я пришёл сюда, как обещал, чтобы установить греческое правительство на новом основании, чтобы народ греческий и другие мои народы могли жить с этих пор в мире и согласии друг с другом. Мне говорили, что все вы достойные люди, которые вопреки собственной воле были вынуждены взять в руки оружие против меня. Но теперь, когда город пал, вы готовы признать меня своим императором и отдать все свои знания и опыт в делах государственных в моё распоряжение, чтобы народ греческий подчиняться моей власти. Правда ли это?

Пленные оживлённо закричали, что готовы служить ему так хорошо, как только смогут. Мехмед наморщил лоб, посмотрел по сторонам и спросил с деланным удивлением:

– Но где же греческий народ?

Солдаты и свита закрутили головами, озираясь, звали и, смеясь, повторяли за султаном:

– Где же греческий народ?– и тут же пинками и ударами пригнали горсть полураздетых, напуганных стариков и женщин, показывали на них пальцем и кричали:

– Эмир, отец наш, смотри, вот стоит народ греческий!

Мехмед кивнул надменно головой и сказал:

– Пусть ваш собственный народ будет вам свидетелем. Обещаете ли, клянётесь ли именем бога и всех ваших святых, готовы ли целовать крест ваш в подтверждение этой клятвы, что будете выполнять все мои распоряжения и служить мне верой до самой смерти, как бы высоко я вас не вознёс?

Пленники согласно закричали, стали креститься и выразили полную готовность целовать распятие. Только некоторые из них стояли молча, приглядываясь к султану.

– Да будет так! – сказал Мехмед. – Вы приняли правильное решение. Теперь по очереди становитесь на колени и вытягивайте шеи, чтобы мой палач мог казнить вас всех. Так вы лучше и вернее всего послужите мне, а ваши головы я подниму на колонну рядом с головами ваших мужественных земляков. Разве я не прав? Вы сами только что поклялись выполнять все мои приказы, какими бы они не были.

Греки смотрели на него так, будто в них ударила молния. Потом стали кричать и потрясать сжатыми кулаками, а некоторые даже поранились о копья стражников, пытаясь броситься на султана. Но кто-то из них сказал:

– Братья, умрём же, как мужчины, раз уж мы сами выкопали себе эту могилу.

Султан поднял руку и воскликнул с притворным дружелюбием:

– Вам никто не мешает создать греческое правительство в христианском небе. Ведь там теперь греков больше, чем в Константинополе. Спешите же, чтобы занять должности, соответствующие вашему положению.

Его слова были знаком для палачей. Солдаты стали хватать пленников за руки и бросать их на колени. Кровь била струёй из перерубленных шей. Головы катились мимо султана, а он давал указания устанавливать их на балюстраде, так что скоро искривлённые, оскаленные, заплаканные, окровавленные лица окружили всю площадь Аркадиуса.

Потом султан на ломаном греческом языке обратился к окаменевшим от ужаса старикам и женщинам.

– Только что вы собственными глазами увидели, что я пришёл сюда не как завоеватель, а как освободитель. Я освобождаю народ греческий от тысячелетнего рабства под кесарями и его сановниками. В страданиях, которые терпит ваш город, виноваты вы сами, так как не сбросили вовремя ярмо с собственной шеи и не признали меня. Но страдания скоро кончатся. А потом тем, кто останется жив, я гарантирую неприкосновенность дома и имущества. Я обеспечу их работой по ремеслу. И те, которые сейчас убежали, но потом вернутся, будут иметь равные с вами права. Аллах великодушен и милосерден! Вы убедитесь в этом, добрые люди. Вы так долго были униженны, обмануты и ограблены, что понятия не имеете, какова настоящая свобода. Я обеспечу городу такой расцвет, о котором никто никогда не мог и мечтать. Он станет великолепным бриллиантом в моём тюрбане, и будет господствовать и над Востоком и над Западом.

Султан приказал казначею выдать по десять аспров каждому из греков, которых призвал в свидетели, чтобы они могли выкупить себя из неволи. Это была хорошая цена, ведь невольников с каким-либо недостатком уже продавали на торгах за одну серебряную монету. Но старики и женщины, пережившие сутки ужаса среди убийств и насилия, смотрели тупо и равнодушно, не понимая, что с ними происходит.

Я осмотрел залитую кровью площадь, подошёл к султану и спросил:

– Но где же мегадукс Нотарас? Я его здесь не вижу. Каково его место в твоём справедливом плане?

Мехмед приветливо взглянул на меня и ответил:

– Вооружись терпением, Ангел. Я приказал привести его с сыновьями, но это займёт некоторое время.

– Нотарас скрывает от меня свою дочь и говорит, что ничего о ней не знает. Поэтому я послал к нему моего белого евнуха и приказал забрать младшего сына Нотараса для моих утех. Говорят, это красивый мальчик и я хочу, чтобы отец сам привёл его ко мне для исполнения всех моих желаний.

– Ты пил,– сказал я. – Нарушаешь законы Корана.

Мехмед усмехнулся, хищно сверкнув зубами, и вспылил:

– Я сам устанавливаю для себя законы и не нуждаюсь больше в ангелах, нашёптывающих мне на ухо, что я смертен. Я лучше любого смертного. У самого бога меньше власти на земле, чем у меня. По мановению моей руки слетают головы. И ты всё ещё смеешь мне говорить, что я обычный человек?

Я смотрел на него и понимал, что по-своему он прав, предпочитая человеческую правду, материальность мира и отвергая существование бога.

Я сказал ему:

– Если ты отметаешь прошлое как старые предрассудки и ставишь себя в центр вселенной, то ты сам на себя надеваешь такие страшные узы, каких до тебя не носил ни один человек. Узы времени и пространства вопьются в твоё тело и уничтожат твой дух. А когда ты умрёшь, не останется после тебя и следа.

Он воскликнул:

– Память обо мне будет жить на земле столько, сколько будут жить люди на земле. Я сказал тебе: мне не нужен ангел для нашёптывания в ухо.

– Тогда прикажи, наконец, убить меня,– просил я. – Этой осенью я понял кто ты, чего ты хочешь, и что произойдёт. И тогда я ушёл от тебя. Смилуйся надо мной и предай меня смерти, чтобы кровь моя могла смешаться с кровью моих греческих братьев.

Но он лишь упрямо усмехнулся своей хищной улыбкой и повторил:

– Наберись терпения, Ангел. Сначала мы вместе посмотрим, как низко может пасть даже самый знаменитый грек.

Я вынужден был отойти в сторону, потому что как раз пришли евнухи с Лукашем Нотарасом и его обоими сыновьями. Когда Нотарасу передали приказ султана, он, вероятно, догадался, какая судьба его ждёт. Он шёл, высоко подняв голову, и уже не пал на колени перед султаном. Белый евнух сказал султану:

– Господин, он не послушался твоего приказа и не хочет добровольно отдать сына в твой гарем. Поэтому я привёл их всех сюда как ты и приказал.

Мехмед указал на головы, окружающие площадь и спросил:

– Почему ты не подчиняешься мне, хотя я и возвысил всех, за кого ты ходатайствовал и установил греческое правительство, выполняя все твои советы.

Нотарас посмотрел вокруг с застывшим лицом, медленно перекрестился и воскликнул:

– Господи, Боже мой, признаю твою справедливость. Ты воистину справедливый бог!– Потом он медленно обошёл небольшую площадь, останавливаясь у каждой головы, и говорил: – Брат мой, прости меня! Не ведал, что творю!

Он вернулся на своё место, положил руки на плечи сыновей и сказал им:

– Покажем теперь, как умирают мужчины и поблагодарим бога за то, умираем мы греками, сохранив свою веру.

Султан развёл руками и с издёвкой изобразил удивление:

– Зачем тебе умирать? Я обещал возвысить тебя над этими греками. Ты лишь должен повиноваться мне и приказать своему красивому сыну исполнять все мои желания.

Мегадукс Нотарас ответил:

– Ты не обязан искать повод ля моей казни. Я уже покорился божьей воле. Зачем мне ещё унижаться перед тобой? Это и так не спасёт ни меня, ни моих сыновей. Но прошу тебя, удовлетвори моё любопытство: почему я должен умереть вопреки всякой политической целесообразности?

Султан Мехмед наклонил к нему молодое пылающее лицо и прошептал:

– Ты предал своего кесаря. Предашь и меня.

Мегадукс Нотарас опустил голову и воскликнул ещё раз:

– Ты воистину справедлив, господи!

Потом он попросил сначала увидеть казнь сыновей, так как хотел быть уверен, что они не отрекутся от греческой веры, пытаясь спасти свою жизнь. Султан на это согласился. Нотарас сам заставил сыновей стать на колени, сначала старшего, а потом младшего, и разговаривал с ними спокойно, когда палач рубил им головы. Ни одна слеза не появилась в его тёмных глазах, хотя султан Мехмед с любопытством подался вперёд и не спускал глаз с его лица.

Когда оба сына были уже мертвы, Нотарас сказал:

– Господи, боже мой, будь мне судьёй! Ты имеешь право меня судить, но ни один человек не имеет такого права.– Но потом он смирился, склонил голову, залился слезами и молился так, как молятся простые люди: