Искры

Глава 6

— Здесь… вот здесь он погребен, — говорил молодой человек с грустным лицом, указывая на возвышавшуюся над поверхностью земли насыпь. — Рашид хорошо знает это место… Он не так уж забывчив… — прибавил он печальным голосом. — Если потопом будут затоплены все горы, не останется ни одной неровности земли, Рашид все-таки найдет эту могилу…

Слова были обращены к господину, печально глядевшему на указанное место. Под руку с ним стояла высокая худая женщина, которой он доходил до плеч. Она держала в руках зонтик, защищавший от солнца и ее, и господина. Стоявшие возле них дети напряженно смотрели на могилу. По их одежде заметно было, что они приехали издалека, только что сошли с экипажа, и, действительно, возле дороги их поджидала коляска. Разговор происходил у наружных стен знакомого читателю монастыря Апостолов, там, где мы однажды показали забытые гробницы Давида Непобедимого (Анахт), Хоренаци и Лазаря Парбского. К этим гробницам прибавилась еще одна заброшенная могила…

В этой безмолвной и глухой могиле без надгробной плиты покоился знакомый нам «Немой».

Господин, в последний раз взглянув на могилу, направился с дамой к монастырю, но один из малышей остановил его.

— Папа, это могила твоего друга, о котором ты рассказывал нам по дороге?

— Да… — ответил отец печальным голосом.

— А почему его похоронили так?.. — спросил мальчик дрожащим голосом. — Должно быть, у него детей не было, да?..

— Не было… — сказал отец.

Они говорили по-английски.

Мальчик обернулся к сестре и братьям.

— Ануш, Хорен, Тигран, папин приятель не имел детей, соберем цветы и уберем его могилу!

Дети рассыпались по полю. Мать с умилением глядела им вслед.

Летняя жара не оставила цветов, выжгла все, даже травы. Лишь между скалистыми утесами сверкал желтым и багровым блеском бессмертник, а из расщелин выглядывала душистая полынь со своими белыми и мягкими, как бархат, листьями; местами попадался сердечник, испускавший острый, едкий запах. Малыши бросились собирать их. Через несколько минут был готов большой венок, сплетенный из бессмертников и других полевых цветов. Возложив венок на могилу друга своего отца, они стали, скрестив ручки на груди и возведя закрытые глаза к небу… Эта величественная, торжественная минута была так трогательна, так свята, как невинная душа младенца. Отец и мать утирали слезы, не мог сдержать своих слез и Рашид, он также заплакал. Так молились дети еще в Нью-Йорке, когда они каждую субботу ходили на могилку своей старшей сестры.

Господин попросил провожавшего их молодого человека показать келью покойника.

Знаменитый монастырь был пуст. Лишь один седовласый монах стоял посреди двора и кормил окружавших его кур.

Увидя прибывших, он подошел к ним.

— Зачем приехали эти франги? — спросил он молодого человека, отведя его в сторону.

— Они не франги, — ответил Рашид, — этот господин армянин, я знаю его… Это тот самый человек, о котором говорил покойник, просивший передать ему все его вещи.

— Откуда они приехали?

— Из Америки, жена его американка.

Господин озирался вокруг. Виденный им несколько лет тому назад знаменитый монастырь теперь производил на него тягостное впечатление.

— Почему в таком печальном состоянии находится монастырь? — спросил он у монаха.

— Некогда в столовой этого монастыря садилось за стол несколько сот человек. Кто теперь остался? Я да куры, да еще вот этот человек, — он указал на Рашида. — Все монастырские земли отобрали, лишили нас куска хлеба. Целыми днями, месяцами глядим на ворота в надежде увидеть хоть одного заблудшего паломника. Но нет, не едут на богомолье. Убывает вера и рвение к богу. Если изредка и забредет кто-нибудь, все равно, проку мало, его приношения так скудны, что на них не проживешь.

Опечаленный инок еще долго тянул бы свои жалобы, но господин перебил его, заявив вежливо, что торопится, времени осталось мало.

Вошли в келью покойного. Она была так мала, что не могла вместить всех. Дети остались во дворе.

Все лежало на своем обычном месте. Та же простая деревянная кровать и постель на ней, тот же дубовый письменный стол, стоявший против узенького окошечка; у стола то же старое кресло с художественной резьбой — единственное украшение печальной обители. Разбросанные по столу бумаги, чернильница с высохшими чернилами, гусиные перья, перочинный нож, подсвечник — ничего не было сдвинуто с места ни на волосок.

На столе лежали медяки; по словам слуги, это было все, чем располагал покойный в последние дни своей жизни. Все было на месте. Недоставало только того, кто работал там в глубокой нищете. На письменном столе лежал его платок, на котором он в последний раз оставил кровяной след и испустил дыхание…

— Хорошенько посмотрите, господин, — заговорил слуга, — видите, ничего не утеряно. Ночью я, как верный пес, ложился у дверей кельи, даже мухе не давал влететь сюда.

Седовласый инок рассказал, как слуга летом и зимою, под дождем и снегом, прижав к груди свою дубинку, проводил у дверей кельи бессонные ночи. Ежедневно утром отворял он келью, подметал, чистил, поправлял постель, вытирал пыль со всех предметов, лежавших на столе, потом все расставлял по местам, чтоб его господин не застал беспорядок, хотя господин давно был мертв.

— Но душа его с неба видела все, — заметил слуга, подняв руку кверху. — Умирая, покойный сказал мне: «Рашид, все оставишь в таком же виде до его приезда…» Как я мог не исполнить его желание?

Слезы не дали договорить добросердечному шатахскому парню, которого мы видели еще отроком, когда он на кухне своего господина боролся с Фархатом. Теперь он уже взрослый молодой человек, но давней простоты своей еще не утерял.

Он стал расстегивать пуговицы на груди. На голом теле показалась коротенькая цепочка, на которой висело колечко с ключиком, напоминавшим крест на груди верующих.

— Примите ключ, господин! Блаженной памяти сказал: «Спрячь этот ключ, Рашид, до его приезда и только ему можешь вручить». Теперь, слава богу, вы здесь, возьмите ключ.

Господин взял ключ.

Молодой человек достал из-под кровати старый длинный ящик из орехового дерева, окованный железными ободками.

— Ключ от этого ящика, — сказал он. — После смерти покойного я, бог свидетель, ни разу не открывал, чтоб посмотреть, что в нем.

— Совершенно уверен в этом, — ответил господин и, подойдя к ящику, открыл его.

Ящик был полон исписанной бумагой, большими и маленькими тетрадями. Среди рукописей находились неоконченные романы, повести, стихотворения, были также совершенно законченные труды.

Высокая женщина, печально осматривавшая трогательные принадлежности мрачной кельи, при виде бесчисленных листов, в беспорядке брошенных в ящик, не могла удержаться от слез. Это были труды горемычного армянского поэта. Дрожащими руками взяла она, как святыню, одну из тетрадок и долго, с напряженным вниманием смотрела на незнакомые буквы. В это время вбежали дети.

— Папа, — воскликнула маленькая Ануш, — ты обещал научить нас читать по-армянски, когда будем в Армении; дай нам всем по одной тетрадке, мы будем учиться по ним.

— Прочтете, когда будут напечатаны, дитя мое, — ответил отец.

— А будут ли напечатаны? — спросила дама.

— Будут…

Рашид рассказал, что в последнюю ночь покойный попросил затопить печь. «Нужно перебрать эти бумаги…» — сказал он.

— Я поставил ящик возле него, он просматривал бумаги и некоторые из них бросал в огонь. Но, не докончив этой работы, он скончался… Последняя книга еще не догорела, я вынул ее из печки, положил с другими книгами и запер ящик. Этим я, конечно согрешил, пошел против его желанья. «Быть может, — подумал я, — понадобится эта книга. Покойный не мог написать ничего дурного. Ах, сколько он писал!.. Будто знал, что долго не проживет…».

Господин взял полуобгорелую книгу, перелистал и, обратившись к слуге, сказал:

— Да, конечно, понадобилась бы, если б огонь не уничтожил большую часть ее.

Это была история армянской церкви, которую давно намеревался написать покойный.

Господин собрал все бумаги, лежавшие на письменном столе, уложил в ящик, запер. Платок покойного с последним кровавым пятном спрятал на груди…

Потом он обратился к слуге:

— За твою верность, добрый Рашид, получишь вознаграждение от меня. Ты сберег сокровище, очень ценное для нашего народа. Это сокровище заключается в деревянном ящике. Возьми его, пойдем со мною.

Потом он обратился к иноку.

— Весьма благодарен, святой отец, что дали возможность сохранить в целости все, что принадлежало покойному. Как вы видели, я беру с собою только бумаги его, а все имущество оставляю вашему монастырю.

Лицо инока засияло от радости. Господин вручил ему пакет и сказал:

— Прошу принять от меня этот пакет; часть оставьте себе, на остальные деньги поставьте надгробный памятник на могилу покойного.

Инок с благодарностью принял деньги, спросил:

— Какую сделать надпись на памятнике? Покойный так долго жил в монастыре, но мы его имени не знали.

— Не надо писать ничего, — ответил господин, — прикажите выдолбить лишь крест.

— Царство ему небесное!.. — перекрестился инок.

Рашид взял ящик. Слезы градом катились из глаз его, когда он расставался с мрачной кельей, в которой жил его господин, где каждая вещь напоминала любимого, обожаемого человека. Выйдя из монастырских ворот, он обнял инока, приложился к его руке. Видно было, что эти последние представители некогда многочисленной монастырской братии жили в полном согласии.

Ящик уложили в экипаж; все уселись, извозчик поскакал по Мушской дороге.

Этот господин был Аслан, которого теперь называли доктором Сасунян, а высокая американка была его жена. Она была дочерью одной богатой вдовы, которая в Нью-Йорке усыновила Аслана, в чьем доме он провел студенческие годы. Он полюбил ее дочь, дал слово жениться на ней. Долголетняя разлука не охладила их любви. Девушка дала клятву ждать его возвращения в Америку.

Поехав в Индию, Аслан исполнил важные поручения товарищей, а затем отправился в Америку и обвенчался с любимой девушкой. Теперь он ехал в Муш на должность городского врача.

Наши записки представляют собой описание. Множество лиц предстало пред нами и скрылось за завесой. Из их жизни и деятельности мы взяли лишь наиболее существенные черты. Если б мы проследили до конца деятельность каждого, нам пришлось бы написать и третий том. Последнюю нашу книгу мы начали Асланом, Асланом же опускаем занавес последнего акта.