Пыль

Но в моем детстве Сашка был уже совсем другой. Он стал комсомольцем, важно ходил по двору в кожаной куртке со значком «КИМ» и учился в какой-то вечерней школе. Во дворе он противостоял хулиганам, да ругал нэпманов, развлекавшихся в ресторане. В комсомоле, курируя пионерские лагеря, он мог за провинности и выгнать пионера домой. Отец, шутя, пророчил Сашке дорогу в Коминтерн. А он в душе оставался во многом дворовым мальчишкой, подмигивал мне и лихо бросал нож в фигурки.

«Это белочка… Это Лиска… Три лиски — волк!» — смеялся он.

Я и не подозревала, что Сашу когда-то исключат, он ведь исполнял все свои обязанности. Стоило сказать одну лишь фразу как все, прощай учеба, и единственное спасение где-то затеряться. Бедный, бедный Сашка! Очень надеюсь, что он все-таки уехал из Москвы, как никак, а наладит жизнь. Сейчас приходилось следить за каждым своим словом, у Ларисы жизнь шла к лешему, а теперь и у Сашки. Так хотелось вернуть время назад, не дать Сашке сказать те слова, но невозможно. Почему политика не может настолько часто вмешиваться в нашу жизнь?

Раньше пионеры были совсем другие, как, например, Сашка. Да и жизнь их была, как мне кажется, интереснее, даже иностранцам письма писали, разговаривали с самим Лениным, уезжали далеко далеко… Это были свободные, открытые миру люди, уверенные в светлом будущем, а что сейчас? Мы должны следить за каждым сказанным словом, поездка в Англию осуждается, политика постоянно вмешивается в нашу жизнь, а те ребята весело разговаривали с самим Лениным. Почему все так поменялось? Почему настолько изменилась и окружающая обстановка и мы сами? Возникло больше жестокости, но в чем причина, почему раньше этого не было? Только вот сказать об этом я никому не могла.

Я обернулась. Отец подвинул глиняную пепельницу в форме красного сапога и закурил:

— Мы начинаем сажать комсомольцев…!

— А Сашка по дури стал этого заместителя защищать. Мол, он честный. Двадцать лет в партии…

Я сделала практически все уроки: оставалось только сочинение по литературе. Я отложила его напоследок, чтобы проработать наиболее качественно, зная, что тебе не придется спешить и думать о математике, биологии и прочем.

Владимир Маяковский родился в 1893 году, а умер– в 1930. Невероятно, что я росла современницей столь великого человека. Современницей поэта, чьи строчки могут задеть любое сердце. Современницей благородного человека, открытого обществу и выдерживающего все испытания. Помню, он даже исправил нежную фразу Есенина, написав, что «сделать жизнь значительно трудней» чем умирать. И как, каким образом этот самый человек пошел на столь страшный Шаг, как самоубийство? Мне на тот момент было 8 лет, но смерть Маяковского почему то прошла мимо меня…

Мне предстояло проанализировать стихотворение «Ода революции». Весьма многогранное интересное произведение, заставляющее задуматься.

«, звериная!

О, детская!

О, копеечная!

О, великая!

Каким названьем тебя ещё звали?

Как обернешься ещё, двуликая? ‘- с одной стороны революция снесла с лица Земли множество людей всего лишь ради некой идеи, но с другой — этой идеи не могло не возникнуть и величие революции невозможно ставить под сомнение: это величие нашего народа, нашей партии, нашего мировоззрения. Копеечная и великая одновременно.

Двуликая — да, двуликая. Именно так! Мы стараемся построить справедливое общество на основе всеобщего равенства и взаимопомощи. Каждый имеет право на уважение, каждый имеет право проявить себя. Перед нами открывался светлый мир. Однако нельзя было забывать и о другой стороне: мир принимал к себе далеко не всех. Политика постоянно вмешивалась в нашу жизнь: Ира стойко крепится, стараясь справиться с возложенной на ее тонкие хрупкие плечи огромной ответственностью и заставить целый класс соблюдать правила. Про судьбу Миши вообще молчу — врагу не пожелаешь. Абсолютное одиночество, невозможность изменить что либо, невозможность с кем то посоветоваться, открыться родителям, ребятам…

вниз головой

с моста в Гельсингфорсе.

Вчерашние раны лижет и лижет,

и снова вижу вскрытые вены я.

Тебе обывательское

— о, будь ты проклята трижды! —

и моё,

поэтово

— о, четырежды славься, благословенная

Маяковский прав. Конечно, всё имеет недостатки, в том числе и наше общество. Однако кто я такая есть, чтобы осуждать нравы общества? Что я в данный момент из себя представляю? Ничего — обыкновенная очередная школьница, которую вряд ли кто послушает… Нельзя ставить крест: куда лучше и полезнее стараться сохранить веру и по возможности исправлять недостатки.

— Мама, — позвала я. — А почему Маяковский покончил с собой?

Для столь храброго стойкого человека такой шаг просто изумителен.

— А зачем тебе? — спросила мама, немного насторожившись.

— Просто интересно. Я ведь была его современницей, — вздохнула я.

— А ведь это было всего года четыре назад… — вдруг задумчиво сказала мама.

— Так мало, правда? Интересно, а почему это произошло?

Неожиданно позвонили в звонок.

— Настя, к тебе гостья, — послышался звонкий голос мамы. Она, видимо, открыла дверь. Я быстро вышла из комнаты и осмотрелась: Маша! Всегда очень принято видеть друзей, так что я была весьма рада ее приходу.

Маша быстро повесила золотистую куртку. Она явилась в лазурном платье с белыми рукавами, которое со стороны казалось сшитым прямо под нее. Сочетание классики и свободного стиля придавало ее облику нечто милое и изящное.

— Привет, — весело помахала я подруге. — Рада видеть!

— Я тебя тоже, не сомневайся, — задорно подмигнула Мария, откинув на спину тонкую золотую косу. — Здравствуйте, Светлана Эдуардовна, — вежливо поприветствовала она мою маму.

— Здравствуй, Маша. Проходи, — тепло отозвалась хозяйка и жестом пригласила следовать за ней. Я, естественно, пошла следом: вот так новость, вот так гостья, что доставляло крепкую радость. И с другом пообщаюсь и от уроков отдохну.

— Будешь чай? — только только хотела предложить, но мама уже опередила.

— Спасибо, не откажусь, — мигом кивнула Маша. — Можно, пожалуйста, зелёный?

— Знаешь, — понизила голос Маша, быстро отхлебнув чаю. — Серго срочно вызывают в Москву в главное управление кадров Красной Армии почему-то.

Моя подруга казалась весьма серьезной и сосредоточенной. Большие шоколадные глаза взволнованно блистали, словно она хотела сказать многое что лежало на душе

— Может, не так все и плохо, как кажется? — осторожно спросила я. — Переведут, куда пожелает?

— Куда именно? — покачала головой Маша. — Вдруг это опасно?

— А что опасного-то? — Не поняла я.

— Ну представь… Если его в Москву вызывают, то наверняка в Китай на войну могут бросить.

Я вздрогнула. Как, вот каким образом я сразу не додумалась? Мало ли что! Война… нечто одновременно близкое и далёкое. Мы пока не познакомились с этой беспощадной стихией зла и жестокости, но в других странах люди жертвуют собой ради спасения Родины, стойко переносят потери и испытания, вынуждены лишиться привычного мирного образа жизни. Больше всего пугало ощущение абсолютной неизвестности: ты не знаешь, когда умрёшь, но смерть подстерегает тебя практически везде, ты не знаешь, долго ли тебе ещё видеть любимого человека и общаться с ним… Каждая секунда может стать критической.

— Но он ещё молод и неопытен, могут не пустить, — попыталась поддержать я.

— О чем это вы шушукаетесь? — услышала я веселый голос отца. — Что такое? Маша, ты разве не рада, если партия пошел Сергея в бой?

— Здравствуйте, — слегка улыбнулась Мария. — Я очень рада, что Родина не пустой звук для Серёжи и никогда не думала, что он станет отсиживаться пока идёт настоящее бедствие, я уважаю смелость — это естественно для каждого при нынешней обстановке — но очень его люблю… И боюсь, что может не вернуться из боя… Потому и волнуюсь.

— Понимаю… Но, если помнишь, комсомольцы в Гражданскую не рассуждали так, вернусь или не вернусь. Как там пелось в песне: «И родная отвечала: «Я желаю всей душой, — Если смерти, то — мгновенной, Если раны — небольшой».

— А правда ведь, — на тонком лице Маши мелькнули отблески тепла. — В конце концов я не могу утверждать, вернётся или нет, но я всегда могу в него верить. И буду верить до конца, во что бы то ни стало.

— Я вам тайну открою, — весело сказал отец. — Сергей меня попросил отправить его дело в Генштаб.

— В его стиле, — с уважением проговорила Маша. — Никогда не сдается.

— Ну, а я, — сказал отец. — твоего друга Пашу Щебинина попросил, — подмигнул он мне.

— Ах хитрецы! Личностные отношения на работе, — шутливо погрозила я пальцем.

— Товарища Щебинина? — побледнела Маша. Мне показалось, что в ее глазах мелькнул страх.

— Да, — моргнула я. — Что-то случилось? Это весьма умный, честный, добродушный человек, которому можно доверять.

— Ты хоть знаешь кто он? — шепнула Маша, дождавшись, когда отец вышел.

— А кто он? — вскинула я брови. Неужели Маша знает о Щебинине нечто опасное, но что? Мама, помню, говорила, что он казался ей воплощением грозного духа революции… Но что в нем грозного? Неужели это правда?

— Мне Серго говорил, я долго учила, какая должность у Щебинина. Перпомначоперупргенштаб, — выплюнула она.

— Как как? Язык сломать можно!

— Первый помощник начальника оперативно-мобилизационного управления генерального штаба, — тихо сказала Маша. — В переводе на обычный язык — начальник военной разведки.

— Я подозревала что-то такое… Он мастерски решает политические ребусы. Практически в секунду!

— А еще, — с придыханием сказала Маша, — он чуть не мальчишкой бил белых в подполье на Дальнем Востоке. Или что- то такое.

— Вау! — только и смогла вымолвить я. — Ничего себе! Получается, я абсолютно его не знаю: столько ярких моментов его жизни открылись… Ещё совсем юным…я в шоке. Вот честное слово — в шоке!

— Ты, понимаешь хоть, куда он Серго забросит? — в голосе Маши прозвучала грустная обреченность.

— Естественно, — пробормотала я. — Раз этот человек знаком с войной практически с самого детства…

— У Щебинина нет семьи… — Маша печально смотрела на стопку книг. — А мы… Мы места себе не находим. Мать особенно.

— Конечно, — вздохнула я. — Все же может вернётся сын, а может нет, остаётся только Надежда… И страшно и грустно.

— А ведь не попроси Серго твоего отца, остался бы служить тут, в Ленинграде. Или в каком-то округе, — сказала Маша. — Отец уже хотел попросить кого-то…

— Тут хоть безопаснее, какая никакая да связь с семьёй. А теперь особо и не понять, куда забросят, но явно далеко… Похоже он и сам хотел бы в центр сражений, раз настолько сильно рвется…

— Пошли пройдемся? — вдруг спросила Маша. — Смотри, снег пошел… — она старалась говорить весело, но в ее голосе звучала грусть.

Я подошла к подруге и нежно обняла за тонкие плечи. Есть ситуации, когда высокопарные речи бессмысленны, но хотелось хоть чуточку поддержать ее, хоть немного. Вдруг все обойдется? Вдруг останется в живых? Жуткое чувство неизвестности охватывало с головы до ног — впервые в жизни я, кажется, поняла, что при всем желании не могу ничего изменить. Абсолютно ничего… И это ранило ещё сильнее.