Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Глава 24. На священную войну

В ту ночь я хорошо и сладко спал после тяжелого трудового дня, и когда слуга, которого Ивар дал мне для выполнения поручений, принес утреннюю выпивку, как было тогда принято у викингов, я отправил его узнать у служанок Бренды, когда я смогу поговорить с ней. Он вернулся и сообщил, что она примет меня в комнате для гостей через час. Я облачился в латы, купленные в Венеции, обрядился в самые роскошные воинские наряды, какие только мог найти, и, когда прошел час, вошел в комнату для гостей весь с головы до пят в кольчуге и доспехах, с опущенным забралом и широким мечом Армена на боку в новых серебряных ножнах, украшенных золотом.

За мной слуга нес тот изящный костюм из золота, стали и серебра, о котором я недавно рассказывал, с серебряным щитом, золотым шлемом и мечом из прекрасной толедской стали.

Когда я открыл дверь комнаты и вошел, звеня сталью о сталь и громко стуча железными сапогами по деревянному полу, Бренда стояла у одного из окон и смотрела на море вместе с Торой, сестрой Ивара и, если не считать самой Бренды, самой прекрасной девушкой в Скандинавии. Они обе отпряли, вскрикнув одновременно и в шутку, и в тревоге, потому что ни одна из них никогда прежде не видела такой удивительной и, как потом призналась мне Бренда, такой величественной фигуры воина.

Я подошел к ним, опустился на одно колено у ног Бренды и, подняв забрало, посмотрел на нее полусерьезно-полушутя и обратился к ней, подражая придворной речи, которую слышал от молодых кавалеров в Венеции:

— Моя милая госпожа, твой верный рыцарь преклоняет колени у твоих ног, прося у тебя милости.

— Так это ты, Валдар! — рассмеялась она, протягивая руку, которую я поднес к губам. — Я думала, что это один из тех рыцарей в доспехах, которые едут из всех стран Европы сражаться с Саладином и его сарацинами за гроб Господень. А теперь скажи, о какой милости ты хочешь просить?

— Принять знак любви, который твой верный рыцарь привез тебе из Венеции на юге.

— Ах, знак любви! — повторила она, и горячая кровь прилила к ее щекам. — Похоже, что ты столь же быстр в любви, сколь готов к бою, а ведь мы встретились только вчера утром…

— И любили друг друга в течение многих веков, — перебила Тора со смехом, который быстро перешел в шепот, как будто она была поражена собственными словами. — В самом деле, такое долгое и удивительное ухаживание, Бренда. И все же, будь я на твоем месте…

— Не говори глупостей, дитя! — рассмеялась Бренда, прикрыв ладонью прелестный ротик Торы. — А теперь, добрый сэр Валдар, — я полагаю, я должна называть тебя сэром в твоем рыцарском обличье, — хотя такая спешка несколько неприлична, все же ты получил благословение за храбрые поступки прошлого вечера, хотя я вполне могла бы найти в своем сердце упрек за твою поспешность.

— А знак любви? — воскликнула Тора. — Это то, что держит твой слуга?

— Да, — ответил я, поднимаясь с колен и разворачивая перед их изумленными глазами сверкающий военный наряд. Показывая им вещь за вещью и объясняя их назначение, я снова рассказал Бренде нежными словами, как в те времена, что ныне забыты, она выехала со мной, одетая в доспехи, в колеснице во главе армии Армена, и как в более поздние времена она шла в атаку во главе отряда дев-воительниц в Муте, Айзнадине и Ярмуке. И тогда, взяв обе ее руки, я попросил ее снова сделать то, что она делала раньше, и отправиться со мной на священную войну, чтобы сразиться за нашу новую веру, как вместе мы сражались за ислам в дни его новорожденной силы и чистоты.

Она выслушала меня молча, но ее щеки раскраснелись, а глаза ярко засверкали, и когда я закончил, она сказала:

— Это серьезное дело, Валдар, и мне нужно время, чтобы обдумать его. Оставь нас сейчас, и к полудню ты получишь мой ответ.

— А доспехи? — спросил я. — Что с ними? Неужели мой бедный дар отвергнут?

— Нет, — ответила она, смеясь и краснея еще ярче, чем прежде. — Глупый рыцарь, неужели ты утверждаешь, что знал меня все эти века, и не понимаешь, что, будучи женщиной, я должна прежде всего увидеть, как все это будет сидеть на мне?

С этими словами она подтолкнула меня к двери, так что я волей-неволей согласился и вышел из комнаты в сопровождении своего носильщика. Из комнаты для гостей я отправился к ярлу Ивару и рассказал о сделанном предложении, а также о причине, по которой я купил в Венеции пятьсот доспехов, и он, как старый боевой конь, вздрагивающий при звуке трубы, без лишних слов протянул руку:

— Хорошо придумано, Валдар! Клянусь Тором и Одином, это отличная идея! Значит, ты так спешил домой, не только ради того, чтобы увидеть Лилию Севера? Да, да, еще не август, и время есть и в избытке. Нет дня лучше сегодняшнего, потому что завтра никогда не наступит. Наши люди все еще в Иварсхейме. Через час они встретятся с тобой на Тингплаце[31], и ты будешь проповедовать им свой крестовый поход, и не сомневайся, что они с радостью выслушают тебя, если ты расскажешь им о богатой добыче, которую можно привезти из Сирии.

— Не беспокойся, я не забуду сказать об этом, — рассмеялся я, пожимая ему руку.

Не прошло и часа, как на Тингплаце гудела огромная толпа воинов, жаждущих услышать обещанную новость, и когда я с ярлом Иваром занял свое место на кургане в центре, все еще одетый с головы до ног в ослепительно сверкающую на солнце сталь, вверх взметнулось оружие и раздались радостные возгласы, так как слова были не нужны, чтобы сказать им, что мы снова идем на войну.

Ярл Ивар призвал их к тишине, а я, сняв шлем, который не стал застегивать, в нескольких простых словах рассказал им о своей цели, попросил взять крест в знак их новой веры и отправиться со мной в Сирию. Когда стихли ответные крики, я рассказал им о своих восточных войнах и о сокровищах, которые храбрые сердца и крепкие руки могут добыть на золотом Востоке.

И наконец, я объявил, что, если за мной пойдут пятьсот человек, я дам каждому латы, пику, меч и боевой топор, и куплю коня, как только мы доберемся до нужного рынка; одним словом, вся война будет за мой счет, а вся добыча будет разделена как обычно.

Эта сделка была им по сердцу, и вместо пятисот у меня могло быть две тысячи, и едва я закончил, как некоторые из них чуть не подрались в борьбе за место в моем отряде.

Но внезапно крики и шум их пререканий стихли, и все взоры обратились и все руки указали на тропинку, которая вела вниз из бурга. Обернувшись вместе с остальными, я увидел, что к нам спускается самая изящная рыцарская фигурка, какую видели глаза смертных, вся с головы до ног в золоте, стали и серебре, с мечом у бедра и с сияющим щитом на руке. В наступившей тишине фигурка бесшумно подошла и заняла свое место на холме рядом со мной и ярлом Иваром.

Затем две руки в изящных латных перчатках сняли шлем с золотым забралом, и перед ними предстала Лилия Бренда, самая прекрасная дева-рыцарь. Краснея и смеясь, она качала головой, пока ее длинные, густые локоны, освобожденные из-под шлема, не заколыхались яркими блестящими волнами золота над сверкающей сталью ее тесного нагрудника.

Слышали бы вы крик удивления и поклонения, который зазвенел в небе, когда она вложила свою руку в мою и спросила:

— Ну что, Валдар, нравится тебе мой ответ? Ты все еще хочешь взять меня с собой напарником на священную войну?

— Да, конечно! — воскликнул я. — И, если позволишь, то чем-то более дорогим, чем товарищ по оружию.

— Нет, нет, об этом еще рано! — засмеялась она, покраснев еще больше. — Ты слишком спешишь со сватовством, сэр Валдар, а девицы Скандинавии так легко не сдаются. А теперь скажи мне, как продвигается твоя проповедь? Пойдут ли люди Иварсхейма за нами в Сирию?

— Все пойдут, все! — закричали они. — К оружию! К оружию! На корабли!

И, словно стая отпущенных на волю школьников, эти огромные отважные воины побежали наперегонки к берегу, команда против команды, чтобы первыми спустить на воду свои драккары, как будто мы собирались отправиться в Сирию в тот же день и час.

Но хотя мы и не отправились так срочно, мы не теряя времени приступили к подготовке. В тот же день мы с ярлом Иваром устроили невиданные в Иварсхейме испытания силы и боевого мастерства, и из числа победителей выбрали наш отряд из пятисот пятидесяти «рыцарей Скандинавии», как их быстро окрестила Бренда — пятьсот, чтобы заполнить мои латы, и еще пятьдесят, чтобы заполнить пробелы, которые могла бы проделать смерть в наших рядах. Это были самые лучшие воины в стране — молодые, суровые, искусные во всех приемах оружия и мужских упражнениях, моряки и солдаты с детства, которые так же хорошо чувствовали себя в седле, как на веслах норвежской ладьи.

На следующий день я научил их тому немногому, что им нужно было узнать об их новых доспехах и оружии, а Бренда с девушками и матронами деревни сшила нам белые льняные накидки с широкими красными крестами на груди и спине, чтобы надеть их поверх доспехов в знак нашей миссии. На четвертый день все было готово, флот из пятидесяти сильных и величественных ладей стоял на катках на пологом берегу, полностью нагруженный и снаряженный, и ждал лишь толчка проворных рук, чтобы снова погрузиться в родную стихию.

Отплытие было назначено на утро пятого дня, и еще до восхода солнца весь Иварсхейм уже был на берегу, наблюдая за последними приготовлениями. Когда солнце поднялось над огромным кольцом восточных гор и его первые лучи осветили серые воды фьорда, превратив их в золото и сапфир, Бренда, стоявшая рядом со мной в дорожном снаряжении, вдруг схватила меня за руку и указала на Западный фьорд.

— Посмотри-ка, Валдар, что это? — спросила она. — Это счастливое благословение для нашего путешествия, или в самом деле что-то плывет сюда с запада?

Я поглядел в направлении ее руки и увидел там поднимающиеся из воды очертания огромного золотого креста, сверкающего в розовом свете восходящего солнца. Вскоре его заметили и остальные, и крик благоговения и изумления прокатился по берегу, приветствуя священное знамение. Но когда крест приблизился, мы убедились в реальности видения. Это был небольшой, выкрашенный в белый цвет кораблик на двенадцать весел, на носу которого вместо мачты был установлен высокий крест из плоских досок, покрытых тонкими пластинами полированной меди, и именно его мы видели сверкающим на солнце.

Когда кораблик приблизился, стало видно, что гребцами были монахи с выбритыми макушками в грубых серых шерстяных балахонах. Они перестали грести шагах в пятидесяти от берега, и на носу рядом с крестом появилась высокая фигура священника с капюшоном, откинутым назад с седой всклоченной головы, с длинной белой бородой, падающей на грудь. Широко раскинув руки, он прокричал глубоким раскатистым голосом на хорошем церковном греческом и на латыни:

— Кирие, элейсон! Господи, помилуй! Benedicite in nomine Jesu Christi! Благословляйте имя Иисуса Христа!

— Кто ты? — крикнул ярл Ивар, спускаясь к воде. — Расскажи нам о своем деле, друг, на хорошем простом языке, понятном скандинавским ушам. — И он замолчал в ожидании ответа.

Тогда монах ответил ему на языке, мало отличавшемся от нашего:

— Я — Ансельм из Линдисфарна, недостойный слуга господа, принесший вам его благую весть, которая призовет вас из тьмы язычества во славу его истины.