Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Глава 26. Во времена великой Елизаветы

Лежа на узкой кровати на выцветшем гобелене, во всеоружии в доспехах крестоносца, в том самом виде, в каком я отправился в последнее печальное путешествие из Иварсхейма с Брендой, если не считать того, что мой шлем был расстегнут и лежал рядом, мой меч покоился у меня на груди, мои руки были скрещены на рукояти, а мой щит стоял у моих ног — вот так я, заснувший перед пылающим костром Бренды в черную тоскливую полночь на Северном море, снова проснулся к новой жизни в начале очередного этапа моего долгого пути.

Какое-то время я лежал неподвижно, мои мысли, не сдерживаемые волей, блуждали по туманной границе между царствами сна и яви, то с закрытыми глазами оглядывая длинные просторы прошлого, которые возвращающаяся память делала все яснее и яснее, то лениво и мечтательно рассматривая маленькую, увешанную гобеленами комнату под круглым куполом, в которой я лежал.

С каждым все более глубоким вдохом кровь все быстрее и быстрее бежала по моим жилам, и через некоторое время вместе с жизнью ко мне вернулось неутолимое желание снова действовать и страстное желание узнать, как совершился этот последний мой переход из прошлого в настоящее, и что это за настоящее, в котором я снова увижу дневной свет и приобщусь к заботам живых людей, я — единственное оставшееся воспоминание о жизни ушедших веков.

Я поднялся с ложа и размял затекшие руки-ноги, а затем в качестве первого действия моей новой жизни, вытянул клинок из ножен и обнаружил, что его серо-голубой блеск все еще не потускнел, а верная сталь цела, ярка и остра, как всегда. Перевязь, украшенная золотом и драгоценными камнями, все еще пересекала грудь от правого плеча до левого бедра, и рыцарский пояс, который король Львиное сердце вручил мне на далеком поле битвы в Сирии, все еще был застегнут на мне. Латы, щит и шлем были так же блестяще отполированы и безупречны, как в то печальное утро в Иварсхейме, и каждая заклепка была такой же прочной, а каждое соединение таким же гибким, как и тогда, когда я впервые купил латы у оружейника в Венеции.

Как это могло случиться? Чья любовь и забота охраняла меня в течение многих лет смертного сна, лет, которые, как я мог догадаться, исчислялись сотнями?

На невысказанный вопрос вскоре был дан ответ, самый сладостный ответ, о котором я мог только мечтать после воспоминания о моей потерянной любви, потому что, стоя с обнаженным мечом в руке, я услышал, как ключ повернулся в замке, дверь открылась, гобелен был отодвинут в сторону, и там, одетая необычно, но изящно, со светом жизни в глазах и румянцем здоровья на щеках стояла та, которую я в последний раз видел мертвой, холодной и бледной, одетой в рыцарские латы на погребальном костре на моем корабле.

Но в следующее мгновение румянец исчез с ее щек, тихий сдавленный крик вырвался с полуоткрытых уст, глаза распахнулись в изумлении и страхе, а затем, как вспышка света, гаснущая в темноте, которую она осветила, девушка исчезла как раз в тот момент, когда я протянул к ней руки и быстро шагнул ей навстречу.

Онемев от изумления, но чувствуя, как бешено бьется мое сердце от новорожденного восторга и надежды, я стоял неподвижно, как стальная статуя, пока дверь не открылась снова. Гобелен был поспешно отброшен в сторону, и высокий, крепкий молодой человек, который, как я догадался с первого взгляда, был не кто иной, как брат той, что теперь носила облик Бренды, шагнул в комнату, но мгновенно побледнел и отпрянул. Однако он быстро пришел в себя, протянул руку и сказал на языке, который мало отличался от той приятной, энергичной английской речи, которую я узнал во время наших путешествий из уст Ансельма Линдисфарнского:

— Добро пожаловать обратно в мир, сэр Валдар Иварсхеймский! Вы спали долго и, по-видимому, хорошо, потому что я никогда не видел человека ваших лет таким молодым и здоровым.

Он рассмеялся на этих последних словах, а я, с интересом пожимая его руку, улыбнулся и сказал на своем старом языке:

— Я не знаю, сколько времени спал, но это не первый сон такого рода, как ты, возможно, знаешь, ведь ты знаешь мое имя и титул, который Ричард Львиное сердце даровал мне после битвы на равнине. А теперь позволь мне поблагодарить тебя за радушный прием и за ту заботу, которую оказали мне, пока я спал на том ложе. Но прежде скажи твое имя, чтобы я мог знать, кому причитается долг.

— Нет, нет, мой долг совсем небольшой, — ответил он, — с тех пор как десять поколений Кэрью до меня передали мне чудесное наследство от старого сэра Бодуэна, из которого я извлекаю удовольствие и пользу.

— Что? — воскликнул я. — Значит, тебя зовут Кэрью, и ты говоришь о том храбром Бодуэне де Кэрью, который смело напал на турок с маршалом госпитальеров — двое против двухсот — и сражался бок о бок со мной в той великой битве у реки Расселины[33], где мы так сокрушили силы султана, что, если бы не подлые предатели, которые нам мешали, мы могли бы отнять у него всю Сирию, а может быть, и Египет?

Прежде чем он успел ответить, дверь снова очень медленно отворилась, гобелен мягко отодвинулся в сторону, и милое лицо девушки, которая нашла меня первой, с робким удивлением уставилось на нас. Увидев, что мы разговариваем и смеемся, как и все другие существа из настоящей, честной плоти и крови, ее удивление взяло верх над страхом, она вошла и закрыла за собой дверь.

— Ах, госпожа Кейт, вы вернулись, — заметил молодой человек, ее брат, как я вскоре узнал. — Я был уверен, что женское любопытство быстро победит женские страхи. Итак, вы видите, что чудо, предсказанное старым сэром Бодуэном в завещании, все-таки свершилось, и вот ваш Спящий крестоносец проснулся и страстно желает знать, чья нежная забота, как он сам выразился, охраняла его, пока он спал. А теперь подойди и пожми ему руку. Нет, нет, для страха нет причины. Его рука такая же живая и теплая, как у меня, но намного сильнее, мои пальцы все еще покалывает от его рукопожатия.

Пока он говорил, он взял ее за руку, и подвел, одновременно и съежившуюся, и нетерпеливую, ко мне, и когда он вложил ее маленькую трепещущую руку в мою, я, как рыцарь, встал перед ней на колено, поднес ее руку к губам и поцеловал:

— Как в прошлом, так и в настоящем и будущем я буду твоим истинным рыцарем, милая леди, и тот, кто не признает тебя несравненной среди дочерей этой или любой другой страны, получит подтверждение правды на своем теле.

— Что это значит, сэр Валдар? — изумленно воскликнул ее брат. — В прошлом? Не скажете же вы нам, что, пролежав здесь триста шестьдесят лет, вы видели мою сестру Кейт и служили ей как истинный рыцарь во времена рыцарства?

— Да, — подтвердил я, поднимаясь на ноги и глядя им в глаза, — я скажу это и скажу искренне, хотя вряд ли вы мне поверите. Но это долгая история, и я прошу у вас прощения за то, что столь резко и грубо затронул эту удивительную и ужасную тему. Скажите мне, дорогая леди, что я могу надеяться на прощение.

— Да, да, — ответила она, отступив на шаг и прижав руку к груди. Она молча смотрела на меня несколько мгновений, а потом с той же милой улыбкой, которая так часто радовала мое сердце, продолжила: — Но мне нечего прощать, и я действительно верю вам, как бы чудесны ни были ваши удивительные слова, потому что вы рыцарь моих снов, о которых я расскажу когда-нибудь, когда вы снова поведаете нам историю, которая была легендой для нас на протяжении многих поколений. Ой! Я забыла, что я здесь хозяйка и что вы, наш гость, должно быть, испытываете голод и жажду после столь долгого поста. Пойдемте, Филип, выведите сэра Валдара из его унылой спальни в гостиную, а я посмотрю, что есть в кладовой.

Ее слова были столь же желанны, сколь и любезны, так как во мне просыпались первые инстинкты обычного человека — есть и пить, поэтому я прошел за сэром Филипом (таков был его титул) через дверь, вниз по длинному узкому коридору с каменной крышей, вверх по невысокой каменной лестнице и через другую дверь, которая вела в просторную комнату с дубовым потолком, увешанную гобеленами, на которых были искусно вышиты сцены рыцарских подвигов, среди которых была одна, о которой сэру Филипу не было нужды рассказывать мне, изображавшая доблестную атаку старого сэра Бодуэна, которую я лично наблюдал у реки Расселины.

Мы сели за стол, и леди Кейт, как я вскоре стал называть ее на старый манер, вскоре сама собрала для меня обильную трапезу, объяснив, что пока она должна быть и хозяйкой, и экономкой, так как старая Марджори, их служанка, наверняка умрет от страха при виде меня. Когда я наелся и напился, как голодный волк, я снова попросил сэра Филипа рассказать, как я очнулся в такой приятной компании.

И он рассказал мою историю следующим образом:

— Этот дом — поместье Кэрью, — начал он, как мне показалось, несколько печально, — и стоит он на остатках того, что когда-то было одним из самых прекрасных поместий в Нортумберленде, а та комнатка, в которой вы спали долгим сном, находится в полуразрушенной башне, которая является всем, что осталось от мощного и величественного замка, в который наш доблестный предок, сэр Бодуэн де Кэрью, вернулся со священной войны после того, как крестоносцы заключили перемирие, о котором вы знаете гораздо больше, чем мы. Замок стоял вон там, на том маленьком холме, на котором до сих пор видны остатки внешних крепостных валов. В ту ночь, когда он вернулся домой, сторож, стоявший на вахте наверху, увидел в море яркий свет, потому что берег находится всего в полумиле отсюда, и когда об этом донесли сэру Бодуэну, он приказал немедленно вывести в море гребную шлюпку, чтобы спасти жизни на горящем корабле, ибо, как вы, несомненно, знаете, славный старый рыцарь был столь же добр сердцем, сколь и силен рукой. Шлюпка быстро двинулась в путь, и на корме драккара, одного из тех, на которых древние викинги отправлялись на войну, нашли лежащего ничком рыцаря могучего телосложения, с головы до ног облаченного в великолепные доспехи. Носовая часть корабля почти сгорела, и вода уже лилась через открытые швы и шипела, попадая на огонь, когда они сняли рыцаря с палубы и перенесли на шлюпку. И едва это сделали, как пламя вспыхнуло в центре палубы, судно развалилось надвое и пошло ко дну.

— Увы, бедная Бренда! И все же ты нашла могилу, достойную дочери конунга.

Эти слова вырвались у меня совершенно бессознательно посреди недолгого молчания, потому что сэр Филип замолчал, и они с Кейт смотрели на меня, ожидая, что я скажу что-нибудь в ответ на эту историю о конце моего последнего путешествия.

— А кто была Бренда, сэр Валдар? — спросила Кейт с румянцем на щеках и дрожью в голосе. — Она тоже была с вами на том горящем корабле?

— Нет, — ответил я, — потому что эта милая душа, которая сейчас смотрит на меня вашими глазами, дорогая леди, уже вернулась в свой дом за звездами, но все, что было смертного в ней — да и в вас тоже — лежало на том пылающем костре, который я соорудил для нее и зажег своими руками. Но это лишь малая часть той длинной истории, которую я должен вам рассказать, потому что вы должны услышать целое, прежде чем сможете понять часть.

Она съежилась в глубоком кресле у окна и на мгновение закрыла лицо руками, словно отгоняя какое-то страшное видение, а сэр Филип, взглянув сначала на нее, а потом на меня, продолжал: