Из любви к искусству

— Это приватная экскурсия, — с неприязнью в голосе заметила другая леди, а прилизанный мастер, услышав чьей-то голос помимо своего, возмущенно замолчал и уставился прямо на Нэрданель.

— Я… — открыла рот она, но увидела, что теперь на нее смотрят уже все, сочла за благо поскорее ретироваться. — Извините.

«Вот дура, — обругала она себя, когда нашла укрытие в зале на противоположной стороне от лестницы — здесь галерея зеркальным образом вела в Восточное крыло. — Надо было просто пройти. И все».

Она знала, что на нее иногда накатывает такая необъяснимая робость и оторопь, которая не позволяет ни дать отпор откровенному пренебрежению, ни без дрожи зайти в шляпный магазин. Как с этим бороться и что делать, если в других ситуациях она могла без труда поставить на место подгулявшего извозчика, было непонятно. Сейчас вот, скорее всего, следовало подождать немного и вернуться, чтобы без лишних слов раздвинуть эти надменных куриц и пойти своим путем.

«Особенно ту — мне по плечо. Которая сразу отвернулась», — сварливо подумала Нэрданель и, чтобы не оставаться в зале с декоративными каменными вазами пошла дальше.

Второй этаж Восточного крыла был отведен мебели, оружию, одежде и посуде. Хотя экспозиции часто менялись — комиссия все пыталась найти лучшую сочетаемость между прикладными и декоративно-прикладными искусствами, которые на одном этаже не помещались, а границы между ними часто оказывались размыты. Нэрданель не раз и не два слышала, как посетители спрашивают у смотрителя что-нибудь вроде: стоит ли искать драгоценные шкатулки и зеркала в интерьерных залах или наоборот — рядом с ювелирными коллекциями.

Но гобелены висели здесь всегда. Дальняя от фасада бывшего дворца галерея с ее затененными окнами служила подходящим местом для больших и не очень полотен. Через равные промежутки из нее вели двери в боковые комнаты, комнатки и залы, где тоже разместили гобелены и некоторые другие работы из ткани — вышивки, кружево, плетение.

Нэрданель нечасто здесь бывала, но сейчас большого выбора не было, и она шла вперед, продолжая скрипеть зубами из-за дурацкой сцены. Остановилась, когда увидела возле очередной двери блестящую табличку: «Мириэль».

Говорили, она всегда представлялась только так. Только это имя было вышито на всех работах где-нибудь в неприметном углу. Это уже потом, когда слава мастерицы загремела по всему Тириону и Валинору другие стали добавлять — Мириэль Сэриндэ, Мириэль Вышивальщица, а еще позднее — королева Мириэль, бедная королева Мириэль… Женских лиц в Музеоне было много, если подумать, то подавляющее большинство: на холстах, в мраморе, на деревянных панелях, витражах, вышивках, фарфоре… Но женских имен — единицы. Нэрданель постояла, глядя на свое отражение в отполированной табличке, и с мрачной решимостью шагнула внутрь.

В первых двух комнатах на стенах в рамах и без них висели разные вышитые картины — и пейзажи, и натюрморты, и портреты, и странные причудливые композиции из орнамента или каких-то сплетенных ветвей, трав, побегов, подсмотренных с необычного угла, а может, явившихся мастерице во сне. Тонкость и детальность работы были несомненны, такие переходы цветов были подвластны не всякому художнику, нечего было говорить и о других вышивальщиках — никто и близко не мог сравниться с покойной королевой в ее искусстве. Но еще больше привлекали или, как в случае с Нэрданель, отталкивали сами цвета, сами тени, лица, позы, этими тенями испятнанные. Вот взять хотя бы «Дарительницу плодов». Красивая, сильная, пышущая жизнью женщина стоит во весь рост, тонкое платье ползет с ее широких округлых плеч, на поясе жарко блестит серп, а руки протягивают зрителю сноп колосьев и цветов. На нем — фрукты, ягоды, медовые соты; сок и влага сочатся между пальцев, ягоды винограда падают под ноги, и там, на земле видны другие плоды — уже тронутые гнилью.

— Очень уж у нее грозный вид, — с тенью осуждения в голосе говорила Нинквэтиль, когда они с дочерью заглядывали в эту часть Музеона.

«Дарительница» и правда не улыбалась и даже не выглядела приветливо, только темные глаза сверкали не хуже серпа на поясе.

— Принято считать, мастерица столкнулась с проблемой передачи мимики на плоскостном изображении посредством нестандартных художественных средств, — услышала как-то Нэрданель объяснения мастера перед группой учеников. — Отсюда такое суровое выражение лица, пропавшая улыбка и неудачная игра теней на плодах, которые кажутся нам испортившимися. Все это, разумеется, не умаляет…

«Что за бред, — подумала тогда Нэрданель. — Она протягивает плоды, как дитя, — попробуй не удержи. Какая тут улыбка…»

Но большой радости созерцание подобных тревожных вещей ей не приносило. И все же она решила бегло осмотреть эти две комнаты. Подошла и к «Дарительнице», и к зловещей «Купальщице», выходящей из черного лесного омута, и к «Окну в мир» с некрасивым пузатым кувшином и одиноким, безумно-синим ирисом в нем… По-хорошему, каждая вторая работа вызывала у Нэрданель внутреннюю дрожь, поэтому на пороге последней третьей комнаты она задержалась, заранее собираясь с духом.

«Великий поход» удостоился чести быть выставленным в полном одиночестве. Только горели на полу лампы с поворотными зеркалами, да скругленная банкетка стояла в центре комнаты. Комната была тупиковая, без окон, и три ее стены по периметру закрывало огромное полотно. Нэрданель, глядя в пол, быстрым шагом прошла и села, досчитала до десяти и только тогда подняла глаза.

Вереница фигур тянулась от левого края к правому. Начиналось все с изображения обнаженного мужчины, стоящего по колено в темной воде и завороженно глядящего на звезды. Следом за ним мужчина и женщина, тоже обнаженные, держались за руки и смотрели уже друг на друга. Охотник в шкуре высматривал в траве следы зверя, собирательница орехов держала на плече корзину, рыболов чинил сеть… Доходя до угла комнаты, полотно делало плавный поворот, и на этом самом месте головы трех фигур поднимались к небу, словно с трепетом слушали кого-то невидимого. Дальше начинался сам поход: вьюки на спинах, копья в руках, мечи в ножнах, воздетые руки вождей. Нэрданель узнавала некоторые лица, другие ей ни о чем не говорили. Под ногами идущих появлялись собаки, потом птицы над плечами; по мере приближения к правому краю гобелен светлел — ночной мрак уступал место приближению дня. На втором повороте в другом углу стены трое мужчин стояли, обнявшись, на берегу моря и смотрели — двое в сторону зеленого холма на горизонте, один — куда-то перед собой. На третьей стене усилиями многих строился Тирион. Последняя фигура изображала короля — в венце и мантии, он преклонял колени на белоснежных ступенях дворца; свет, льющейся откуда-то из-за пределов полотна, достигал здесь своего апогея.

Фигур было двадцать восемь, все в натуральную величину. Мужчин и женщин поровну, все с разными лицами и телосложением, все уникальны и непохожие на первый взгляд. Но под определенным углом Нэрданель всегда мерещилось странное: будто бы все это один и тот же герой, путешествующий от левого края к правому — от берега озера к подножию трона. Так, поза охотника будто перетекала в позу собирательницы, разведчик продолжал движение юноши, играющего с прирученным псом, каменщик оборачивался в девушку, протягивающую ему кувшин, а изогнувшаяся плясунья с бубном будто предвосхищала намерение короля опуститься на колени. И даже троица на морском берегу не была исключением. Этот странный эффект казался Нэрданель пугающим.

— Она была безумно талантлива, — говорили про Мириэль, а Нэрданель спрашивала себя, не нужно ли в эту характеристику добавить «и».

Тем более, одно отличие среди фигур все же имелось. Невысокая женщина, словно затертая своими отправляющимися в дорогу спутниками единственная смотрела зрителю прямо в глаза. Она же единственная казалась совершенно неподвижной. Ни прерванного взмаха руки, ни остановленного поворота головы, ни даже падения тяжелых складок мантии или рассыпающихся по плечам волос. Женщина остановилась и смотрела из тени, другие фигуры шагали мимо, словно не замечая, а ее опущенные вдоль тела руки, бледное лицо, почти белые волосы и широко распахнутые темные глаза выражали то ли испуг, то ли непонимание, то ли немой вопрос. «Что это?», «Как я сюда попала?», «Зачем?», — пыталась угадать Нэрданель.

Говорили, что когда после решения об открытия Музеона было дано объявление о приеме работ, на следующий же день в комиссию пришла эта невысокая тонкая женщина. Про нее ничего не знали, потом только выяснили: живет где-то далеко у подножия Туны, чуть ли не на границе с лесом. Особой дружбы ни с кем не водит и занимается тем, что чинит готовое платье и украшает его недурной вышивкой. В комиссию она явилась одна, но с огромным свертком, а когда его развернула, все до единого остолбенели. Тотчас позвали за всеми причастными, включая, разумеется, короля.

— И что он сказал? — спросила Нэрданель, когда в первый раз услышала эту историю от отца.

Махтано пожал плечами.

— По-моему, ничего. По-моему, он просто пропал сразу.

Наверное, поэтому Нэрданель у короля ничего про его первую жену не спрашивала. А он сам никогда не говорил.

Как бы там ни было, работа никому неизвестной мастерицы стала самым первым экспонатом, сразу же принятым в Музеон. Он же самым первым раз и навсегда занял свое место в том зале.

— Вам нравится? — вырвал Нэрданель из размышлений негромкий голос позади.

— Вы так и будете меня подкарауливать? — справившись с испугом, как бы равнодушно спросила она.

— Вы так и будете врываться в мое уединение? — прозвучало в тон.

Нэрданель зажмурилась на мгновение, куснула щеку, дотронулась до шляпки и только тогда обернулась. Принц неподвижно стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. По всей видимости, она прошла совсем рядом, не увидев его в тени за дверью — неподвижного, в черной одежде на фоне черной стены.

— Я вас не заметила.

— Как всегда.

Нэрданель замешкалась, не зная, следует ли принять это за обвинение или лучше просто пропустить мимо ушей. Хотя ответа от нее явно ждали, но не на этот вопрос. Поднявшись с места, Нэрданель огляделась, внимательно ощупывая взглядом фигуру за фигурой.

— Не знаю, — наконец, произнесла она. — Скорее нет, чем да.

— Вы безжалостно правдивы, — заметил Куруфинвэ, как ни странно, без тени негодования в голосе.

— Я просто правдива.

— И очень гордитесь этим.

— А вы как будто ищете способ меня задеть.

На этот раз Куруфинвэ промолчал, и только губы его чуть дрогнули — то ли в слабой улыбке, то ли в невысказанном возражении. Нэрданель подождала еще, но, не увидев другой реакции, все же добавила:

— Я чувствую тревогу, когда смотрю на все это. Сюжет вроде бы радостный, но эффект противоположный.

— Сюжет?

— Ну… — снова замешкалась Нэрданель, не зная, как сказать об очевидном. — Озеро, поход, основание Тириона…

Куруфинвэ изогнул бровь и, наконец зашевелившись, махнул рукой в перчатке на левый край полотна.