Отменённые историей

Установление общего срока для получения чинов, естественно, ликвидировало преимущества дворян на получение чина VIII класса. Таким образом, сословная дискриминация сохранялась только для лиц, не имеющих образования, при производстве в первый классный чин.

В один день с изданием положения о сроках производства в чины (9 декабря 1856 г.) был издан и именной указ, согласно которому право на потомственное дворянство отодвигалось еще на один класс — с V на IV (чин действительного статского советника).{80} Так как этот чин давался только по усмотрению императора, то и само приобретение дворянства службой приобретало форму «высочайшего пожалования».

19 ноября 1857 г. в связи с нехваткой в провинции кандидатов на замещение классных низших и средних должностей было разрешено замещение вакансий в губернских и уездных учреждениях практически вне зависимости от класса чина кандидатов.{81}

Вновь возникший в ходе подготовки законов 1856 г. вопрос о целесообразности сохранения гражданских чинов в их прежнем виде был передан на рассмотрение особого Совещательного собрания под председательством графа Д. Н. Блудова.

Уже в марте 1857 г. императору был представлен журнал заседания Собрания с изложением мнений его членов.{82} Существование титулярных (т. е. не соединенных с должностями) чинов, говорилось в журнале, привело к установлению «чрезвычайной зыблемости в путях службы». Возникли ложные понятия о ее обязанностях и целях; на гражданскую службу стали смотреть как на путь к чинам. Следствием этого был чрезмерный рост числа бюрократов, а вместе с тем — усиление бюрократических привычек и влияния бюрократии.

Все это заставило членов собрания единогласно признать, — в который уже раз! — что «было бы весьма желательно производство в чины отдельно от должностей совершенно отменить». Однако осуществлению этого предположения следовало предпослать ряд общегосударственных изменений. Прежде всего Собрание находило необходимым увеличить содержание чиновников. Однако это не связывалось исключительно с отменой чинов.

Члены Собрания указывали, что вообще недопустимо такое положение, когда «чувства справедливости и человеколюбия почти не дозволяют преследовать с надлежащей строгостью за взятки и другие более или менее преступные действия», так как «в канцеляриях присутственных мест многие, иногда семейные, люди, должны жить пятью или десятью рублями в месяц». Кроме того, по мнению Совещательного собрания, было бы целесообразно приступить к решительному изменению порядка гражданской службы только после улучшения организации самой системы управления и делопроизводства. Уже в результате этих мер произошло бы «уменьшение числа чиновников и влияния бюрократии. Наконец, последующее увеличение жалования позволило бы уже обратиться к установлению новой, правильной иерархии чинов, неразрывно соединенных с местами». Понимание того, что само изменение системы гражданского чинопроизводства неспособно устранить все те недостатки в работе государственного аппарата, которые вызывали тревогу наиболее дальновидных представителей правительства и являлись одной из причин очередного обращения к проблеме реорганизации чинопроизводства, было важным новым элементом в подходе к решению названной проблемы.

Александр II согласился провести рекомендованные мероприятия в предложенном Собранием порядке. Действительно, в последующие годы были увеличены оклады жалования чиновников (к 1880-м г. они выросли в 1.5–2 и более раз). Однако последний шаг правительством снова не был сделан: в царствование Александра II отмена чинов так и не была проведена, хотя важные недостатки существующей системы чинопроизводства прекрасно осознавались всеми.

Между тем после Крымской войны общее число гражданских чиновников продолжало интенсивно возрастать:{83} в 1856 г. их было 82.3 тыс. человек, а в 1874 г. уже 98.8 тыс. (в том числе 12.4 тыс. преподавателей и ученых). Часть гражданских чиновников служила по военному и военно-морскому ведомствам (на 1874 г. — 6133 чел.). Вместе с тем, как мы уже отмечали, чиновники горного, путейского, телеграфного, лесного и межевого ведомств до 1867 г. имели военные чины, хотя по существу были гражданскими. Довольно много чиновников служило сверх штата, в ожидании вакансий (на 1874 г. — 2842 чел.). Они назывались «причисленными». Такие чиновники не получали жалования, но могли быть награждаемы. В некоторых случаях гражданские чины жаловались царем не только вне службы, но и вне правил вообще. Возрастала и общая численность обладателей высших гражданских чинов. Так, число лиц, имевших чины III и IV классов, составляло:

При этом число чиновников III и IV классов значительно превышало общее число должностей этих же классов. Так, в 1884 г. на 237 должностей III кл. было 530 чиновников того же класса, а на 685 должностей IV кл. — 2266 чиновников. К концу 1890-х гг. число чиновников IV кл. составило 2687.{84}

В апреле 1862 г., в качестве как бы компенсации отказа от отмены гражданских чинов вообще, была предложена идея сокращения числа чиновников низшего звена. Главноуправляющим II отделением Собственной его величества канцелярии бароном М. А. Корфом (ранее входившим в состав Совещательного собрания) была внесена в Совет министров записка о замене производства канцелярских служителей в классные чины за известный срок службы присвоением им звания личного почетного гражданина.{85} По мнению М. А. Корфа, принятие его предложения не только привело бы к сокращению числа малообразованных чиновников, но и поставило бы канцелярских служителей в более правильное и выгодное общественное положение. Однако Александром II предложение это не было поддержано.

Лишь через несколько лет царское правительство снова попыталось воздвигнуть образовательный барьер для претендентов на классную службу в ее начальном звене: законом 3 мая 1871 г. производство в первый классный чин было обусловлено сдачей экзамена за курс уездного училища.{86} Уровень знаний, дававшихся этими училищами, мог удовлетворить лишь требованиям службы на самых низших должностях. Однако последующая выслуга чинов открывала путь наверх. В этом отношении характерна карьера Н. А. Ермакова, начало которой, правда, относится к более ранним годам. Окончив всего лишь Порховское уездное училище, он начал службу в Хозяйственном департаменте Министерства внутренних дел, где «вследствие уменья излагать бумаги, — как пишет в своих воспоминаниях хорошо знавший Ермакова крупный московский предприниматель Н. А. Найденов, — добрался до должности начальника отделения». Оттуда он перешел на должность сначала вице-директора, а затем и директора Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов. Кажется совершенно невероятным, что «одновременно в течение нескольких лет» он занимал также должность директора Технологического института. После 1885 г. уже в чине тайного советника Ермаков состоял при министре финансов. Характеризуя его личные качества, Найденов пишет, что это «был человек хладнокровный, поддерживавший со всеми дружественные отношения, услуживавший всякому, но знавший хорошо такт для следования намеченным им путем и отодвигавшийся от всего, что могло быть в этом отношении помехой».{87}

Острая критика неудовлетворительности организации гражданской службы вообще, оставаясь безрезультатной, продолжалась и позднее. Один из ярких образцов этой критики мы находим в письме известного в то время правоведа, а впоследствии не менее известного мракобеса К. П. Победоносцева наследнику престола — будущему Александру III (ноябрь 1874 г.).{88} Он писал, в частности: «В общем управлении… давно вкоренилась эта язва — безответственность, соединенная с чиновничьим равнодушием к делу. Все зажили спустя рукава, как будто всякое дело должно идти само собою и начальники в той же мере, как распустились сами, распустили и всех подчиненных… Нет, кажется, такого идиота и такого негодного человека, кто не мог бы целые годы благоденствовать в своей должности в совершенном бездействии, не подвергаясь никакой ответственности и ни малейшему опасению потерять свое место. Все уже до того привыкли к этому положению, что всякое серьезное вмешательство в эту спячку считается каким-то нарушением прав».

Примером бесталанного потомственного бюрократического служения является карьера трех поколений Танеевых. Первый из них — Александр Сергеевич (1785–1866 гг.) более тридцати лет (в 1831–1865 гг.) был статс-секретарем его величества, управляющим I отделением Собственной его величества канцелярии; он дослужился до действительного тайного советника и камергера. Его сын Сергей Александрович (1821–1889 гг.) унаследовал звание и должность отца, а после упразднения в Собственной канцелярии отделений был назначен ее управляющим (1865–1889 гг.). Внук первого — Александр Сергеевич (1850–1918 гг.), помимо звания статс-секретаря, дослужился до высшего придворного чина обер-гофмейстера и также занимал пост управляющего Собственной его величества канцелярией (1896–1917 гг.). Хорошо знавший Сергея Александровича государственный секретарь А. А. Половцов (чье мнение заслуживает доверия) отзывался о нем как о чиновнике «исполинской посредственности». Он следующим образом характеризовал его в своем дневнике: «Самая ничтожная во всех отношениях личность, дошедшая до степеней известных только потому, что любят бессловесных. Самое изысканное подобострастие, соединенное с полною бездарностью, — вот справедливая характеристика этого канцеляриста, который не имел в жизни иной цели, как обделывание своих личных делишек вроде прибавки жалованья, устройства казенной квартиры или получения какой-нибудь ленты» (орденской). Любопытно, что именно ему было поручено в 1880-х г. руководство работой Особого совещания по вопросу об изменении действующих законоположений о порядке чинопроизводства в гражданском ведомстве. Относительно третьего Танеева С. Ю. Витте в своих воспоминаниях отмечал, что место управляющего досталось ему также «как бы по наследству», хотя как личность «он — ничто».{89}

После убийства Александра II и воцарения Александра III вопрос о необходимости радикальной реформы системы гражданского чинопроизводства был возбужден вновь, причем на этот раз одним из существеннейших стимулов проведения этой меры стала борьба против «неблагонадежных элементов» в среде чиновничества гражданского ведомства.

Уже весной 1881 г. министром внутренних дел графом Н. П. Игнатьевым была представлена новому императору записка, посвященная вопросу об искоренении «антиправительственных настроений, получивших широкое распространение в бюрократических сферах».{90} Признавалась недопустимой всякая критика чиновниками правительственных мероприятий и указывалось на невозможность успешной борьбы с революционным движением без уничтожения «чиновной крамолы». Александр III наложил на записке резолюцию: «Умно и хорошо составлена записка, а главное, что все это чистейшая правда, к сожалению».

Идеи записки Н. П. Игнатьева оказались созвучны давнишним убеждениям Александра III. Еще в середине 1860-х гг., будучи великим князем, он говорил одному из своих преподавателей — Ф. Г. Тернеру, «что вообще личный состав Министерства финансов по своему крайнему либерализму не вселяет к себе особенного доверия [в] благонадежности». Одним из оснований этого убеждения послужила нашумевшая история активного участия в организации Польского восстания 1863 г. вице-директора Департамента разных податей и сборов Министерства финансов И. П. Огрызко: выяснилось, что он был представителем руководящего центра польской повстанческой партии в Петербурге. Арестованный в 1864 г., он был приговорен к каторжным работам. Тот же Тернер свидетельствует, что «общее недоверие к крайнему либерализму чиновников Министерства финансов» оставалось у Александра III до конца и что «только по своему расположению» к министру финансов Н. X. Бунге «он не настаивал на изменении состава его ведомства. Когда же был назначен министром финансов Вышнеградский, государь прямо ему высказал свое опасение, что состав Министерства финансов не вполне благонадежен».{91} К числу «красных» в составе финансового ведомства тогда относили директора Департамента окладных сборов А. А. Рихтера, вице-директора этого же департамента В. И. Ковалевского, управляющего Дворянским и Крестьянским банками Э. Э. Картавцева и некоторых фабричных инспекторов. Подобные огульные обвинения в «неблагонадежности», конечно, не имели серьезных оснований. Речь могла идти лишь об отдельных лицах, служивших по гражданскому ведомству. Их примечательность сводилась к известной независимости суждений, знанию ими дела, искреннему стремлению облегчить положение народа, личной честности. Но за рамки политической системы царизма их устремления не выходили.