Последний крестовый поход

Другие контингенты

Помимо французских рыцарей, основной контингент был представлен генуэзскими моряками. В Annales de Gênes (Анналах Генуи), почти официальном источнике, упоминается цифра в 10.000 генуэзцев, служивших на 55 крупных кораблях и множестве других мелких судов. 10.000 — это, скоре всего, и слишком много, но генуэзцев было, бесспорно, много. Как и другие жители морских республик, генуэзцы привыкли жить вдали от дома и самостоятельно организовывать свою жизнь. Во время тунисской кампании были избраны два консула, которые отправляли правосудие от имени генуэзской коммуны и в начале сентября генуэзские власти отправили в Тунис некоего Франческо де Камила, которому было поручено взять под свою власть генуэзцев в армии крестоносцев.

Граф Шампанский также является королем Наварры и трубадур Гийон Анелье восхваляет доблесть наваррских рыцарей в армии крестоносцев, которые с боевым кличем Navarre! (Наварра!) отражали нападение сарацин. Хроника монаха Менко столь же категорична в отношении присутствия контингента из Фрисландии, но фризы должны были прибыть только летом или ранней осенью. После завершения крестового похода в Тунисе, 500 фризов покинули Сицилию и добрались Акко следующей весной. Также небольшая группа рыцарей сопровождала английского принца Эдуарда, его брата Эдмунда Ланкастера и их кузена Генриха Алеманского, но англичане настолько отстали от графика, что прибыли в Тунис только после окончания военных действий. Во время кампании в Тунисе упоминаются рыцари-госпитальеры, то есть члены военного Орден Святого Иоанна Иерусалимского. И если госпитальеры участвовали в походе, то мы можем быть уверены, что их великие соперники, рыцари-тамплиеры, тоже там были[97].

Цифры

Сколько воинов возглавлял Людовик в двух своих крестовых походах? Для крестового похода в Египет в 1248–1250 годах Жуанвиль оценивает количество рыцарей в 2.500 или 2.800 человек. В письме, отправленном Жаном де Бомоном, камергером Франции, Жоффруа де Ла Шапелю, хлебодару Франции, вскоре после высадки в Египте в июне 1249 года, говорится, что в армии было 1.800 рыцарей из королевства Франции, к которым следует добавить еще 700 рыцарей, прибывших из Сирии, Кипра и Мореи или принадлежавших к контингентам тамплиеров и госпитальеров, и еще 500 рыцарей, что в сумме дает 3.000 рыцарей. В среднем на одного рыцаря приходилось два всадника (конные оруженосцы или сержанты), то есть 5.000 — 6.000 сержантов, и три-четыре пехотинца на одного рыцаря, то есть 10.000 — 12.000 пеших сержантов. Поэтому можно предположить, что армия, высадившаяся в Египте, насчитывала от 17.000 до 20.000 человек. Тунисский крестовый поход должен был мобилизовать такое же количество людей. Во время переговоров о предоставлении своего флота Венеция предложила пятнадцать больших судов, на которых могли разместиться 18.000 человек или 4.000 лошадей и 10.000 воинов.

Хроники того времени мало помогают в оценке количества человек в армии. Они часто приводят завышенные цифры, довольствуясь лишь восхвалением численности армии, как это делает Примат, по словам которого крестоносцев было так много, "что не было никого, кто мог бы их сосчитать". В хронике Святой Земли говорится о 19.000 всадников и очень большом количестве пехотинцев (gens de pied), к которым следует добавить 16.000 генуэзцев. В Хронике мэров Лондона упоминаются 1.800 рыцарей, 400 из которых погибли во время экспедиции. Возможно, наиболее правдоподобным свидетельством является хроника Пьера Кораля, в которой говорится, что во время экспедиции погибло 340 баронов, имевших право распускать знамя. В целом, кажется несомненным, что две армии Людовика, в 1248 и 1270 годах, были достаточно многочисленными, особенно если соотнести их численность с логистическими возможностями того времени. Более того, ни одна хроника не объясняет неудачу экспедиции недостаточным количеством воинов. В 1270 году, как и в 1248 году, значительная часть рыцарства королевства и его окраин согласилась следовать за Людовик, ценой больших потерь[98].

Опыт войны

Если Людовик привлек тамплиеров и госпитальеров в свою армию, то не только для того, чтобы увеличить ее численность, но и потому, что члены из этих военных Орденов были профессиональными воинами и специалистами по войне с мусульманами. Двое из них сыграли важную роль в экспедиции: Амори де Ла Рош и Филипп д'Эгли. Оба были сановниками своих Орденов, и оба были связаны как с Людовиком, так и с Карлом Анжуйским. Филипп д'Эгли был приором госпитальеров во Франции, а Амори де Ла Рош — прецептором тамплиеров, то есть они отвечали за братьев своего Ордена в королевстве Франция. Оба также воевали на Святой Земле. В 1266 году Карл Анжуйский попросил Папу перевести их к нему: несомненно, он думал о том, что они помогут ему в умиротворении только что завоеванного им Сицилийского королевства и будут надзирать за тамошними членами военных Орденов, некоторые из которых, несомненно, были связаны с его предшественником, королем Манфредом. В то время как Амори де Ла Рош оставался в Святой Земле, Филипп д'Эгли играл важную роль на службе Карла Анжуйского, особенно на острове Сицилия, о чем упоминает хронист Бартоломео де Неокастро[99].

В целом, король Франции позаботился о том, чтобы окружить себя множеством опытных воинов. На самом деле, в 1270 году большинство молодых рыцарей никогда не принимали участия ни в каких боях, кроме как друг против друга на турнире. Многие даже не имели и такой возможности, так как Людовик тщательно следил за соблюдением церковного запрета на эти развлечения, которые были так популярны среди рыцарей, как молодых, так и старых. Кроме того, в десятилетия между 1250 и 1260 годами королевство Франция находилось в состоянии мира. Для большинства рыцарей и оруженосцев, собравшихся весной 1270 года, Тунисский крестовый поход стал их первым опытом войны. Поэтому Людовик не преминул пригласить к себе рыцарей, которые знали о войне не только по рыцарским романам, которые были в моде у молодых дворян.

Оливье де Терм — хороший пример таких ветеранов войн в Святой Земле. Этот сын вассала графа Тулузского Раймунда VII, сначала воевавший против французского короля на юге Франции, в 1240-х годах окончательно перешел на его сторону. Он принял крест вслед за Людовиком в 1244 году и достаточно отличился во время Египетского крестового похода, чтобы король приказал вернуть его земли, которые были конфискованы из-за его участия в мятеже. Оливье спокойно мог бы жить дома, однако его призванием было сражаться в Святой Земле. В 1260-х годах он совершил две поездки в Акко, где находился еще в конце 1269 года. По мере приближения отплытия армии крестоносцев он отправился в Сицилийское королевство, а в конце июля присоединился к Людовик в Карфагене, привезя послание от Карла Анжуйского. Во время сражений лета 1270 года он несколько раз упоминался за знание методов ведения войны сарацинами, что позволило крестоносцам не попадать в расставленные для них ловушки[100].

Эрар де Валлери представляет аналогичный случай. Этот рыцарь из Шампани также последовал за Людовиком в Египет, а в 1260-х годах воевал в Святой Земле. Летом 1268 года, по возвращении из Акко, он отправился в южную Италию и сыграл важную роль в трудной победе, одержанной Карлом Анжуйским в битве при Тальякоццо. Вполне естественно, что он был включен в число людей, с мнением которых считались во время крестового похода.

Оливье де Терм и Эрар де Валлери были близки к королю, чьи подвиги были известны хронистам и воспеты Рютбёфом. А вот Пьер Пиллар был простым рыцарем с севера Иль-де-Франс. В 1270-х годах он был брошен в тюрьму за темную историю с кражей лошадей. В своей мольбе к Филиппу III о благосклонности он рассказывает об экспедициях, в которых принимал участие: крестовый поход в Египет (1248–1250), осада Марселя (1262), завоевание Сицилии (1265–1266) и "осада Туниса" (1270). В отличие от большинства тех, кто был с ним в Эг-Морт, этот малоизвестный рыцарь имел большой опыт ведения войны[101].

Другие случаи более удивительны. Рауль Л'Эскот (Шотландец) — не был рыцарем. Он был "сержантом при оружии", одним из тех конных воинов, которые служили вместе с рыцарями и оруженосцами. Вероятно, он участвовал в первой экспедиции Людовика. Как и многие другие, он попал в плен в апреле 1250 года и был не единственным, кто сумел выкрутиться из сложившейся ситуации. Жуанвиль сообщает, что во время пленения Людовика к королю явился человек и заговорил с ним по-французски рассказав, что он родился в Провене и прибыл в Египет с армией Пятого крестового похода (1217–1221), приняв ислам, он нажил себе состояние и не желал возвращаться в Шампань и христианскую веру. Людовик, конечно, был в ужасе от этой встречи, но этот случай, должно быть, повторялся не раз. Что касается Рауля Л'Эскота, то некоторое время он служил в армии султана Бейбарса, поэтому весьма вероятно, что он принял ислам. Впрочем подробности неизвестны. Но затем Рауль вернулся на Запад, снова принял христианскую веру и в 1270 году присоединился к армии крестоносцев. Его знание арабского языка и мусульманских методов ведения войны было бесценным, и именно по этой причине хронист Примас упоминает о нем[102].

Умереть за веру?

Конечно, трудно оценить степень религиозного рвения крестоносцев в экспедициях, в которых они участвовали, и, в частности, их отношение к смерти. В хрониках их истории, как правило, подчеркивают то, что мы назвали бы суицидальным поведением. Во время Египетского крестового похода Жуанвиль сообщает, что епископ Суассона Жак де Кастель, "который имел большое желание прийти к Богу, не хотел возвращаться в страну, где он родился, но спеша соединиться с Богом, пришпорил коня и один бросился на турок, которые убили его своими мечами и привели его в компанию Бога, среди мучеников". В 1269 году новый глава контингента, оплаченного королем Франции, только что прибыл в Святую Землю, его звали Роберт де Кресек и был он "высоким человеком" и знатным сеньором. Во время схватки с сарацинами под Акко, Оливье де Терм, который был вместе с Робертом, убеждал его отступить под защиту городских стен, так как враг был более многочисленным. Говорят, что Кресек ответил, что "он пришел с другого берега моря, чтобы умереть за Бога в Святой земле, и что он все равно пойдет в бой" и повел на смерть двести всадников. В 1282 году Карл Анжуйский дал показания прелатам, которым было поручено исследовать добродетели Людовика с целью его канонизации и засвидетельствовал, что Роберт д'Артуа, убитый при Мансуре, 8 февраля 1250 года, искал мученичества. Но следует помнить, что намерением короля Сицилии было показать, что три его брата, Людовик, Роберт и Альфонс, умершие во время крестового похода, были потенциальными святыми[103].

Однако, следует проявлять осторожность и не интерпретировать эти эпизоды слишком поспешно. Поведение Роберта де Кресека с большим неодобрением оценивается автором хроники, повествующей о его смерти. Пуланы, христиане Святой Земли, в конце концов, стали опасаться прибытия контингентов из Европы, которые не знали местных реалий и слишком часто были склонны к экзальтации. Жуанвиль не критикует впрямую смерть епископа Суассонского, но он явно не одобряет его поведение. Весь его рассказ о египетской кампании показывает, что он считал себя храбрым, но ни в коем случае не безрассудным рыцарем и что у него не было стремления к смерти, таким образом. В апреле 1250 года, сам Людовик предпочел сдаться, чем погибнуть в бою. Некоторое время спустя, находясь в Акко, Людовик распространил по всему городу прокламацию в которой запрещалось преследовать христиан, которые, будучи в плену, вынуждены были принять ислам, но при первой же возможности вернулись к христианской вере. Ему самому, напомним, угрожали смертью и если он и устоял, то должен был знать, что искушение спасти жизнь, отрекшись от своей веры, было велико. С другой стороны, что было недопустимо для Людовик, так это поведение того шампанца, который предпочел комфорт, который он приобрел, став мусульманином, возвращению к христианской вере. Если в контексте крестового похода рыцари и другие могли сознательно стремиться к мученичеству, то, скорее всего, это не было главенствующей чертой в армии. Пример первого графа Артуа, убитого при Мансуре, является наиболее показательным. В отличие от более поздних показаний Карла Анжуйского, все современные свидетельства говорят о том, что в своей последней битве Роберт д'Артуа стремился прежде всего отличиться, показать себя новым Роландом, встав в первый ряд и приковав к себе все взгляды окружающих, даже если это означало нарушить приказ Людовика. Роберт не собирался умирать, хотя и знал, что смерть возможна[104].