Русские современники Возрождения

Иван III, видимо, не запрещал Курицыну мечтать о будущем устройстве, при котором великий боярин, священник или простой человек будут равны перед законом. Но такое устройство было ему совсем не нужно. Не были нужны подобные преобразования и новым хозяевам — даже бывшим холопам, владевшим теперь всеми благами земными и совсем не помышлявшим о всеобщей справедливости. Новый Судебник, принятый в 1497 г., провозглашал не только «правый суд» и наказание за «лихие дела». Впервые в общерусском масштабе этот кодекс законов ограничил срок, когда разрешался переход крестьянина от одного господина к другому (только за неделю до и педелю после «Юрьева дня осеннего» — 26 ноября), сделав таким образом важный шаг к установлению крепостного права на Руси.

Церковь, у которой отобрали много земель, была ущемлена в своих правах, а между тем она имела сильное влияние в обществе, — Иван Васильевич готов был немного потесниться за столом и допустить к себе верных иерархов. А иерархи уже давно хотели сближения с государем — лишь бы только он перестал держать их в страхе и покровительствовать людям, рассуждавшим о том, о чем не повелел думать бог. Победа при Ведроши обеспечила присоединение к Русскому государству Брянска, Дорогобужа, Гомеля, Новгорода-Северского, но до полного завоевания киевских земель было еще далеко. Следовательно, надо было искать сближения с иерархами — и западнорусскими, и своими, — а не отпугивать их «княжеской реформацией».

Первые годы XVI века были временем непрерывных переговоров Ивана III с обличителями ереси, еще недавно враждебными «державному». После опалы и заточения Елены Стефановны великий князь вызвал к себе Иосифа Волоцкого и беседовал с ним о церковных делах. Во время разговора Иван III признался Иосифу, что он знал «которую держал Алексей протопоп ересь и которую держал Феодор Курицын»; он обещал послать по всем городам «обыскивати еретиков, да искоренити»{141}.

Но за уступку «державный» хотел ответных уступок. В 1503 г. согласно более поздним известиям великий князь на церковном соборе поднял вопрос о «землях церковных, святительских и монастырских». Попытка эта не имела успеха. Единственная уступка обличителям корыстолюбия высшего духовенства, на которую пошел собор, был запрет взимания «мзды» (платы) со священников и дьяконов за «поставление» на церковные должности. Эта «мзда» вызывала возмущение еще во времена стригольников, выступал против нее и новгородский еретик конца XV в. Захар. Собор постановил за поставление «от священнического чина ничего никому не брать».

По сравнению с широкими планами уничтожении монастырских вотчин это было совсем незначительным нововведением, не дававшим великокняжеской власти существенных выгод, однако и оно имело важные последствия. Владыка Геннадий чувствовал себя после собора победителем — еретическая «буря» кончилась, новые покушения на монастырские земли были предотвращены. Вернувшись в Новгород, он счел для себя не обязательной и единственную уступку, сделанную собором, и начал «мзду имати у священников от ставленья наипаче первого» (т. е. больше, чем прежде). Но Геннадий переоценил свою силу. Иван III выместил свое недовольство за неудачу собора на новгородском владыке — владыку не только лишили сана, но «взяли, и казны попечатали, и поехали к Москве»{142}.

Геннадий мог утешаться одним — его отставка совпала с полным разгромом еретиков. Все друзья и единомышленники Курицына были теперь в заточении; их хватали не только в Москве, но и в Новгороде, где за последние благоприятные годы опять завелась ересь. В декабре 1504 года собрался церковный собор, в трудах которого участвовал новый наследник — Василий, сын Софии Палеолог. Именно для этого собора, по всей видимости, и была составлена «Книга на новгородских еретиков», или «Просветитель», включавшая более ранние противоеретические сочинения Иосифа Волоцкого и других авторов. Главным создателем «Просветителя» несомненно был Иосиф (имя которого прямо обозначено на второй редакции книги), но сочувствовали и помогали ему и другие защитники церковной ортодоксии. Среди них, очевидно, был и Пил Сорский — в этом случае взгляды Нила и Иосифа Волоцкого не расходились. Важнейшей задачей «Просветителя» было обвинить людей, подвергнутых соборному суду, не только в еретичестве, но и в «отступничестве» — «жидовстве»: отступник в отличие от еретика подлежал казни, даже если каялся. Соборные приговоры и последовавшие за ними наказания были суровыми. К смертной казни в Москве был приговорен брат Федора — Иван-Волк, московский служилый человек Митя Коноплев и новгородец Иван Максимов, избежавший расправы в 1490 г.; в Новгороде казнили Некраса Рукавого, юрьевского архимандрита Кассиана, его брата и еще несколько других.

На этот раз дело не ограничилось сожжением берестяных шлемов на головах осужденных. Казнь была устроена по-настоящему — не хуже, чем у «шпанского короля». Еретиков посадили в клетки; клетки завалили хворостом и подожгли{143}. Но ни в одной из них Ивану-Волку Курицыну не пришлось увидеть брата. Федора Курицына не было среди казненных. «Державный» наверное читал «Повесть о Дракуле»; он помнил рассказ Курицына о двух монахах, пришедших к мутьянскому воеводе. Один из монахов ругал Дракулу и называл казненных им людей мучениками, другой признавал право великого государя казнить и миловать любого человека; Дракула посадил на кол дерзкого монаха, а другого, разумного, отправил с почестями. Какую же почесть Федор Васильевич мог ожидать от своего государя? Только одну — заточение вместо казни.

Но если Федор Курицын и стал монастырским узником, то ненадолго. В 1505 г. умер бывший покровитель Федора Васильевича — Иван III; новый князь в отличие от отца видел в опальном дьяке заклятого врага. А с врагами Василий Иванович вовсе не был милостив: он приказал уморить своего племянника и соперника Дмитрия Ивановича и мать его Елену; ему нетрудно было подослать убийц и к «злобесному» еретику.

ИТОГИ

Блестящая карьера Федора Курицына кончилась неудачно: замыслы его потерпели полное крушение; он попал в опалу и умер при неизвестных обстоятельствах — едва ли не насильственной смертью. Что же он оставил после себя?

Больше всего сделал для сохранения имени Курицына в истории, как это часто бывает, его злейший враг — Иосиф Волоцкий.

Учивший когда-то служить богу, а не земным князьям, призывавший сопротивляться такому князю, который нарушает божественные заповеди — даже если мучит, даже если грозит смертью, — Иосиф Волоцкий стал после 1504 г. совсем своим человеком при дворе. Опиравшийся прежде в своем противостоянии великому князю на помощь удельного князя Бориса Волоцкого, Иосиф отплатил сыновьям этого князя — последним удельным князьям, оставшимся от времени Василия Темного — крайней неблагодарностью. Когда в 1503 г. в Волоколамске умирал сын Бориса, то Иосиф не допустил к умирающему ни одного из его родственников; по завещанию этого князя, составленному под диктовку волоцкого игумена, владения его доставались великому князю. С другим сыном Бориса Иосиф вступил в прямое столкновение и, как это делали светские феодалы, открыто «отступил» от волоцкого князя и перешел под власть великого князя (им стал уже к этому времени Василий III).

Иосифов Волоколамский монастырь привлекал «честных и благородных» людей, вельмож и придворных великого князя. В Иосифовом монастыре и в других обителях, подражавших этому образцовому монастырю, не было больше запрета на собственные монашеские вещи, и появились три разных «устроения» в еде и в одежде — для монахов знатных, иноков попроще и совсем бедных. Говорить о прежних планах полного равенства в монастырях было теперь и неудобно и нелепо — на числа «честных и благородных» иноков выходили потом высшие иерархи церкви, и этим людям нужно было создать спокойную жизнь и обеспечить их плодами труда монастырских крестьян.

Иосиф Волоцкий утверждал, ссылаясь на византийского писателя Агапита, что государь властью «подобен. вышнему богу», а недоброжелатели стали звать Иосифа «ябедником» и «дворянином великого князя». Написанные Иосифом когда-то дерзкие слова о Курицыне — «того бо державный во всем послушаше» — он теперь вычеркнул из своей книги, но о «начальнике» еретиков не забыл. Курицын вместе с Алексеем и Денисом упоминался в начале каждой из глав «Просветителя». И именно книга Иосифа прочно определила место Курицына в истории.

Русские книжники в течение нескольких веков переписывали «Просветитель». Но переписывали они также и «Лаодикийское послание» — едва ли подозревая, что автором его был «злобесный» еретик. Труду Курицына посчастливилось: имя автора, скрытое под шифром, не всем было понятно, и сочинение сохранилось до нашего времени.

Однако главное наследие Курицына, дошедшее до нас, это, пожалуй, все-таки «Повесть о Дракуле». Тема этой повести, образ ее главного действующего лица интересны людям XX века не меньше, чем современникам автора.

Мы знаем уже, что не один Курицын собирал и записывал в XV веке сказания о жестоком «мутьянском» князе. Валашский «Дракон» и «Прокалыватель» привлекал многие умы в Европе, но оценивали его по-раа-ному. Авторы «народных книжек», популярных брошюр, распространявшихся на немецком языке, не склонны были приписывать «великому извергу» никакой государственной мудрости; ничего хорошего не видел в валашском князе и автор стихотворной поэмы о нем немецкий мейстерзингер Михаэль Бехайм, утверждавший (вероятно, с полным основанием), что из страха перед Дракулой его подданные

…все лгали как попало.

Другому верить, видит бог,

Тогда никто ни в чем не мог

И общности не стало…

Но итальянский гуманист Бонфйни, посетивший двор Матвея Корвина вскоре после приезда Курицына, оценил валашского «Дракона» совершенно так же, как и русский писатель: Дракула, по его словам, был человеком «неслыханной жестокости и справедливости» — соединение этих двух свойств казалось Бонфини вполне законным явлением. Так же жесток и справедлив, коварен и исполнен забот об «общем благе» был в «Венгерской хронике» Бонфини и ее главный герой — древний Аттила. Даже брата своего Аттила убил «ради справедливости и беспристрастия, ради соблюдения закона»{144}.

О жестоком и справедливом тиране, творящем жестокости «ради общего блага», люди Возрождения думали не раз. «Новый князь не может соблюдать все, что дает людям добрую славу, так как он часто вынужден ради сохранения государства поступать против верности, против любви к ближнему, против человечности, против религии», — писал младший современник Бонфини, человек, давший свое имя теории «хорошо примененных жестокостей», — Никколо Макиавелли. Как и Федор Курицын, флорентийский философ вовсе не был поклонником жестокой политики государя — он просто исходил из политической реальности своего времени, из того факта, что сама по себе проповедь верности, любви к ближнему и человечности не приводит государственного деятеля к успеху, что для достижения победы проповедник справедливости должен быть «вооруженным пророком».