Холокост и православная церковь

Мой брат, Глаголев Николай Алексеевич, рождения 20 апреля 1928 г. (осенью 1941 г. ему было 13 лет) играл роль связного между нашими родителями и спасаемыми людьми. Когда Изабелла Миркина по возвращении из села поселилась в нашей семье, Николай зимой 1941 г. ходил за ее дочерью Ирочкой, живущей тогда у тети, и приводил ее на свидания с ее матерью к нам. Ирочку, которую знали соседи тети, закутывали в несколько платков. И в таком виде брат вел ее через весь Андреевский спуск, крепко держа за руку, не обращая внимания на насмешки уличных мальчишек: “Жених и невеста!” — из-за того, что идет с девочкой. Ирина потом с благодарностью вспоминала эти переходы и “крепкую руку”Николая.

Еще она вспоминала рассказ матери — Изабеллы Наумовны, как зимой 1942 г., во время нашего пребывания в селе, подросток Николай Глаголев, при переезде из одного села в другое, сопровождал Изабеллу в условиях бездорожья ночью через заснеженный лес. Оба очень много тогда пережили, т. к. лес контролировался немцами, выслеживающими партизан. Летом, когда папа был в селе, она была с нами тоже. Елена Михайловна представлялась родственницей (то ли двоюродной сестрой, то ли тетей — по паспортному возрасту). Должна сказать, что Елена Михайловна тоже изъявила желание креститься. Нажима со стороны моих родителей не могло быть. Ретроспективно думаю, что движущим мотивом была благодарность, благодарность Богу — за спасение.

Также были оформлены А. Горбовским документы на журналиста Либермана Вениамина Абрамовича. Его я лично не знала, познакомилась уже позже с его женой. К родителям обращалась Вера Владимировна Шпилевич — сестра Юлии Владимировны Виленской (муж ее был известным адвокатом). Сама Юлия Владимировна, кажется, была в ссылке. А Шпилевич просила за своего зятя Виленского. Последнему также составили метрическую запись.

С Троадием Ричардовичем и Цецилией Игнатьевной Крыжа-новскими мои родители были знакомы по дедушке. Но особенно они подружились при немцах. Троадий Ричардович был известным терапевтом (ассистентом академика Ф.Г. Яновского). Их дом в то время тоже был отнесен к церковным домам. Паспортисткой в этих домах была мама и управдомом — А.Г. Горбовский. В одном дворе с Крыжановскими были люди, связанные с партизанами. Порой Т.Р. привозил раненых. Помню слова Цецилии Игнатьевны, пришедшей к маме утром. Ночью была облава, но, как она сказала, “все прошло, как по нотам”. Надо сказать, маму допрашивали как паспортистку и о самой Цецилии Игнатьевне: “Какой она национальности?” На что мама отвечала, что знает Цицилию Игнатьевну очень давно как православного человека, русского, посещающего храм, где служил ее тесть.

На территории церковного двора еще спасалось русское семейство Дьячковых — мать Александра Александровна с шестью детьми. На них донесли, что их отец, подполковник Дьячков — коммунист. Они бежали без ничего из квартиры на Печерске и прожили в церковном дворе до ухода немцев. (Александра Александровна Дьячкова была верующей женщиной, и папа поставил ее продавать в церкви свечи.) Старшие дети Дьячковых — Маргарита и Николай — по возрасту подлежали мобилизации на разные работы, вплоть до отправки в Германию. Благодаря деятельности родителей и управдома Александра Григорьевича Горбовского, никто из жильцов церковных домов (Покровская, 6, 7 и 3) не был выдан немцам, никто не был насильственно вывезен в Германию на каторжные работы, так как он не подавал сведений о подлежащих трудовой мобилизации жильцах.

Кого не удалось спасти? С папой когда-то учился Николай Георгиевич Гермайзе (я его тоже лично не знала). Папа, будучи студентом, сам занимался репетиторством. А для нашей дальней родственницы посоветовал как репетитора Гермайзе (преподавателя математики). Якобы вся семья Гермайзе очень давно приняла христианство. Детей у Н.Г. Гермайзе с женой Людмилой Борисовной своих не было. Но кто-то им подбросил мальчика, которого они усыновили и очень любили. Подброшенный мальчик был обрезан. Наверное, его тоже крестили. По-моему, звали его Юра. Он учился в мединституте.

И вот мать девочки, с которой Николай Георгиевич занимался математикой, случайно увидела, как немцы вели его, страшно избитого, по улице. Она прибежала сказать об этом папе. Позже выяснилось следующее. Немцы вызывали всех мужчин на биржу. Николай Георгиевич Гермайзе, кажется, по возрасту уже не должен был туда явиться. А Юра заговорил с немцами по-немецки. Те спросили: “Откуда вы так хорошо знаете немецкий?” А Юра: “Мой отец Н.Г. Гермайзе — немец”. Немцы пригласили, или приказали, явиться отцу. А тот по внешности — настоящий еврей. Они их двоих раздели. И их уже ничего не могло спасти.

Так что о них стало известно, так сказать, post factum. Но, что же его бедная жена — Людмила… Мама посылает меня к ней. Она в тревоге — не знает, где муж и сын. По поручению мамы (может, от мамы была какая-то записка) я ей передаю, что она может рассчитывать на поддержку моих родителей. Она тоже сильно картавила. Помню, что, невзирая на всяческие мои протесты, она мне подарила коробку с духами “Манон”. Я с ней пошла на Евбаз и быстро продала их за 20 рублей (тогда это было ничто). Я искала на улицах по дороге домой какого-нибудь нищего, чтобы попросить его помолиться за Людмилу и за упокой Николая и Юрия. Но нищих не было. Я нашла калеку без двух ног. Может быть, он был неверующим. Он отнесся к моей просьбе как-то скептически, но деньги принял.

Л. Гермайзе указала на моих родителей как свидетелей того, что она не еврейка, что она православная. По их поручительству ее даже выпустили. Но беда была в том, что Н.Г. Гермайзе был домовладелец. В его дворе жили и русские, и евреи. Евреи, уходившие по приказу, по-видимому, оставляли хозяину на хранение вещи. Все это привлекало немцев и полицаев. Бедная женщина испытывала муки мышки, с которой “играет” кошка. Мерзавцы приходили к ней, грабили, заводили у нее патефон, ели варенье, раздевались у нее на глазах и надевали на себя вещи ее мужа и сына. Кто-то из них даже объяснялся ей в любви и обещал спасение, надеясь урвать куш побольше. Наконец, ее снова арестовали, и она исчезла. А папу вызвали в полицию с угрозами, что расправятся с ним за укрывательство евреев.

После оккупации Цецилия Игнатьевна Крыжановская познакомила с моими родителями еврейского писателя Ихила Фа-ликмана. Он интересовался их деятельностью. В своих книгах “Черный ветер”, “Огонь и пепел” он описывает православного священника, участвовавшего в спасении евреев от Бабьего Яра под фамилией отец Алексей Глаголевский, маму же называет Татьяной Авдеевной. Описываемые в этих книгах события не соответствуют тем, которые разворачивались у нас на Покровской улице, и остальные персонажи также. Но на книге “Черный ветер” он написал для папы дарственную надпись: “Гуманнейшему человеку”»482.

После окончания Великой Отечественной войны протоиерей Алексий Глаголев служил в разных храмах Киева, преподавал в Киевской Духовной семинарии. В 1945 г. он, по просьбе архиереев, составил записку первому секретарю ЦК Компартии УССР Н.С. Хрущеву о том, как в годы оккупации его семья спасала от смерти в Бабьем Яру евреев. В период антирелигиозных «хрущевских» гонений начала 1960-х гг. протоиерей подвергался преследованиям (в 1960 г. была закрыта церковь, в которой он служил). Скончался отец Алексий 23 января 1972 г. в Киеве.

Протоиерей Алексий Глаголев был одним из героев «Черной книги» Василия Гроссмана и Ильи Эренбурга. В 1992 г. институт Яд Вашем удостоил звания «Праведников народов мира» почти всех членов семьи Глаголевых: отца Алексия, Татьяну Павловну (1905–1980) и их дочерей — Магдалину и Марию, а 8 октября 2000 г. — и сына Николая. В начале 2000-х гг. в музее мемориальной синагоги на Поклонной горе в Москве появилась небольшая экспозиция, посвященная подвигу священника Алексия Глаголева и его семьи.

Хотя отцу Алексию в течение нескольких лет удавалось спасать от гибели многие десятки людей, он, к счастью, остался жив. Однако несколько священников и мирян на Украине были убиты нацистами за попытки спасти евреев. Так, в донесениях полиции безопасности и СД от 16 января и 6 марта 1942 г. сообщалось о расстреле бургомистра г. Кременчуга Полтавской области Синицы-Верховского за то, что он с конца сентября 1941 г. с помощью местного священника крестил евреев, давал им христианские имена и таким образом спасал их от уничтожения: «Только при допросе чиновниками оперативной команды было установлено, что он умышленно воспользовался фальшивыми анкетными данными, и решение еврейской проблемы саботировал тем, что уполномочил главного священника протоиерея Романского крестить указанных им самим евреев и давать им христианские или русские имена. Немедленный арест помешал большому числу евреев уйти из-под немецкого контроля. Синица был казнен». Как был наказан священник, в донесениях СД не сообщалось, но, скорее всего, его также расстреляли483.

Впрочем, в составе духовенства автономной Украинской Православной Церкви были отдельные священнослужители, высказывавшие антисемитские взгляды. Так через несколько дней после случившейся 10 апреля 1943 г. бомбардировки советской авиацией Киева епископ Пантелеймон (Рудык) на обвинения, что он не осудил тех, кто стоял за бомбардировкой, передал немецким властям небольшую брошюру «Против анархии злого духа», которая не была опубликована в прессе и сохранилась в архиве. Слово «еврей» в этой брошюре нигде не упоминалось, но присутствовали явно антисемитские фразы. В частности, в ней говорилось, что уже давно «народ Божий стал… жестокосердным и богоненавистником до того, что убивал своих же пророков, а самого Сына Божия не побоялся распять на кресте… Все братоубийственные войны, все кровавые перевороты… — дело рук этого самого народа»484. Однако подобные случаи были крайне редки.

В отличие от Центральной и Восточной Украины на западе республики часть украинских националистов добровольно и активно участвовала в уничтожении евреев. В основном они относились к Греко-Католической Церкви, но некоторые также к автокефальной Украинской Православной Церкви, действовавшей главным образом на Правобережной Украине. Ее глава в ранге администратора — архиепископ Луцкий и Ковельский Поликарп (Сикорский)485 открыто выражал свои прогерманские и пронацистские взгляды. Уже в его архипастырском послании от 19 июля 1941 г. приветствовалась германская армия и нацистская политика. 24 января 1942 г. архиепископ Поликарп нанес в Ровно визит заместителю рейхскомиссара Украины фон Beдельштедту и передал ему приветствие, адресованное рейхскомиссару Эриху Коху, которое заканчивалось словами: «Прошу принять для великого вождя немецкого народа Адольфа Гитлера пожелания полноты сил духовных и телесных, а также неизменного успеха для окончательной победы над врагом Востока и Запада. За эту победу вместе со своими верующими, опекать духовенство которых я призван, я буду возносить молитвы Всемогущему Господу»486.

Об этой встрече подробно сообщалось в «Известиях Германской евангелической Церкви» № 30 от 1 марта 1942 г.: «Понимая

ХОЛОКОСТ И ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ историческое значение событий, которые сегодня разыгрываются как в Восточной Европе, так и во всем мире, — сказал архиепископ, — и, осознавая, что лучшее будущее моего народа тесно связано с победой великого немецкого народа, я выражаю свою готовность к честной совместной работе в этом большом деле. Ландесхауптманн фон Веделыптедт подчеркнул, что германские органы управления принципиально гарантируют церковную свободу. Он с удовлетворением узнал из слов архиепископа, что с церковной стороны существует готовность работать вместе с германской администрацией по достижению умиротворения и благосостояния страны. Особая задача Церкви состоит в воспитании у молодежи дисциплины и порядка в духе нового времени»487.