Труды по истории России

ПЕТР ВЕЛИКИЙ НА КАСПИЙСКОМ МОРЕ

В Западной Европе, где очень плохо знают русскую историю, верят или по крайней· мере считают полезным для себя верить не хитро придуманному подлогу — завещанию Петра Великого. Мы знаем, что Преобразователь не оставил завещания на бумаге, но великие исторические деятели оставляют завещание на деле: их деятельность, их начинания и указания служат программою, которая выполняется впоследствии, иногда в продолжение очень долгого времени. Дело, начатое великим человеком, оканчивается иногда спустя столетие и более после его смерти. Так, мы другое уже столетие выполняем не на бумаге написанное завещание Петра Великого относительно Востока.

Мы привыкли представлять внешнюю деятельность знаменитого императора обращенною на Запад, к берегам заветного Балтийского моря, где в устьях Невы он устроил себе парадиз. Но при этом Петра нельзя упрекнуть в односторонности: употребляя усилия, чтоб добить шведа и взять у него балтийские берега, Петр не спускал глаз с Востока, ибо знал хорошо его значение для России, знал, как может обогатиться бедный русский народ, если станет посредником в торговом отношении между Европою и Азиею. Утверждаясь на берегах Балтийского моря, Петр рыл канал для соединения его с Каспийским, и, как только прекратилась война па Западе, у Балтийского моря, Петр переносит свою деятельность к Каспийскому. Еще с XVI века, когда русские границы достигли устьев Волги чрез покорение Астрахани, Россия волею-неволею должна была вмешиваться в дела кавказских народов. Интересы трех больших государств — России, Турции и Персии — сталкивались на перешейке между Черным и Каспийским морями, среди варварского, раздробленного, порозненного в вере народонаселения, части которого находились в постоянной борьбе друг с другом. Россия, призываемая на помощь христианским народонаселением, не могла позволить усилиться здесь магометанскому влиянию, особенно турецкому; а теперь, в эпоху преобразования, имевшую целию развитие промышленных сил народа, к интересам религиозным и политическим присоединялся интерес торговый, стремление обеспечить русскую торговлю в стране, издавна обогащавшей купцов московских.

Турецкая война (1711) и потом беспрестанное опасение, что она возобновится, должны были обращать внимание Петра на Кавказский перешеек. Кубанской орде, зависевшей от султана, хотели противопоставить Кабарду, и с этою целию в 1711 году отправился туда князь Александр Бекович Черкасский, который уведомил Петра, что черкасские владельцы, прочтя царскую грамоту, изъявили готовность служить великому государю всею Кабардой. «По этому уверению, — писал Черкасский, — я их к присяге привел по их вере». Турки действовали с своей стороны. В 1714 году тот же Черкасский дал знать, что посланцы крымского хана склоняют в турецкое подданство вольных князей, владеющих близ гор, между Черным и Каспийским морями, обещая им ежегодное жалованье. В Большой Кабарде ханские посланцы не имели успеха, но князья кумыцкие прельстились их обещаниями, вследствие чего встало волнение в стране. Черкасский писал, что турки намерены соединить под своею властию все кавказские народы вплоть до персидской границы; «и ежели оное турецкое намерение исполнится, то, когда война случится, могут немалую силу показать, понеже оный народ лучший в войне, кроме регулярного войска. Ежели ваше величество соизволите, чтобы оный народ не допустить под руку турецкую, но паче привесть под область свою, то надлежит, не пропуская времени, о том стараться; а когда уже турки их под себя утвердят, тогда уже будет поздно и весьма невозможно того чинить. А опасности никакой в превращении их не будет, понеже народ тот вольный есть и никому иному не присутствует, но паче вам есть причиненный: напредь сего из тех кумыцких владельцев шевкалов в подданстве для верности вашему величеству и детей своих в аманаты давывали; токмо незнанием или неискусством воевод ваших сей интерес государственный по сие время оставлен. И ежели ваше величество соизволите приклонить тех народов пригорных под свою область, немалый страх будет в Персиде во всей и могут во всем вашей воле последовать».

Черкасский отправился в Хиву и там погиб. В сношениях с народами Кавказского перешейка явился другой, более искусный и счастливый деятель — Артемий Петрович Волынский.

В 1715 году Волынский отправлен был посланником в Персию, чтоб быть при шахе впредь до указу на резиденции. Он получил инструкцию: «Едучи по владениям шаха персидского как морем так и сухим путем, все места, пристани, города и прочие поселения и положения мест и какие где в море Каспийское реки большие впадают, и до которых мест по оным рекам можно ехать от моря, и нет ли какой реки из Индии, которая б впала в сие море[19], и есть ли на том море и в пристанях у шаха суда военные или купеческие, також какие крепости и фортеции — присматривать прилежно и искусно и проведывать о том, а особливо про Гилянь, и какие горы и непроходимые места кроме одного нужного пути (как сказывают) отделили Гилянь и прочие провинции, по Каспийскому морю лежащие от Персиды, однако ж так, чтоб того не признали персияне, и делать о том секретно журнал повседневный, списывать все подлинно. Будучи ему в Персии, присматривать и разведывать, сколько у шаха крепостей и войска и в каком порядке, и не вводят ли европейских обычаев в войске? Какое шах обхождение имеет с турками, и нет ли у персов намерения начать войну с турками, и не желает ли против них с кем в союз вступить? Внушать, что турки главные неприятели персидскому государству и народу и самые опасные соседи всем, а царское величество желает содержать с шахом добрую соседскую приязнь. Смотреть, каким способом в тех краях купечество российских подданных размножить и нельзя ли чрез Персию учинить купечество в Индию. Склонять шаха, чтоб повелено было армянам весь свой торг шелком-сырцом обратить проездом в Российское государство, предъявляя удобство водного пути до самого С.-Петербурга, вместо того, что они принуждены возить свои товары в турецкие области на верблюдах, и буде не возможет то словами и домогательствами сделать, то нельзя ли дать чего шаховым ближнимлюдям; буде и сим нельзя будет учинить, не мочноль препятия какова учинить смирнскому и алепскому торгам, где и как? Разведывать об армянском народе, много ли его и в которых местах живет, и есть ли из них какие знатные люди из шляхетства или из купцов, и каковы они к стороне царского величества, обходиться с ними ласково и склонять к приязни, также осведомляться, нет ли каких иных в тех странах христианских или иноверных с персами народов, и ежели есть, каковы оные состоянием?»

В марте 1717 года Волынский приехал в Испагань, претерпевший на дороге большие трудности и неприятности. «Уже меня редкая беда миновала», — писал он канцлеру. В Испагани сначала он был принят недурно, но чрез несколько дней, не объявя ничего, заперли его в доме, приставив такой крепкий караул, что пресекли всякое сообщение, и это продолжалось полтора месяца, а когда узнали о прошлогоднем приходе князя Черкасского на восточные берега Каспийского моря и о строении крепостей, то заперли еще крепче; пошли слухи, что несколько тысяч русского войска впало в Гилянь и что множество калмыков находится около Терека. Три раза Волынский был у шаха Гуссейна, имел несколько конференций с визирем; с персидской стороны соглашались, по-видимому, на все предложения посланника, и вдруг позвали его на последнюю аудиенцию и объявили отпуск. Все представления Волынского остались тщетными; он возражал, что не может ехать, не окончив дел; ему отвечали, что дела будут кончены по его желанию, только бы теперь взял шахову грамоту к царю.

«Этому трудно верить, — писал Волынский, — ибо здесь такая ныне глава, что он не над подданными, но у своих подданных подданный и что редко такого дурачка можно сыскать и между простых, не токмо из коронованных; того ради сам ни в какие дела вступать не изволит, но во всем положился на своего наместника Эхтимат-Девлета, который всякого скота глупее, однако у него такой фаворит, что шах у него изо рта смотрит и что велит, то делает. Того ради здесь мало поминается и имя шахово, только его, прочие же все, которые при шахе ни были поумнее, тех всех изогнал, и ныне, кроме его, почти никого нет, и так делает что хочет, и такой дурак, что ни дачею, ни дружбою, ни рассуждением подойтить невозможно; как уже я пробовал всякими способами, однако же не помогло ничто. Как я слышал, они так в консилии положили, что меня здесь долго не держать, того ради, чтоб не узнал я состояния их государства; но, хотя б еще и десять лет жить, больше уже не о чем проведывать и смотреть нечего и дел никаких не сделать, ибо они не знают, что такое дела и как их делать; притом ленивы, о деле ни одного часа не хотят говорить; и не только посторонние, но и свои дела идут у них беспутно, как попалось на ум, так и делают без всякого рассуждения; от этого так свое государство разорили, что, думаю, и Александр Великий в бытность свою не мог войной так разорить. Думаю, что сия корона к последнему разорению приходит, если не обновится другим шахом; не только от неприятелей и от своих бунтовщиков оборониться не могут, и уже мало мест осталось, где бы не было бунта; один от другого все пропадают, а тут и я с ними не знаю, за что пропадаю: не пьянством, не излишеством, но самою нищетою нажил на себя по сие время четырнадцать тысяч долгу. Думаю, меня Бог определил на погибель, потому что и сюда с великим страхом ехал, а отсюда еще будет труднее по здешнему бесстрашию. Поеду чрез Гилянь, хотя там теперь и моровое поветрие, поеду, чтоб тот край видеть. Другого моим слабым разумом я не рассудил, кроме того, что Бог ведет к падению сию корону, на что своим безумством они нас влекут сами; не дивлюсь, видя их глупость, думаю, что это Божия воля к счастию царскому величеству; и хотя настоящая война наша (шведская) нам и возбраняла б, однако, как я здешнюю слабость вижу, нам без всякого опасения начать можно, ибо не только целою армиею, но и малым корпусом великую часть к России присовокупить без труда можно, к чему удобнее нынешнего времени не будет, ибо если впредь сие государство обновится другим шахом, то, может быть, и порядок другой будет».

Волынский выехал из Испагани 1 сентября 1717 года, заключив пред отъездом договор, по которому русские купцы получили право свободной торговли по всей Персии, право покупать шелк-сырец повсюду, где захотят и сколько захотят. Посланник зимовал в Шемахе и здесь имел досуг еще лучше изучить состояние персидского государства и характер его народонаселения. Сознание своей слабости наводило сильный страх пред могущественною Россиею, ждали неминуемой войны и верили всяким слухам о сосредоточении русских войск на границах. В начале 1718 года в Шемахе с ужасом рассказывали друг другу, что в Астрахань царь прислал 10 бояр с 80 000 регулярного войска, что при Тереке зимуют несколько сот кораблей. Шемахинский хан пользовался этими слухами, чтобы не выходить с войском на помощь шаху, и когда Волынский замечал, что хан может поплатиться за это, то ему отвечали: «Хану ничего не будет, у нас никому наказания нет, и потому всякий делает, что хочет: когда нет страха, чего бояться?» В Шемаху приехал к Волынскому грузинец Фарседан-бек, с которым посланник видался в Испании. Этот Фарседан-бек служил у грузинского князя Вахтанга Леоновича, который, по принятии магометанства, сделан был главным начальником персидских войск. Вахтанг прислал Фарседан-бека с просьбою к Волынскому, чтобы тот благодарил царя за милости, оказанные в России его родственникам, и просил, чтобы православная Церковь не предала его, Вахтанга, проклятию за отступничество: он отвергся Христа не для славы мира его, не для богатства тленного, но только для того, чтобы освободить семейство свое из заключения, и хотя он принял мерзкий закон магометанский, но в сердце остается всегда христианином и надеется опять обратиться в христианство с помощию царского величества. «Пора, — говорил Фарсе-дан, — государственные дела делать, пиши чрез меня Вахтангу, как ему поступать с персиянами, и если ты пробудешь здесь в Шемахе до осени, то Вахтанг к тому времени совсем управится». Фарседан говорил так, как будто Волынский прислан воевать с персиянами. Посланник заметил ему: «Я прислан не для войны, а для мира; я был бы совершенно сумасбродный человек, если б стал воевать, имея при себе один свой двор». «В Персии не так думают, — отвечал Фарседан, — говорят, что ты и город здесь в Шемахе себе строишь».