Калигула. Гай Иудейский

Так мы вошли в рощу — он, потом я. Его белое платье мелькало среди деревьев, казалось, что он бежит, и я едва поспевал за ним. Вдруг он исчез, словно в одно мгновение растворился в темноте. Я в нерешительности остановился. Темнота, деревья вокруг, шум ветра в листве — все это страшило меня, и я пожалел, что пошел за Гаем. Но отступать было поздно, и, пересилив страх, я осторожно пошел вперед. Но удалось мне сделать всего несколько коротких шагов.

Внезапно меня сильно толкнули в плечо, я не удержался на ногах и с невольным стоном упал на землю. Тут же на меня навалилось чье-то тело, придавило, словно глыба камня, так что я не мог пошевелить ни руками, ни ногами, и я почувствовал, как острое железо уперлось мне в шею. От страха и неожиданности я не смог даже закричать, уже не говоря о том, чтобы позвать на помощь. Острие все глубже проникало в шею, и я понял, что наступила моя последняя минута. И тут я выдохнул едва слышно, сам не понимая, что говорю:

— Га-ай!

— Мерзкий ублюдок! — услышал я голос Гая и ощутил его горячее дыхание. — Мерзкий ублюдок, я убью тебя!

Это был Гай, и я не понимаю, почему сразу этого не понял. Сказать, что он был в гневе, значило не сказать ничего — я видел, что он впал в свое страшное неистовство. Не отпуская меня, он приподнялся над моим лицом, ткнул рукой, в которой держал меч, и лезвие, скользнув по моей шее, глубоко ушло в землю.

До сих пор не могу понять: промахнулся ли он или сделал это нарочно? Он дернул меч на себя, и я скорее почувствовал, чем увидел его острие у самых моих глаз.

— Говори, ублюдок, — процедил он сквозь зубы, содрогаясь всем телом, — говори, кто послал тебя?!

— Я… я… — только и смог выдавить я.

— Нет, ты ответишь! — прокричал он так громко, что его крик непременно услышали в городе. — Кто послал тебя, кто нанял тебя и сколько тебе заплатили?! Говори, или ты умрешь сию же секунду!

При всем ужасе, который я испытывал, при всем оцепенении, в котором находился, я каким-то невероятным образом все же сумел сообразить, что если сейчас не отвечу, то умру теперь же. И я выдавил из себя, хрипя:

— Я сам… я хотел… мне было…

— Сам! Сам! — прокричал Гай надо мной, но я ощутил, что сказал самое верное из того, что можно было сказать.

Еще несколько мгновений острие меча подрагивало где-то у глаз, но вдруг Гай, опершись рукой о мою грудь, поднялся.

— Вставай! — выговорил он уже довольно спокойно, но все еще тяжело и прерывисто дыша. — Иди за мной!

И, повернувшись, он пошел по направлению к городу. Я торопливо поднялся и, зажав рану на шее рукой, потрусил за ним. Странно, но у меня ни на одно мгновение не возникло желания бежать, хотя я легко мог это сделать (Гай шел быстро и ни разу не обернулся). У меня не только не возникло такого желания, но я больше всего боялся, что он уйдет, а я останусь. Теперь я страшился потерять его из виду больше, чем тогда, когда следил за ним. Все тело мое содрогалось от боли и страха, а рука, которой я зажимал рану, была в крови — кровь прожималась сквозь пальцы и текла по запястью к локтю, — но я шел и шел, не в силах оторвать взгляда от белеющей впереди спины Гая.

Когда мы вернулись на постоялый двор, я едва передвигал ноги. Хозяин и другие постояльцы смотрели на меня со страхом, но никто из них не посмел спросить Гая, что со мной случилось. Гай обернулся ко мне и коротким движением руки приказал, чтобы я шел в нашу комнату, а сам что-то тихо сказал хозяину. Тот как будто переспросил, и тогда Гай громко и раздраженно ответил:

— Я же сказал — лучшего!

Только потом я понял, что разговор шел о враче. До его прихода Гай сам промыл мне рану и перевязал чистым холстом, который принесла жена хозяина.

Врач явился довольно поздно, он почему-то с опаской взглянул на Гая, а тот кивнул ему на меня. Увидев повязку, сквозь которую сочилась кровь, он удрученно покачал головой, но тут же принялся за меня и возился с раной до поздней ночи.

По-видимому, я потерял много крови, хотя рана не была глубокой. К тому же она загноилась, и мы пробыли на постоялом дворе больше недели. Это случилось впервые, когда мы пробыли больше дня в одном месте. Все эти долгие дни Гай выглядел очень озабоченным: то ли оттого, что рана медленно заживала, то ли оттого, что пришлось задержаться здесь. Он почти никуда не выходил, но мы не разговаривали. Врач посещал меня каждый день и все так же с опаской поглядывал на Гая. Он менял повязки, накладывал на рану какие-то резко пахнущие снадобья, заставлял меня открывать рот и показывать язык, хотя это всякий раз причиняло мне боль.

То ли врач был хорош, то ли молодой организм справился с болезнью, а скорее всего и то, и другое, но к концу недели я чувствовал себя уже довольно хорошо, стал вставать и выходить во двор. И когда на следующий день Гай спросил меня, в состоянии ли я ехать, я ответил, что чувствую себя вполне крепким. Он недоверчиво посмотрел на меня, но тут же стал собираться.

Еще через неделю я был совершенно здоров, и, если бы не рубец, который я случайно задевал время от времени и болезненно это ощущал, я бы и не вспоминал о ране.

Гай не заговаривал со мной о происшедшем, и это томило меня. Теперь он говорил со мной только по делу, да и то односложно: сделай это, купи то, пойди туда. Было бы значительно легче, если бы он напоминал мне о моем проступке. Он едва не убил меня, но я не чувствовал к нему ни злобы, ни обиды и винил только самого себя. Порой я тоскливо смотрел на него, и, когда наши взгляды встречались, мне порой казалось, что он вот-вот скажет мне то, чего я жду. Но он молчал и равнодушно отводил взгляд. Он даже не злился на меня, по крайней мере, никак злобы не показывал, и это был род пытки, которую он для меня придумал.

Не выдержав, я как-то сказал ему с горячностью:

— Я больше так не могу, Гай. Ну скажи хоть что-то, только не мучай меня. Если ты желаешь, я уйду, хотя мне не хочется расставаться с тобой. Я не хотел принести тебе вред, мне было просто любопытно.

Он ответил сразу и очень спокойно, будто не заметил моего состояния:

— О чем это ты? И я не хочу расставаться с тобой. Кстати, я заметил, что твоя лошадь хромает. Посмотри, что с ней, нам предстоит долгий путь.

С этого самого дня стена, разделявшая нас, постепенно делалась все тоньше и тоньше, пока не исчезла совсем, и мы словно бы вернулись в прежнюю колею нашей жизни: снова я читал своих любимых латинских авторов, пересказывал прочитанное Гаю, он с интересом слушал, а порой просил повторить. Я занимался нашим хозяйством, он все писал свое сочинение, и мы продолжали наше нескончаемое путешествие.

В тот раз мы прибыли в Антиохию. Остановились на постоялом дворе (думаю, излишне объяснять, что всякий раз мы останавливались у новых хозяев), и к вечеру Гай собрался и хотел было уйти. Но замешкался, не уходил, время от времени странно поглядывая на меня. Я понимал, что это та же самая отлучка, как и тогда, когда я пытался следить за ним, но я делал вид, будто ничего не понимаю, и с особенным рвением продолжал заниматься хозяйством. Он вышел, но тут же вернулся.

— Послушай, Никифор, — сказал он, пристально на меня глядя, — мне кажется, что тебе нужно развлечься.

— Развлечься? — не понял я.

— Да, развлечься, ведь у тебя совсем нет развлечений. Наши однообразные путешествия, я вижу, утомляют тебя. А ты молодой человек, тебе скучно с таким, как я. Я и сам был молод и хорошо это понимаю.

— Нет, Гай, — ответил я, по-видимому, более горячо, чем было нужно, — ты ошибаешься, мне совсем не скучно с тобой. И я счастлив…

Но он не дал мне договорить, поморщился и махнул рукой:

— Оставь это, мы не первый день знаем друг друга. Я все понимаю, но молодость есть молодость. Вот скажи мне: разве тебе не хочется женщины?

Он никогда так со мной не говорил, я покраснел и опустил глаза. Дело в том, что он попал в самую точку — с некоторых пор женщины очень волновали меня. Я засматривался едва ли не на любую женщину, которая встречалась: на молодую и не очень, на красивую и некрасивую. Они снились мне каждую ночь — обнаженные, соблазнительные, источавшие особый запах, от которого голова идет кругом и самопроизвольно извергается семя. Я очень стеснялся этого и больше всего боялся, что Гай что-нибудь заметит.

Казалось, он читает мои мысли, потому что он произнес.

— Здесь нечего стесняться, все мужчины когда-нибудь в первый раз проходят через это. Оставь свою работу, пойдем со мной.

Я покраснел еще больше, но повиновался, и мы вместе вышли. Шли мы молча, он впереди, я чуть сзади. Гай остановился у довольно красивого дома, ярко освещенного изнутри, оттуда доносилось пение и веселые крики. Он сказал, чтобы я подождал здесь, а сам вошел внутрь. Через некоторое время он вышел, но не один: с ним была женщина. Она показалась мне очень красивой: одежда до половины открывала ее стройные ноги, пояс отмечал тонкую талию и широкий таз, а грудь… Грудь была такой, что я в смущении опустил глаза. Гай подозвал меня коротким движением руки. На ватных ногах я подошел к нему. Он вытащил несколько серебряных монет, протянул мне, проговорил, кивнув на женщину, которая стояла рядом — упершись одной рукой в бок, а другую заведя за затылок:

— Вот, отдашь ей, но только когда будешь уходить, не раньше Можешь остаться до утра, но помни, что на рассвете нам нужно ехать. Не бойся, иди, она сделает все сама.

И с этими словами он подтолкнул меня к женщине Только теперь я заметил, как сильно разукрашено ее лицо, и почувствовал особенный женский запах, исходивший от ее тела. У меня закружилась голова, а все тело сделалось тяжелым, словно не моим. Я посмотрел туда, где только что стоял Гай, но его уже не было.

— Какой красавчик, — произнесла женщина, особенным образом растягивая слова. — Ты в первый раз? Не бойся, это не страшно, я научу тебя.

И она крепко взяла меня за руку у запястья и повела за собой внутрь дома. Мы прошли просторную комнату, где стояли столы, сидело много мужчин и женщин, шум голосов и крики оглушили меня. Мы стали подниматься по скрипучей лестнице на второй этаж. Мужские голоса кричали снизу:

— Иди к нам, Мариам!

— Ты перешла на мальчиков?!

— Смотри, как бы он не испачкал тебя раньше времени!

Я готов был провалиться сквозь землю споткнулся на ступенях, но женщина поддержала меня. Моя неловкость вызвала внизу взрыв хохота.

— Что ты смеешься, Акила, — крикнула женщина, обращаясь к кому-то сидевшему внизу, — уж, верно, он не такой немощный, как ты!

И снова взрыв хохота потряс комнату. Ей что-то ответили, но мы уже были наверху, прошли короткий коридор, и она толкнула одну из дверей, пропуская меня внутрь. Войдя, она заперла дверь на засов и, повернувшись ко мне, улыбнулась:

— Не обращай внимания, они просто пьяны. Лучше выпей вина.

И, подойдя к столу в углу, она взяла кувшин, наполнила две чашки вином и одну подала мне. Я взял чашку, но руки мои дрожали, и я расплескал вино.

— Какой ты неловкий, — сказала женщина и, выпив свою чашку, взяла другую из моих рук.

Комната была маленькой, половину занимало ложе, широкое и низкое, покрытое каким-то тряпьем. Светильник на столе давал мало света, но все равно я сумел разглядеть, что стены выщерблены и неровны, а потолок закопчен. Больше ничего разглядеть не успел, потому что женщина вдруг скинула одежду и осталась совсем голой. Она прыгнула на ложе и поманила меня рукой: