Калигула. Гай Иудейский

За все время его болезни мы почти не разговаривали. То есть я пытался говорить ему что-то и даже пытался читать латинских авторов или пересказывать прочитанное, как он любил. Но сам он говорил мало, только тогда, когда ему было что-нибудь нужно или когда жаловался на сильную боль в груди.

Он все чего-то или кого-то боялся, велел, чтобы члены общины всегда находились рядом и чтобы, кроме врача, к нему не допускали никого.

Лишь только он стал вставать и передвигаться самостоятельно, как сказал мне, что мы должны уехать.

— Куда мы поедем! Ты еще так слаб, — пытался отговорить его я, но он упорно настаивал на своем: — Мы должны ехать сейчас же. Скажи им, чтобы собирались.

Делать было нечего, не мог же я удерживать его силой. И на следующее утро наш караван, в котором было уже четыре лошади, вышел из города. Я хорошо знал тот маршрут, по которому мы кочевали с Гаем, и не стал менять его. Переход был не очень длинным, но Гай оказался слишком слаб, и мы часто останавливались, разбивали лагерь и лишь тогда, когда он чувствовал себя лучше, собирались и двигались снова. В следующем городе — не помню точно, где это было, — Гаю снова сделалось плохо, он впал в забытье, метался на постели, что-то бессвязно выкрикивал и стонал. В его бессвязном бреду я довольно ясно расслышал только имя — Сулла. Оно мне ни о чем не говорило, никакого Суллы я не знал ни теперь, ни прежде. Но имя это он повторял часто, то ли обращаясь к этому неведомому Сулле, то ли умоляя его о чем-то.

Когда он пришел в себя и снова стал вставать, я решился спросить его: кто этот Сулла, который так часто являлся ему в бреду? Я и представить себе не мог, что этот вопрос так на него подействует.

— Что?! Что ты говоришь! Предатель! — вскричал он, вскинул руку и с силой ударил меня по лицу. В первый раз за долгие годы нашей совместной жизни он ударил меня.

Он пытался ударить еще раз, но я перехватил его руку. И вдруг он заплакал: зарыдал, затрясся всем телом, сел на пол и укрыл лицо в ладонях. Я растерялся, пытался его успокоить, стал говорить, чтобы он простил меня, если я его обидел, и что я этого не хотел, а спросил не думая. Но Гай долго не мог успокоиться.

Я поднял его и перенес на постель, укрыл, дал горячее питье, сел рядом, ласково гладя его по голове. А он плакал, сотрясаясь всем телом, и слезы неостановимо текли по щекам. Тогда-то у меня впервые мелькнула мысль, что Гай сошел с ума. То есть не то чтобы он стал совершенно сумасшедшим, но что и прежде в нем, в этом смысле, всегда было что-то странное, а теперь это проявилось так зримо и ясно.

Он не вставал весь следующий день, всю ночь и полдня еще. Он совсем не говорил со мной и не отвечал на мои вопросы. В тот день я куда-то выходил, а когда вернулся, женщины сказали, что Учитель хочет видеть меня. Несколько раз посылал за мной, меня искали, но не нашли.

Я вошел к Гаю. Он сидел на постели, разложив перед собой на коленях свитки написанного им сочинения.

— Сядь, — сказал он строго и тем тоном, который был у него еще до болезни, — мне нужно поговорить с тобой.

Велел закрыть дверь и сказать, чтобы к нам никто не входил. Я исполнил это и сел на постели, в ногах, внимательно на него глядя.

— То, что я тебе скажу, — начал он и тяжело вздохнул, — может показаться невероятным. Но ты обязан выслушать меня и верить каждому слову.

— 394 -

Он сделал паузу, пристально на меня посмотрел и, когда я опустил глаза, не выдержав его взгляда, медленно выговорил:

— Ты должен знать, кто я такой на самом деле. Я — император Рима, Гай Германик по прозвищу Калигула. — Он снова замолчал и наконец добавил: — Ну, что ты скажешь на это?

Каждый поймет, что мне нечего было ответить. Так же, как нечего было бы ответить, если бы он заявил, что он Юпитер или царь Эдип[36].

Я поднял глаза и со страхом посмотрел на него — как я еще мог после этого на него смотреть!

— Ты, конечно, не веришь мне, — проговорил он, усмехнувшись, — но у меня есть доказательства. Я хочу, чтобы ты прочел это. — И он тронул рукой свитки.

— Да, — отвечал я, — конечно.

Я понимал, что он не в себе, и мне не хотелось его раздражать.

— Ты понял меня? — сказал он и сдвинул свитки в мою сторону. — Приступай же. Приступай же!

— Сейчас? — спросил я недоуменно.

— Немедленно, — кивнул он.

Я пожал плечами и взял первый протянутый им свиток. Что мне еще оставалось делать, я стал читать!

Это была исповедь Гая Германика, написанная им самим. Должен заметить, что я увлекся чтением. Если бы я не видел, как Гай писал это свое сочинение, я бы никогда не поверил, что оно написано им — так хорошо и так проникновенно оно было написано. Исповедь оказалась длинной, и я читал ее целых два дня, отрываясь только на еду, короткий сон или тогда, когда необходимо было сделать какие-то распоряжения.

Когда я закончил чтение, он аккуратно сложил свитки в специальную сумку, которую всегда носил с собой, положил ее в изголовье и, повернувшись ко мне, спросил:

— Ну как? Что ты обо всем этом думаешь?

Я ответил то, что думал:

— Никогда не представлял себе, Гай, что ты… что ты умеешь писать так хорошо и интересно. Ты настоящий писатель, и многие из современных авторов позавидовали бы тебе. И многие из тех, известных, которые уже умерли, позавидовали бы тоже.

Моя похвала никак на него не подействовала, лицо его оставалось непроницаемым.

— Мне не нужны твои похвалы, — холодно проговорил он. — Хорошо или плохо написана моя исповедь, мне совершенно безразлично. Я писал ее не для кого-нибудь, а только для самого себя. Если бы не моя болезнь и не необходимость открыться, то никто и никогда не узнал бы, что там написано и кто я такой. Скажи мне прямо — ты веришь, что я Гай Германик, бывший император Рима?

— Да, — сумел выдавить я из себя, глядя в сторону.

— Значит, не веришь, — сказал он. — Но это понятно. И принимаешь меня за сумасшедшего, это понятно тоже. Но все это не имеет большого значения для того, что я хочу тебе открыть. Никогда бы не открыл, если бы не моя теперешняя немощь. И вот что я тебе хочу еще сказать. Ты никогда не думал, откуда у меня деньги? Я ни с кем не общаюсь, не веду торговли, не занимаюсь ремеслом. Ну, отвечай!

— Я не знаю, Гай, — смиренно улыбнувшись, отвечал я, — я правда не думал об этом.

— И потому пытался следить за мной, — усмехнулся он. — Ну ладно, забудем, что было, я давно простил тебя. Тебе уже известно из прочитанного, что по моему приказу Сулла положил деньги в разных тайниках, известных только мне и ему. Так вот, я хочу показать тебе один из тайников. Может быть, ты тогда лучше поверишь в мой рассказ. Сейчас вечер, самое время идти за золотом. Вставай, помоги мне. Мы отправимся сейчас же.

С этими словами он взял свою сумку со свитками, спустил ноги на пол.

Я был так поражен сказанным и прочитанным, что не мог ни возражать, ни спрашивать. Помог ему одеться и, поддерживая под руку, вывел наружу.

Расстояние было не очень большим, но шли мы долго. Несколько раз Гай останавливался, садился на землю и отдыхал. Наконец мы достигли места.

— Вот, — указал он рукой, — отодвинь эту плиту.

Лунный свет был достаточно ярким, но никакой плиты я не увидел. У меня мелькнула мысль — в который уже раз, — что Гай совершенно сошел с ума и не может контролировать своих поступков.

— Да вот же, — указал он рукой в то же самое место, — у самого дерева. Только сгреби. листву.

Я нерешительно шагнул туда, присел на корточки, сгреб ладонью листву. Каково же было мое удивление, когда рука моя ощутила гладкую поверхность камня! Я энергично сгреб остатки листвы. В лунном свете передо мной открылась гладкая плита, и, взявшись за край, я сдвинул ее в сторону. Она легко поддалась, будто управлялась изнутри каким-то особым механизмом.

— Сунь туда руку, — сказал Гай.

Я просунул руку в образовавшийся проем, рука моя нащупала целую россыпь монет, я ухватил, сколько смог, и вытянул руку. От волнения я выронил несколько монет, и они с глухим звуком запрыгали на поверхности плиты.

— Те, что выпали, возьми с собой, а остальные положи на место, — сказал Гай и поднялся.

Он стоял надо мной и казался сейчас значительно выше ростом. Настолько выше, что это представлялось нереальным. Более того, он как будто рос на глазах, нависая надо мной огромной человеческой глыбой. Меня охватил страх. Я бросил монеты внутрь и задвинул плиту на место. Потом поднял рассыпавшиеся монеты — их было четыре или пять, — припорошил листвой каменную плиту, медленно встал.

Мы с Гаем были одного роста, даже я чуть повыше, но сейчас он все равно возвышался надо мной. Его лицо было в тени, и, когда он заговорил, мне показалось, что голос идет откуда-то с неба:

— Ты не сможешь убить меня сейчас, хотя очень хочешь. Это просто сделать, но ты не сможешь. Есть еще несколько тайников, и там значительно больше денег. Их так много, что, если они достанутся тебе, ты будешь самым богатым человеком в империи, богаче самого императора. Кто у нас теперь император? Кажется, Нерон? Так вот, ты будешь богаче Нерона. А если убьешь сейчас, то будешь значительно беднее его. У тебя нет выбора — ты не убьешь!

Наступило долгое молчание. Я уже не видел, не чувствовал Гая рядом. Только огромная тень, как огромная туча, висела надо мной. И снова раздался голос. Теперь я был уверен, что он лился с небес:

— Ты уже прочитал мою исповедь и знаешь, кто такой Сулла, и понимаешь, что этот Сулла преследует меня. Он мститель, я не осуждаю его, но боюсь. Я боюсь не смерти, а его, мстителя. Если сможешь — пойми, если нет — то просто слушай. Незадолго до того, как я испугался всадника и пытался бежать, а потом разбился, упав с лошади, я обнаружил в одном из тайников записку Суллы. Там было одно слово: «Смерть». И это слово не смогла бы вывести ни одна рука, кроме его. Он единственный, кто знает расположение тайников, знает, что я появляюсь в этих местах, но не знает, в какое время и где я появлюсь. Он не взял из тайников ни одной монеты, хотя мог забрать все и сделать меня нищим. Ему нужны не деньги, ему нужна моя жизнь. Отныне ты будешь сберегателем ее, моей жизни. Если Сулла убьет меня, тебе никогда не разгадать тайны и не взять всех денег. А ведь ты никогда не сможешь удовольствоваться частью, если будешь знать, что можно взять все. Если ты попробуешь продать меня Сулле, то сумеешь продать, но денег все равно не получишь. Ты не знаешь Суллы, а я хорошо знаю его. Все, Никифор, пойдем.

Только это последнее — «Никифор, пойдем» — было произнесено голосом Гая. И в то же мгновение тень надо мной исчезла, и я увидел перед собой освещенное лунным светом лицо Гая. Оно было похоже на маску, но все же это было его лицо. Он молча повернулся и медленно, с трудом ступая, пошел в направлении города. Спустя несколько секунд я последовал за ним.

Уже когда мы вернулись на постоялый двор, я вдруг подумал, что при желании самостоятельно не смогу найти место тайника. Как его нашел Гай, да еще в темноте, мне неизвестно. По-видимому, он знал особые приметы.

Я не спал всю ночь, хотя очень устал. Я думал, думал, думал и ни к чему не мог прийти. В то, что Гай бывший император Гай Германик, — в это я не верил, то есть никаким образом поверить не мог. Да и кто из здравомыслящих людей, даже имея на руках неопровержимые доказательства, сможет поверить в такое?