Боярыня

Глава четырнадцатая

— О чем он говорит? — пробормотала я. Пимен расслышал, несмотря на мычание Епифаньки.

— Да Пятеро ведают, матушка, — озадаченно откликнулся он. — Дурной он. Боярин-батюшка бы его продал, кабы не Фроська.

— Фроська?..

— Так сестра она ему, — пояснил Пимен. — Как ее в твой двор за Трофима отдали, а этого вон… с ней вместе, и жалко ведь его, хлопчик работящий, добрый.

В его голосе зазвучали незнакомые мне прежде нотки. Что же, Пимен способен на сострадание — почему нет? У меня у самой Епифанька вызывал симпатию — и нет, он вовсе не был дураком, но кто будет заниматься социализацией немого в это время?..

— Пимен?.. — окликнула я, понимая, что начинаю разрываться на тысячу маленьких боярынь. Но ничего, у меня полно тех, кому можно делегировать что угодно и спросить по всей строгости, если не выполнят.

— Ась, матушка?

— Помолчи, — прикрикнула я на разошедшегося Епифаньку, и он, как ни странно, послушался, замер, приоткрыв рот. — Баньку назад получить хочешь, Пимен? Правда, ту я тебе не верну, но что-нибудь да придумаю… Вот что, Пимен… Найди мне помещение, теплое, просторное, такое, чтобы там поставить столы и лавки, и… ты же грамотен? А кто у нас еще грамоте обучен?

Пимен обалдело открыл рот. Я уже не могла сказать, кто глупее выглядит — он или Епифанька.

— Так, матушка… Акашка, сын мой, сам учил, так он отрок еще?

— Отлично, — кивнула я. — Вот ты с Акашкой этим и займешься. Школу сделаем, ясли… Смотри, — я указала на Епифаньку, — ты его дурным мнишь, а он не дурен. Я тебе это сейчас докажу в два счета.

И, пока Пимен продолжал хлопать глазами, улыбнулась Епифаньке. Это я виновата — закидала его вопросами, не выяснив, как он воспринимает мир. Сколько таких Епифанек по всему городу что среди холопов, что среди вольных и даже дворянских и боярских детей? Учить и социализировать их мне придется самой, пусть я не знаток и даже не дилетант, нахваталась чего-то из статей, не факт, что вообще профессиональных… Но я образована, справлюсь.

— Смотри на меня, слушай, и если да, то кивни, а если нет — помотай головой, — отчетливо сказала я. — Уразумел?

Епифанька кивнул.

— Тебя Петр прислал? — Кивок. — Он часто так делает? — Опять кивок. — Ты убираешь со стола? — Кивок. — А ставишь яства? — Отчаянное мотание. Великолепно пошло, теперь главное — мне не сбиться. — Ты в тот день пришел, в трапезной был кто?

Епифанька помотал головой.

— А нас с боярином ты слышал? Голоса наши, как мы говорили?

Епифанька призадумался. Я покосилась на Пимена — у бедняги брови вот-вот грозили скрыться под волосами, а глаза выпасть из орбит. То ли еще будет, и я тебе обыск еще припомню. Епифанька морщил лоб, даже глаза закрыл, и наконец уверенно кивнул.

Великолепно.

— Ты только меня да боярина слышал?

Я не давала указаний неопределенно трясти всем телом, выражая неуверенность или незнание, но Епифанька правильно понял меня, а я его.

— Ты убирал трапезную, спускался кто туда? — Мотание головой. — А заходил? — Он может воспринимать мои слова буквально: «спуститься» — сверху, зайти — через дверь, ведущую из сеней или как это помещение называется. На что он среагировал? Я спросила — оставался ли кто, когда мы с боярином в кабинет ушли, и получила возражения словам Пимена и странный жест. А что если… — А кто выходил из кабинета, Епифан? Из кабинета, где я с боярином была?

Мне показалось, что Пимен сейчас грохнется в обморок, но ничего, он справился, лишь совершил ритуальный жест. Смотрел на меня он настолько благоговейно, что у меня закрались сомнения — не шлепнется ли он на колени. Да, приятель, я умею и не такое — сама не подозревала, — так что лучше скорее ко мне привыкай…

Епифанька кивнул.

— И кто выходил?

Да я же сейчас узнаю имя убийцы.

Епифанька улыбнулся совершенно по-детски, светло, и — черт, где-то я должна была облажаться! — в который раз изобразил свой жест. И, что меня поразило, до него дошло, что я его не понимаю. Он повернулся, склонив голову, взглянул на Пимена, тот сообразил, отошел в сторону, Епифанька выскочил в трапезную и начал актерствовать.

Наверное, эта пантомима ему доставила удовольствие, а я наблюдала за тем, как он «объясняет», что и как делал, и думала — нет, он неглуп, это мы все тупые, бессмысленно и бесчеловечно ставить на парнишке крест потому, что он не может разговаривать с нами. Я ведь могу обучить его грамоте, подумала я, его и многих других из тех, кому не повезло от рождения… Чем Епифанька хуже Пимена? Холопы могут быть грамотными, местные законы дозволяют. Могут — и значит будут.

Епифанька, не поворачиваясь — он стоял к нам спиной, словно бы убирал со стола — помахал рукой. Кто-то вышел из кабинета? И затем, как бы подтверждая свои слова, Епифанька вздохнул и выразительно утер лоб сперва правой рукой, затем левой. После он опять продолжил «уборку».

— Довольно, — остановила я его. — Поворотись ко мне. Ты этого человека не видел, но слышал?

Епифанька кивнул, довольный тем, что ему удалось донести до меня мысль.

— Мужчина то был?

Епифанька засмеялся, указал на Пимена и несколько раз топнул так яро, что на столе подпрыгнули огоньки свечей. Пимен налился краской, я резко махнула на него рукой — не лезь.

— Ы-ы! — изрек Епифанька и на цыпочках сделал несколько шагов, а потом остановился, уставился на меня, ожидая то ли похвалы, а может… черт знает, как ему доставалось.

— Женщина?

Епифанька снова задергал плечами и головой, и я окончательно убедилась, что моя идея с образованием более чем гениальна. Господи, он не просто наблюдателен, он еще и умен, он ведь не видел того, кто вышел, и не дает мне неверных показаний, он оставляет все выводы мне! Мыслимо ли такое даже от человека, которому дана речь?

— Иди, — улыбнулась я, — Пимен тебе сластей купит. Любишь сласти? Вот и славно. Иди, иди.

Епифанька ушел. Пимен, который, наверное, за всю жизнь не испытывал потрясений больше, чем за то короткое время, что я пребывала в теле его хозяйки, не выдержал и сел.

Удар бы его не хватил, где я еще найду грамотного холопа так скоро?

— Не серчай, матушка, — попросил он, — ноги не держат.

— Куда твои ноги денутся, — больше для острастки проворчала я. — Значит, кто-то в кабинете был, но это ведь половина мужская. И кто мог быть?

— Истинно, что мужская, — вздохнул Пимен. — А ума не приложу, матушка. А сама что же, ничего так и не помнишь?

Я помотала головой.

— Как отшибло, — призналась я, но тут же схитрила: — Вспоминаю, но после, а ждать у меня времени нет. — Я тоже села — чтобы не смущать Пимена, на другую лавку.

— То же был кто, кого боярин-батюшка не выгнал, — Пимен почесал бороду. — А то и супостат. Может, путает Епифанька что?

— Может, и путает, — согласилась я и, чтобы временно занять Пимена чем-то другим, изложила ему свою идею.

Я не рассчитывала сделать из холопов мудрецов. Я исходила из того, что грамотный холоп и священные книги читать может — а значит, добру да послушанию научится быстрее. Эта мысль Пимену понравилась. А еще, прибавила я, взять в пример Епифаньку. Сейчас от него толку ноль, а был бы грамотный, мог бы написать все, что видел. А еще: с того же Пимена можно сколько работы снять, если другие холопы и посчитать, и прочитать смогут.

Я использовала аргументы, которые могли понравиться Пимену лично. По моей задумке ясли, сад и школа выполняли не столько образовательную роль, сколько социальную. Не имея, конечно, фундаментального философского образования, я все же была просвещенным человеком прогрессивного времени и знала, как много значит информирование, доступное пониманию конкретного человека. И даже жестокую притчу всегда можно вывернуть так, что мораль будет иной. В сторону милосердия, понимания и равных прав. Мысль, что здесь действовал аналогичный нашему Домострой, резала как ножом.

Нет, я не была ни активисткой, ни феминисткой, да и вообще была от любой общественной деятельности далека, особенно от словесно-бесполезной, но не однажды я говорила вроде бы не менее образованным и просвещенным людям, чем я, что развод — не конец жизни, что ребенка можно вырастить и одной и не обязательно к радости и тяготам материнства прибавлять тяготы в виде балласта-мужика, что блогер — это тоже работа, что бы там ни возражали недовольные родственники… Всего не упомнишь. Подобного от этого времени я не стала бы даже пытаться добиться, но хотя бы вложить паре-тройке-десятку человек, что кулаками на баб и детей не машут…

Кто знает, отчего Епифанька немой?.. Да, признаю, идея с дошкольными и школьным учреждениями — донкихотство…

— Уразуме-ел, — перебил меня Пимен. — Ты, матушка, как владычица наша. Говорят, хотя что людям-то верить, что она и холопам дворянство дает, коли заслужил.

— Поясни?..

Я и без него уже догадалась, что юная императрица не просто швыряла в мор магией. Параллели с нашей историей были слишком явны, и я не знала, с чем это связано: все повторяется или это дублирующий мир, только с магией и кошмарными тварями?

Пимена понесло, и он неожиданной скороговоркой выложил мне восхищение юной императрицей, я подозревала, что до этой минуты тщательно скрываемое. Совсем молоденькой девчонкой племянницу прежнего императора отправили в далекие земли — в жены наследному принцу, и брак даже был заключен, но не консумирован, поскольку супруге было лет мало, а супругу и того меньше. Принц рос болезненным, хилым, и очередная эпидемия какой-то хвори не зацепила нашу цесаревну, но отправила ее супруга к Пятерым, и молодая вдова осталась жить при дворе.

Так продолжалось бы ее вольное беспечное житье и дальше, но хворь через несколько лет докатилась до наших земель, ее подцепили немало людей при дворе и, что самое печальное, император и его наследник-маг. Государство осталось без царя во главе, и бояре, которые тогда о своей безбородой участи не ведали, порешили пригласить на царствие единственного оставшегося в императорской семье мага — вдовую ныне цесаревну, некогда отправленную за моря.

На позабытой родине императрица сперва дичилась, но быстро набрала силу и политический вес, разогнав несколько налетов мор, и принялась разгонять застоявшееся болото. Все это было знакомо — реформы, продвижение тех, кто себя зарекомендовал, преследование казнокрадов и чересчур оборзевших ставленников покойного императора… В предлагаемых мной идеях образования Пимен усмотрел государственную модель в миниатюре. Я, помня, что до гуманного обращения с подследственными в эти времена никто не помышлял, а следствие находилось даже не в зачаточном состоянии, с ним все равно согласилась. О Пятеро, мне плевать, чем Пимен вдохновится, лишь бы делал.

— Тебе бы, матушка, бумаги боярина-батюшки разобрать, — под конец разговора попросил Пимен. — На рекруты надо подать, тоже беды-то было мало, и с купцами рассчитаться…

Я покивала. Да, у меня было много, очень много дел. И еще — Анна или Пелагея, кто же из них и что там с их сватовством, поэтому я обещала Пимену посмотреть все бумаги покойного мужа, но после вечерней трапезы.

— Анну ко пришлите, — распорядилась я, вернувшись к себе. В светлице было пусто — все при деле наконец, какое счастье, одна Пелагея пряла себе в уголке да две холопки работали.