О водоплавающих

МАЛЬЧИКИ: подозрительные шушуканья с уличными огольцами.

НЕЧИСТОПЛОТНОСТЬ: отличался духовной, умственной и физической и бахвалился ею на все лады.

РАЗГОВОРЫ: непристойные беседы по телефону с безызвестными сотрудницами Почтово-телеграфного управления.

ЭКЛЕКТИЧНОСТЬ: практиковал в своих любовных интрижках.

– Завершение этого перечня в подобающем алфавитном порядке, – заметил Орлик, – потребует взвешенного подхода и дополнительных изысканий. Мы проделаем эту работу позже. Сейчас не место (да и не время) смаковать все пороки, скопившиеся в этой смрадной клоаке.

– О, вы, я вижу, мудрый человек, мистер Орлик, – сказал Шанахэн, – и я, затаив дыхание, жду, как вы расшифруете букву «х». Лихо у вас получается.

– «3» это зло, как ни крути, – сказал Ферриски.

– Он совершенно прав, – заметил Ламонт. – Неужели вы не видите, что ему не терпится перейти к делу? А, мистер Орлик? Не пора ли?

– Вот именно, – поддержал его Шанахэн. – Прошу тишины!

В один прекрасный день этот человек, случайно выглянув в окно, увидал в своем саду святого, обходящего вокруг залитых солнцем стен недавно выстроенной церкви в сопровождении лучших представителей священства и псаломщиков, которые на ходу вели ученые беседы, звонили в звонкие железные колокольчики и декламировали изысканные латинские стихи. Открывшаяся картина привела его в ярость. Издав громогласный вопль, он одним махом очутился в саду, дабы привести в исполнение задуманное. Говоря вкратце, в то утро в саду свершилось святотатство. Крепко схватив святого за исхудалую руку, Треллис повлек его за собой и со всего размаху ударил головой о каменную стену. Затем злодей выхватил у священника требник – тот самый, которым некогда пользовался еще святой Кевин, – и в исступлении порвал его на мелкие клочки; однако мало показалось ему этого, и он совершил еще один грех, размозжив булыжником голову молодому священнику – псаломщику, если уж быть точным.

– Так-то вот, – сказал он, глядя на дело рук своих.

– Злое дело совершил ты ныне, – молвил святой, стараясь унять льющуюся из раны на голове кровь.

Но разум Треллиса помутился от гнева, и яд злых помыслов проник в него, помыслов, обращенных против Осененных святостью незнакомцев. Тогда святой подобрал и разгладил порванные листы своей книги и прочел Вслух проклятие злодею – три строфы непревзойденного изящества и лучезарной чистоты...

– А знаете что, господа, – произнес Орлик, заполняя паузу в своем рассказе звуком своего мелодичного голоса, – боюсь, мы снова на неверном пути. Что скажете?

– Да уж это точно, – откликнулся Шанахэн. – Не в обиду будь сказано, но только дерьмецовый получается рассказ.

– С этакими нападками на церковь вы далеко не уйдете, – поддержал его Ферриски.

– Похоже, усилия мои не находят понимания, – сказал Орлик. Губы раздвинулись в легкой улыбке, и, воспользовавшись этим, он быстро пробежал по зубам кончиком пера.

– Готов поспорить, – ответил Ламонт, – вы способны на большее. Вдвое лучше выйдет, стоит только умом пораскинуть.

– Уже раскинул, – сказал Орлик, – и думаю, не худо бы нам прибегнуть к услугам Пуки Мак Феллими.

– Если вы не поторопитесь и не приметесь за дело, сэр, – сказал Ферриски, – Треллис накроет нас прежде, чем мы его. Он нам головы поотрывает. Не мешкайте, мистер Орлик. Хватайте вашего Пуку, и пусть мигом берется за работу. Господи, если только Треллис узнает, чем мы тут занимаемся...

– Для начала, – попросил Шанахэн, – пусть у него огромный нарыв вскочит на том малюсеньком месте на спине, до которого не дотянуться. Всем известно, что у каждого человека есть на спине местечко, которое никак не почесать. Вот оно, вот.

– Ну, для этого есть такие специальные палочки – спиночесалки, – заметил Ламонт.

– Погодите минутку! – сказал Орлик. – Прошу внимания.

Утро вторника, пришедшее со стороны Дандрама и Фостер-авеню, было солоноватым и свежим после своего долгого путешествия над морями и океанами, золотистый солнечный проливень в неурочный час пробудил пчел, которые, жужжа, отправились по своим каждодневным делам. Маленькие комнатные мушки устроили в амбразурах окон блестящее цирковое представление, бесстрашно взлетая на невидимых трапециях в косых лучах солнца, как в огнях рампы.

Дермот Треллис лежал в своей кровати на грани сна и яви, и глаза его загадочно мерцали. Руки безвольно покоились вдоль тела, а ноги, словно лишенные суставов, тяжело раскинутые, были вытянуты и упирались в изножье кровати. Диафрагма, с ритмичностью метронома сокращавшаяся в такт его дыханию, мерно приподнимала ворох стеганых одеял. Иными словами, он пребывал в умиротворенном состоянии.

Вежливое покашливание, раздавшееся у него над ухом, заставило его окончательно очнуться. Глаза его – перепуганные часовые на красных наблюдательных вышках – заставили его удостовериться, что рядом с ним, на горке с посудой, сидит не кто иной, как Пука Мак Феллими собственной персоной. Черная прогулочная трость из бесценного эбенового дерева чинно покоилась на туго обтянутых штанами коленях. От него исходило тонкое благоухание дорогого бальзама, а складки галстука были запорошены нюхательным табаком. Перевернутый цилиндр его стоял на полу, и черные вязаные шерстяные перчатки были аккуратно сложены внутри.

– С добрым утром вас, сэр, – пропел Пука. – Не сомневаюсь, что вы изволили пробудиться так рано, дабы насладиться утренней прохладой.

Треллис привел прыщи на лбу в такое расположение, чтобы как можно лучше выразить постигшее его изумление.

– Меня удивляет, с чего это вы вдруг вздумали посетить меня сегодня утром, – сказал он. – Бывает, что быка принимают за корову, что вороны разговаривают, петухи время от времени выдвигают гипотезу о том, что яйца могут курицу учить, но прислуга, что бы там ни произошло, всегда остается прислугой. Что-то не припоминаю, чтобы я приглашал вас в гости в такой час, когда я имею обыкновение бессознательно пребывать под сенью моих снов. Или, может статься, вы принесли флакон душистой мази от нарывов и волдырей?

– Увы, нет, – отвечал Пука.

– Тогда, может быть, настой из трав и корешков – непревзойденное средство для борьбы с персональными вшами?

– Сомнения относительно половой принадлежности скота, – заметил Пука, предварительно сложив руки так, что жесткие кончики его пальцев упирались друг в друга, – могут возникнуть лишь тогда, когда животное еще слишком мало, и легко могут быть разрешены с помощью зондов, щупов, а еще лучше – двенадцатикратной лупы. Говорящие вороны, а также прочие птицы, приученные изъясняться на латыни или матросском жаргоне, могут ненароком выдать природу своего дарования, давая одни и те же ответы на все вопросы, таким образом притязая на беспредельное невежество или безграничную мудрость. Если петухи иногда бывают наделены тайной способностью яйценошения, то и курице ничто не может помешать кукарекать на заре. Утверждают, что есть люди, видевшие летучих крыс, известно также и то, что пчелы могут вырабатывать мед из навоза, а бесполые млекопитающие – путем перекрестного оплодотворения – производят любопытное потомство, азойское по природе и паутинообразное по внешнему виду. Утверждение, что прислуга – всегда прислуга, истинно, однако, учитывая, что истина – это нечетное число, было бы величайшим заблуждением полагать, что у нее может быть только один хозяин. Лично у меня их два.

– Перекрестное оплодотворение и паутинообразный – это я еще понимаю, – сказал Треллис, – но какой именно смысл вы вкладываете в понятие «азойский», мне не совсем ясно.

– Говоря «азойский», я подразумеваю безжизненный, не оставляющий после себя органических останков, – ответил Пука.

– Изящное определение, – сказал Треллис, сопровождая свои слова рассветной улыбкой, чтобы сделать приятное гостю. – Зерно нового знания на заре нового дня – неплохая пища для ума. Теперь же я вновь погружусь во тьму моего сна, чтобы по пробуждении подвергнуть его тщательному рассмотрению. Моя служанка послужит вам проводником и поможет выбраться из заточения в стенах этого дома. Я почти не сомневаюсь, что искусство полета знакомо крысам, известным своей хитростью и сообразительностью, тем не менее мне ни разу не приходилось видеть, чтобы эти создания залетали в мое окно. Доброе утро, сэр.

– К сожалению, я никак не могу принять вашего любезного приветствия, – ответил Пука, – по той причине, что, говоря «здравствуй», вы на самом деле хотите сказать «прощай». Между тем я явился сюда сегодня утром для того, чтобы ознакомить вас с набором самых разнообразных физических пыток и мук, от которых человека прошибает кровавый пот. Полнота ваших страданий, таким образом, станет мерилом того, насколько совершенно справился я со своей задачей. А что касается окна, в которое никогда не залетали летучие крысы, то это все равно что задний двор, при котором нет дома.

– Ваши речи поистине изумляют меня, – сказал Треллис. – Будьте добры, приведите три примера.

– Пожалуйста, хоть все четыре: нарывы на спине, вытекший глаз, сухотка и колит ушных мочек.

– Слава тебе, Господи, наконец-то до дела дошло! – воскликнул Ферриски, громко хлопая рукой по колену. – Наконец-то. Отныне – война до победного конца, все по-честному, и никаких телячьих нежностей.

– Бритвы наголо, ребята! – ухмыльнулся Шанахэн. – Мистер Ламонт, будьте так добры, положите кочергу в огонь, чтоб получше раскалилась.

Слова его заглушил злорадный пронзительный гогот.

– Тише, тише, друзья, – сказал Орлик. – Терпение.

– Мне кажется, мы на правильном пути, – заявил Ферриски. – Шкуру с него сдерем, это точно. То-то жалкий у него будет видок.

– Прискорбный перечень, – сказал Треллис. – Еще пять примеров, пожалуйста.

С легким поклоном Пука привел свою когтистую левую пятерню в вертикальное положение, а другой рукой стал загибать пальцы по числу называемых им смертных мук.

– Медленное введение иголок под ногти, перерезание бритвенным лезвием подколенных сухожилий, прободение грудной клетки, подвешивание за ноздрю, вырезание ремней из кожи на спине, проникновение бешеной крысы в задний проход, рагу из толченого стекла и компот из кабаньей мочи– всего восемь.

– Такие муки я ни за какие пироги терпеть не собираюсь, – ответил Треллис. – Если начнешь думать, какая из них хуже, мозги свихнешь. Разрешите предложить вам стакан превосходного молока, прежде чем удалитесь.

– Не только эти, но и другие тяжкие страдания придется вам претерпеть, – сказал Пука, – ну а когда решите, какое из них самое страшное, шепнете мне на ушко. С вашей стороны было бы очень любезно, если бы вы разрешили мне присутствовать при том, как вы встаете и одеваетесь, смело глядя в лицо страшным испытаниям. Молоко же вредно для моего пищеварения. Желуди и пирог из чресел – вот мои любимые лакомства на завтрак. Поднимитесь, сэр, чтобы мне удобней было вонзить вам в грудь мои коготки.

По оживленному шевелению в задней части штанов из приличного флотского сукна можно было понять, что природный хвост злого духа, равно как и его подшивные хвосты, напряглись и радостно завиляли, выдавая недвусмысленные намерения своего хозяина. Лицо Пуки посерело.