Муданжские зарисовки

Тайные встречи

— Па, а ты сегодня не работаешь?

— Па, пойдём с нами гулять!

— А мелких скоро навещать поедем?

— Па, па! А мама когда вернётся?

Чача отвечал что-то невразумительное и снова утыкался взглядом в базу данных экономических инициатив ЗС. Без Камышинки смотреть туда было почти бессмысленно — сам Чача мог отфильтровать только вопиюще бесперспективные. Но Камышинка улетела на Тигрэн, и о её планах Чача ничего сказать не мог.

Когда он только показал ей дарёный гобелен, они всё тщательно и здраво обсудили. Ахмад-хон договорится с президентом Тигрэна об информационной поддержке экономических реформ, Чача поедет предоставлять эту самую поддержку, но так как проект долгий, с ним поедет и семья, во всяком случае, жена и сыновья. Однако в ходе переговоров выяснилось, что всё, связанное со жрицами бога солнца на Тигрэне — сакральное знание, доступное лишь посвящённым, и даже президент к таковым не относился. То есть, он знал, что у верхушки культа есть какое-то сакральное знание, но без подробностей. Людей не убивали, и ладно, на планете и без них было чем заняться.

Рыбоподобные жрицы из Храма Солнца в тигрэнском народе считались просто мифом, красивой сказкой, дошедшей до современности из глубины веков. Пусть Тигрэн заселён всего чуть больше двухсот лет, но кто-то проследил какие-то пути распространения сюжета, кто-то усмотрел в местных природных достопримечательностях символические формы — в одном из самых популярных мест для паломничества высилась гора, которую ветер обточил до того, что в ней угадывался образ жрицы, в другом в пустыне невесть откуда взявшиеся камни складывались в круг, похожий на остов легендарного храма… Но даже верующие миряне представляли себе жриц скорее небесными созданиями, сотканными из эфира, чем реально существующими материальными тварями, а уж миф о том, откуда берутся новые жрицы, вообще считали аллегорией смены сезонов или чего-то в таком духе.

Правду знало только верховное духовенство, и каждый служитель культа мечтал вскарабкаться по должностной лестнице, причём непременно до своего сорокового года, потому что молодые верховные служители получали какую-то невероятную привилегию, о сути которой никто точно не знал, но слухи ходили самые невероятные.

Чача всё понял, едва заслышав: конечно, именно эти люди становились мужьями жрицам и посвящали всю свою жизнь заботе о своих странных семьях, производя на свет одного за другим одарённых мальчиков, из которых потом организованные при храме детские образовательные центры выращивали великих учёных, гениальных сыщиков и непревзойдённых визионеров. Именно так Тигрэн за какие-то два века обставил все остальные планеты расселения, заключил наиболее выгодные сделки и в ближайшие лет пятьдесят, по прогнозам, должен был перейти в статус развитой планеты наравне с Землёй, Ареем и Тамлем.

Когда и по какой причине принималось решение о смене жрицы, Чача не знал. Хотон-хон, шипя и плюясь, высказала предположение, что от жрицы избавляются, когда её мужа решают повысить — ведь пока она жива, он не может думать больше ни о чём, по крайней мере, если он нормотипик. Камышинке просто невероятно повезло, что встреченный ею мужчина под действием её чар не утратил адекватность, а обрёл.

Но как бы там ни было, о том, чтобы допустить Чачу и его сыновей к тайне культа, и речи быть не могло. Президент оказался бессилен надавить на духовенство, а те отказывались слушать объяснения, что Чача и так уже в курсе всей их системы. Ахмад-хон уже почти предложил какие-то стратегии шантажа, но Чача его остановил. В конце концов, кому как не ему понимать, что правила есть правила. Вся его жизнь строилась по правилам, и ему ли упрекать кого-то другого в соблюдении закона?

Поэтому Камышинка уехала, а он остался. Ахмад-хон, конечно, держал весь Тигрэн на мушке, чтобы не вздумали попытаться её там задержать против воли. Но это против воли. Чача помнил, с какой тоской она смотрела на резвящихся в воде дочек. Там, на Тигрэне, у неё была семья, с которой она могла проводить время так, как ей свойственно. Захочет ли она обратно?

За окном начало темнеть, и Чача хмуро глянул на часы. День прошёл, и в этот день она не вернулась. Задержав дыхание, чтобы не вздохнуть, он встал и пошёл принимать таблетку. С таблетками было лучше, чем без таблеток. Но с Камышинкой было в тысячу, в миллион раз лучше. Однако кто он такой, чтобы досадовать на её счастье? Вся его заслуга — что в нужный день оказался в нужном месте, а дальше уже её чары сделали своё дело.

Чача устало потёр глаза и подумал, что не стоит, пожалуй, больше брать выходных. С детьми он это время всё равно не проводит, только сидит и хандрит, а мог бы делать что-нибудь полезное. Он вернулся за бук и открыл почту, чтобы написать Ахмад-хону о своём решении. Если завтра выходить на работу, это создало бы ему простые занятия: погладить одежду, написать список дел…

Тихо клацнула дверная ручка. Чача обернулся, ожидая увидеть одного из мальчишек, пришедшего с очередным вопросом, на который у Чачи не было ответа.

В двери стояла она. Краем сознания Чача услышал грохот и увидел падающий столик и бук, но это было не важно. Камышинка замерла в дверях, как будто не решаясь войти, и не было в мире ничего важнее, чем поймать её, вытащить из этой нерешительности, как некогда из воды, провести её в мир, в его мир, где они смогут быть вместе.

— Рыбачок, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в шею. — Ты у меня такой хороший.

Чаче понадобилось несколько минут, прежде чем он снова смог говорить. А когда смог, то, как обычно, не придумал ничего подходящего к случаю, ничего искреннего и нежного, что Камышинка бы заслуживала услышать, вернувшись к нему вместо того, чтобы остаться со своими сёстрами.

— А кто плохой? — выдавил он.

Она замотала головой, возя лбом по его рубашке.

— Никто не плохой. Просто… Они все мне чужие. У них другая жизнь. Я не могу быть с ними, как раньше. Они не понимают.

Чача отстранился и заглянул ей в лицо, пытаясь определить, злится ли она на него за это. Ведь именно он создал её нынешнюю жизнь, непохожую на жизнь её сестёр. Он уже чувствовал восхитительное умиротворение, которым одаривала его Камышинка, но ещё не успел получить его достаточно, чтобы начать различать эмоции на лицах.

— Ты сожалеешь, — спросил он, — о том, что попала ко мне?

Камышинка то ли вздохнула, то ли фыркнула. Будь она в воде, выпустила бы серию сердитых пузырьков.

— Из моих сестёр, с кем я росла, уже никого нет. Поколение сменилось.

Чача уставился на неё в ужасе. Он не знал, сколько Камышинке лет — она и сама не знала, но раз она не обзавелась мужчиной раньше, то, скорее всего, он нашёл её едва взрослой, а с тех пор прошло всего ничего.

Она кивнула и подняла на него немного расфокусированный рыбий взгляд — от сильных чувств она часто теряла детали человеческой внешности.

— Я не знала, что они так мало живут. Для них я старуха, почти как Верховная жрица. Она одна слушала, что я говорила. Я объяснила про тебя, про то, как на тебя действуют мои чары. Она не поняла. Я видела, что она не поняла. Но она поверила.

— Что это значит? — нахмурился Чача.

— Она решила, что я — знамение, — выдавила Камышинка. — Что я прислана богом солнца наставить её, каких мужчин выбирать следующий век. У неё никогда не было мужчины, она не понимает. Но она обещала созвать служительниц и дать им новые указания.

Чача попытался представить, что эта загадочная Верховная жрица могла понять из Камышинкиных объяснений, если она и мужчин-то не видела никогда, скорее всего.

— Служители, которых выбирают в мужья, — в панике затараторил Чача, — вообще понимают, что делают? Понимают, как это работает?

Камышинка помотала головой.

— Под действием чар они вообще ничего не понимают. Даже если понимали до того. Они делают то, что велят верховные служители.

— Но теперь… — Чача попытался представить себе, что будет с этой системой, если всё следующее поколение мужей под чарами станет соображать лучше, а не хуже. Верховное духовенство, привыкшее управлять безвольными и бессмысленными мужьями жриц, не сладит с волной внезапно умных и выносливых, их не получится держать под контролем теми же методами. Но этим новым мужьям никто не расскажет, что будет, если по указанию верховных попросить о рождении дочерей. А когда всё случится, они канут обратно во тьму, и их уже никто не будет слушать. — Камышик. Их надо предупредить.

Она отпрянула и одарила его возмущённым взглядом.

— Ты хочешь, чтобы я вернулась туда⁈

— Не сейчас, — заверил её Чача. — Когда Верховная жрица выберет новых мужей. Только ты можешь их предупредить. Ты же сможешь рассказать чужим мужчинам?

Она всё ещё выглядела обиженной. Чача заметил, что понимает это. Значит, её сила достаточно на него повлияла.

— Я только домой вошла, хотела тебе пожаловаться, а ты меня отсылаешь?

Чача замотал головой. У него сердце сжималось от того, что придётся снова расстаться с Камышинкой, пусть и ненадолго. Но он очень хорошо представлял себя на месте всех тех новых мужей, которые своими словами и мыслями лишат себя здоровья и счастья.

— Камышик, но если ты их предупредишь, через пару лет Тигрэнские жрицы окажутся в такой же семье, как ты. Им будет о чём с тобой поговорить. Они будут просить твоего совета, что делать с мужьями, которые не сидят при них, как привязанные.

Камышинка дёрнула головой, как рыбка, ловящая рачка. Чача знал, что это она так задумывается.

— Они захотят со мной говорить? — переспросила она и медленно кивнула. — Да. Я им расскажу. Свадебный сезон через восемь месяцев. После этого поеду снова.

Чача улыбнулся и бережно погладил её по голове. Камышинка у него самая лучшая!

— Мама приехала! — огласил комнату вбежавший младший, и оба мальчишки утащили её показывать свои учебные успехи. Телефон Чачи завибрировал. Он заметил, что звонит Ахмад-хон, и принял звонок.

— У тебя всё хорошо? — поинтересовался Император осторожным тоном. — Я получил от тебя какое-то странное оборванное письмо.

— А… — Чача смутился. — Камышинка приехала. Я случайно задел…

— Да, знаю, мне доложили, — усмехнулся Ахмад-хон расслабляясь. — И как?

— В ближайшие годы на Тигрэне будут большие перемены, — облегчённо вздохнул Чача. — Я подумаю над списком вещей, которые мы можем сделать, чтобы эти перемены оказались нам на руку.