Очи черные. Легенда преступного мира

Глава 6. Жертвы переворотов

— Мишенька, если бы ты знал каков мой путь… Как он труден и сколько на нем преград, — прошептал теплый женский голос ему на ухо. Молодой человек с испугом открыл глаза, уставившись в стену. Он снова сросся с кроватью, чувствуя, как тяжелы стали руки и ноги, почему он боялся оборачиваться, будто увидит позади себя что-то ужасающее… После странного застолья по требованию карликового командира по имени Великан, он вернулся в палату и снова стал пациентом странной квартиры, принадлежавший, как он понял, организации «Черный крест». Он не думал о предназначении этого места — это его совсем не интересовало. Не думал, как странно выглядит комната с единственной кроватью, из которой сложно выбраться самостоятельно. Молодого человека интересовала черноглазая красавица, которая, теперь он был в этом точно уверен, приходилась ему настоящей матерью.

Лидия Андреевна аккуратно улеглась на край кровати рядом с ним, прижавшись к его спине, бережно обняла и уткнулась носом в его мягкие волосы.

— Я не хочу, чтобы она нас слышала. Это опасно! — доверительно произнес ее голос.

— Кто? — испугано уточнил Михаил и в это мгновение в его воображении возникли несколько портретов: женщины в вуали, Матери революции и «пиратки». Кто-то из этих дам, а возможно все три, могли нанести ей вред.

— Я не хочу, чтобы наш разговор подслушала Черная моль! — выдохнула Лидия Андреевна и ее рука вцепилась в рукав пижамы молодого человека.

— Разве она здесь? — подскочил молодой человек и обвел взглядом пустую комнату, в которой, кроме них двоих, никого не было.

— Она везде. И это небезопасно! — прошептала она, дрожащим голосом. — Ах, Мишенька, как же я мечтала прижать тебя по-матерински к себе и никогда не выпускать из объятий. Я ведь могла себе позволить поездки не так часто, как хотелось… и только с ее позволения…

— С позволения Черной моли?

— Не произноси ее имени. Иначе быть беде!

— Хорошо… Но почему она имеет такое влияние?

Лидия Андреевна рассказала о том, как впервые скрестила шпагу с революцией в далеком пятом году, с того момента начались ее муки, на которые она обречена до самой смерти.

— Я верила в новое будущее страны, надеясь, что идея сделать всех равными найдет отклик в умах и сердцах людей. «Как бы было здорово, если бы все были счастливы!» — думала я. Своими мыслями я поделилась с отцом, но он лишь рассмеялся в ответ…

— Пойми, деточка, равенства не может быть. Если необразованному человеку дать в руки власть — все пойдет крахом: все ценности, создаваемые веками! Кто-то должен управлять страной, а кто-то держать в руках плуг!

— Но у всех должны быть равные шансы! — упрямо твердила юная Лида.

— Равные шансы на что?

— На все! В том числе и управлять страной.

— Ты говоришь глупости, ребенок!

Двенадцатилетнюю Лидию исключили из учебного заведения за взгляды, противоречащие принятому уставу. Начитавшись брошюрок, которые распространяли «люди нового времени», юное создание сделало свои выводы, воспринимая назревающую над страной грозу, как спасение. «Пусть бушует стихия, сотрясается земля, прольется дождь, и тогда появятся ростки новой жизни!» — твердила она, слушая своего учителя-студента, который за скромное жалование обучал девочку общим дисциплинам, но вместе с этим тайно рассказывал дочери камергера о том, как прекрасна революция.

— Еще тогда, до твоего рождения, я поняла, что цель переворотов — не благо людей, а возможность заполучить власть тем, кто этого не достоин. Изначально я думала иначе, но потом поняла, что ошиблась… И мой отец был в чем-то прав… Я хотела уберечь тебя от грязи, потому что все это — грязь. Слышишь, Мишенька? — с волнением уточнила она, и когда он кивнул, подтвердив, что во внимании, продолжила:

— Когда-то мне пришлось пойти на отчаянный шаг — заключить сделку с человеком, который обещал уберечь мою семью от расстрела. Я узнала, где он живет, и решилась сделать все, что он пожелает, ради моих родных. Я разделась прямо на пороге его комнаты, в которой он жил, и умоляла оставить нас в покое… Он провел меня в свою спальню и воспользовался тем, что я предложила… Я их не спасла… Отца, маму, двух братьев расстреляли, а я осталась совсем одна, без средств к существованию, на улице, наш дом отобрали… Отец моей сестры Анны приютил меня, но ровно до того момента, пока не округлился мой живот. Я носила под сердцем тебя… Снова было бродяжничество! Я хотела покончить с тобой, но меня спасла Надежда — она была анархисткой и сказала, что поможет мне… Эта женщина делала чудесные бомбы, которые при скоплении народа могли ранить только одного человека — того, кто держал ее в руках… На одной из них Надежда сама подорвалась — не сумела передать в нужные руки. При попытке обезвредить механизм ей вышибло глаз, и теперь она до конца жизни будет ходить в повязке. Она направила меня и научила служить не людям, а идее… У меня не было выбора… Я присоединилась к их движению и научилась делать бомбы… Мой растущий живот очень пригодился — с тобой меня везде пропускали, и я могла пронести все что угодно в любое место. Даже самое охраняемое. Несколько раз ты спасал меня (и как ты чувствовал щекотливые моменты — ума не приложу). Ты расталкивал меня изнутри, заставляя покинуть опасное место, и таким образом уберег от нескольких взрывов. Началась революция, и во мне остро нуждались мои товарищи. Одна из анархисток была в прошлом акушеркой, она преддожила вызвать роды — знала секреты. Ты родился, но оставить тебя рядом я не могла. Мы жили в маленькой квартирке группой больше двадцати человек. Там же был цех, точнее крошечный угол по изготовлению бомб для охоты за угнетателями. Я разыскала свою сестру Анну — она была единственным человеком в мире, к которому у меня было хоть малейшее доверие, а еще нас связывала родственная связь. Тогда уже были первые симптомы душевного расстройства, Анна начала бояться выходить на улицу и ее семье это показалось ненормальным. Так сестра оказалась в психиатрической клинике… Я устроила ей побег и отправила вас троих в Крым. Лукерья тоже была анархисткой. Ее считали бедовой. Все дела, на которые ее брали в помощь, — проваливались. Революция стала ее жизнью, но вот служить ей полноценно невезучая девушка не могла. Потеряв смысл жизни, она хотела застрелиться, но я ее уговорила отправиться с Анной и с моим маленьким сыном в Крым. «Почему я должна соглашаться?» — спросила она меня. «Потому что ты сможешь воспитать настоящего революционера» — обнадежила я ее. Тот чудесный дом принадлежал нашей семье. О нем никто не знал. Камергер хранил там свои секреты — огромный архив, в котором было много любопытных документов и сопроводительных записок к ним. Мой отец собирал картотеку на людей, которых знал. Если бы все это вскрылось, каторга стала бы самым мягким наказанием для них. Я все сожгла… Я поклялась, Мишенька, что несмотря на расстояние, я все равно буду заботиться о тебе… и я сдержала обещание… Ведь так?! Ты — чистый мальчик, ты — святой. Умоляю тебя, возвращайся пока не поздно в Крым! Забудь обо всем этом ужасе… И найди покой души на берегу моря!

Сердце Михаила сжалось. Она шептала и шептала в его ухо, не замолкая до самого утра, рассказывала о своей жизни и о своих мечтах.

— Если бы я могла жить по-другому, я бы все изменила… Прости меня, прости… И прощай, Мишенька! Не нужно меня искать, слышишь? Не нужно меня искать! — произносил ее голос напоследок, и он почувствовал, как тонкая игла вошла под кожу руки.

— Опять, — выдохнул молодой мужчина безысходно, погружаясь в забытье. Его интересовал только один вопрос: где он окажется на следующий день?

Михаил с опаской открыл глаза: все вокруг было в светлой полупрозрачной ткани, а в углу держала свечи обнаженная фарфоровая парочка — он находился в спальне Душечки. Хозяйка дорогих апартаментов сидела рядом с ним на кровати и читала какой-то глупый роман, заметив, что ее гость начал шевелиться, радостно захлопала в ладоши, отшвырнув книгу в сторону, бросилась к нему на шею, но он предупредительно выкинул руку, чтобы избежать бессмысленных лобзаний.

— Наконец-то ты пришел в себя! — ласково произнесла женщина, проведя по его обросшей щетиной щеке.

— Почему я здесь? — удивленно спросил Михаил, вращая глазами, словно безумец.

— Какой ты смешной! — закудахтала Душечка, взъерошив его волосы. Его недоброжелательный взгляд вызвал у Душечки беспокойство, она отсела подальше — почти на самый край кровати со стороны выхода из спальни и, поправив маленький кружевной халатик, звонко произнесла:

— Раз ты в сознании, может, поужинаем?

Он рассматривал ее одежду, которую девица нарочито теребила, словно желала акцентировать на ней внимание. Одеяние ей явно было не в пору — мало. Нечто подобное носила Лье в те счастливые дни, когда они жили вместе в маленькой каморке с узкой кроватью. Теперь это казалось воспоминанием из далекого прошлого… или даже вымыслом — в чем, собственно, его и пытались убедить. Все происходящее казалось странной нехорошей игрой, которая с первых минут начала надоедать ему.

— Где Лье? — спросил он хрипло.

— Лье? Странное имя… Собачье?

— Ты издеваешься?! — воскликнул Михаил и попытался встать, но силы покинули его. — Это нехорошая шутка.

— О чем ты, мальчик мой?

— Где моя одежда? — настойчиво уточнил молодой человек, понимая, что лежит абсолютно голый. На нем не было даже пижамы, в которой он засыпал в палате «Черного креста» после встречи со своей матерью.

— Я выбросила эти лохмотья. На них смотреть было невозможно. И, прости меня конечно, но они пахли так, словно в них умерло сто человек по очереди.

— Лохмотья? — злился Михаил.

— Ты же сам свалился на мою машину, а я тебя загребла к себе. Сюда тебя втащил водитель. Это же элементарно!

— Умные слова тебе не идут! — грубо ответил он, вскочил с кровати и торопливо вышел из спальни. Все в этой квартире было, как в тот день, когда он очнулся в первый раз после того, как побывал в логове Черной моли — в кабаке «Очи черные»: стоял диван, были обои с полосками и шторы, висели огромные зеркала в золоченых рамах.

— Женщина в темной вуали… разговор… карлик, — шептал он. — Но это было тогда! А после было столько всего… Заболела Лье… Я встретился с матерью…

Молодой мужчина уставился на свои руки — на них были маленькие багровые точки — следы от уколов.

— Наркотик! Они вкололи мне какой-то наркотик, а теперь хотят меня одурачить! — продолжал он свои размышления, усевшись на неудобный диван, на котором когда-то очнулся после встречи с Черной молью.

— Это она все подстроила? Черная моль? — вскричал он так громко, словно желал, чтобы вся Москва услышала его возмущение. Застывшая в проеме двери Душечка натянуто улыбалась, но подойти к нему не решалась. В ее округленных глазках был страх и легкая паника.

— Я задал вопрос! — злился Михаил.

— Я никак не могу взять в толк, о чем ты бормочешь!

— Зачем ты лжешь про Лье? Тебе приказали не говорить о ней?! С ней что-то произошло? Что-то страшное…

— Никакой Лье не существует, это плод твоей фантазии, дорогой! — произнесла плаксивым голосом Душечка и начала аккуратно тереть свои виски и закатывать глаза, демонстрируя усталость.