Упреждающий удар

* * *

Где-то я читал, что путь от любви обратно в нелюбовь лежит через насыщение. Что касается нас с Надей, то в Германии насыщение для нас несомненно наступило, но я не сказал бы, что что-то изменилось после того, как наше путешествие подошло к концу. Нет, ничто не изменилось, не охладело и не пропало. И на обратном пути нам по-прежнему хватало лишь одной улыбки или одного взгляда, чтобы воспылать прежней страстью. Мы возвращались в Россию не на поезде и не на самолете, а на белом «мерседесе-600», который был куплен на деньги, оставшиеся после путешествия. Трудно было вспомнить, на что мы растратили все остальное, только хорошо запомнилось, что мы с Надей ни о чем не грустили.

Теперь в нашей жизни были и казино, и тотализатор, и огромные ставки, которые мы не стеснялись делать, и огромные выигрыши… и проигрыши, которые почему-то всегда больше выигрышей, и огромная яхта, взятая напрокат на несколько дней, и полет на пятиместном частном самолете в Париж из Франкфурта-на-Майне — с обязательными объятиями на заднем сиденье. Салон самолета выглядел один к одному, как салон легкового автомобиля, этакое такси, лишь за окнами были облака, а не улица, и тень самолета скользила по ним, а других машин с выхлопными газами и взглядами любопытных пассажиров не было.

От пилота можно было закрыться шторкой, что мы с Надей с превеликим удовольствием и сделали, и заключили друг друга в объятия. А когда Надя захотела распрямить затекшую ногу, она сделала это прямо в окошко. С ноги слетела туфля и пронзила облака. Надя, расшалившись, скинула вторую туфлю.

— Бомбардировка! — кричала она. — Бомбардировка!

В Париже мы болтались, в общем-то, без дела. Я предложил сходить в Лувр, но Надя как-то странно посмотрела на меня и ответила:

— Не могу. Вот чего-чего, но этого… ни в жизнь! — Она прижала раскрытую ладонь к груди.

— Почему? — опешил я.

— Разве я тебе не рассказывала, какой покровитель искусств мой дядя? — чуть ли не со слезами на глазах воскликнула Надя. — Он просто помешался. Ему сказали, что политик должен быть связан с прекрасным, и дядя принял это слишком близко к сердцу. Он решил заиметь вагон знакомых художников в Москве и сделал это… Он постоянно устраивает какие-то выставки, вернисажи, презентации… А я! Да он меня просто достал своими походами по музеям и выставкам. Так что, извини, Павел, — прибавила Надя, понизив голос. — Все, что угодно, но ни единого шага в сторону картин или статуй.

Зато мы поднялись на Эйфелеву башню, сложили маленький самолетик, написали на нем «Надя + Паша» и запустили в белый свет. И еще кричали при этом: «Как фанера над Парижем!»

В метро с Нади срезали сумочку. Сумочку было, конечно, безумно жалко, но Надя не стала унывать, а закричала на весь вагон: «A-а, фигня!», и вынула из кофточки две пачки, каждая по десять тысяч долларов. Весь вагон округлил глаза, а к нам подскочил какой-то рыжий малый, как он сказал, из русской эмигрантской газеты. Он хотел взять у нас интервью. С большим трудом мы от него отбились.

Короче говоря, усталые, но счастливые, как говорится, возвращались мы домой. Наш шикарный белый «мерседес-600» крутил колеса по маршруту Париж — Берлин — Варшава… Границу бывшего СССР мы пересекли в Бресте. И опять безо всяких таких хлопот покатили дальше: Минск — Орша — Смоленск… На всей этой очень длинной трассе, пожалуй, не осталось ни одной автозаправочной станции, где бы мы с Надей не останавливались, чтобы… ну, не так важно что, а важно как часто сделать.

Одно удовольствие, скажу я вам, ехать по хорошим дорогам на шикарном лимузине! Я даже специально заливал по пять литров бензина, чтобы многократно повторить этот быстро полюбившийся нам процесс: сворачиваешь с автострады к сияющему огнями терминалу; занимаешь очередь среди таких же, как ты, не самых бедных автотуристов; тихо подъезжаешь к колонке; глушишь двигатель; выходишь… Надя идет расплачиваться, а я держу пистолет в баке, а сам во все глаза любуюсь Надей. Какая она у меня все-таки стройная, девушки по всей Европе совсем не такие, они даже ее мизинца. не стоят. А когда Надя приподнимается на цыпочках, протягивая деньги в окошко, и мышцы на ее ногах округливаются, так это, я скажу вам, вообще такое зрелище, что…

Короче, заливаем мы пять литров бензина, садимся в машину и смотрим друг на друга. И все понимаем. И отъезжаем побыстрее, но не потому, что Очередь сигналит, а по другой причине.

В ближайшем леске мы останавливаемся и… просто взрываемся, как две гранаты. Набрасываемся друг на друга, как два вампира. Надя переползает ко мне на колени и нагибается к моей шее. Она не кусает, она целует. Я делаю рукой такое движение — вниз и вправо, дергаю рычаг кресла, отвожу его подальше от рулевого колеса. Едва успеваю отключить аккумулятор, есть там такой рычажок, чтобы звуковой сигнал не раздавался, когда Надя, закрыв глаза и покачиваясь, словно на морских волнах, опирается на рулевую баранку, как на спинку кресла…

Так мы с ней и ехали, особо не спеша, но и не задерживаясь. Медленно, но неумолимо приближались мы к пределам Российской Федерации.

Белорусско-российскую границу мы пересекли в районе деревни Красная Горка. Точнее, перед этой Красной Горкой, если смотреть на нее с белорусской стороны. Когда мы проехали указатель Красная Горка — 25 км», я сказал:

— Пора подумать о важном.

— Тебе не кажется, что мы уже один раз пересекали границу? — спросила Надя.

— Что ты имеешь в виду?

— В Бресте!

В Бресте мы заплатили таможенную пошлину и получили отметку в технический паспорт о том, что автомобиль куплен законно. Мне пришлось для этого дать взятку, но при этом мы передрожали так, что второй раз испытывать что-либо подобное не хотелось.

— Что, если попробовать нехожеными тропами? — предложил я, заметив съезд с шоссе.

— Зачем? — спросила Надя.

— Просто так! — сказал я, притормаживая и подавая назад.

Конечно, это была глупость: на «мерседесе-600» по лесным дорогам. Но я хотел покрасоваться перед Надей.

Днище «мерседеса» несколько раз чиркнуло по песку, когда мы съезжали, а потом я остановился, достал карту и несколько минут изучал местность.

— Так, — сказал я. — Все правильно.

— Ты что делаешь? — обеспокоенно спросила Надя.

— В этих местах, — ответил я, вглядываясь вдаль, — где-то течет река Днепр. Знаешь реку Днепр?

Надя согласно кивнула.

— Нам, главное, в нее не упереться, — сказал я. — Между Лядами и Красной Горкой будет лесная дорога, по ней мы попадем на нашу территорию.

Удивительное дело, но граница, как мы выяснили, никем не охранялась. Мы нашли нужную лесную дорогу и проехали по ней двадцать километров, причем ползли по сучьям, потрескивавшим! под днищем «мерседеса», как пистолетные выстрелы, — и хоть бы один пограничник.

— М-да, — сказал я. — Все повымирали.

Зато слева и справа от нас возвышались корабельные сосны.

На шоссе мы выехали уже с российской стороны. Если верить километровым отметкам, то до Москвы оставалось триста восемьдесят с хвостиком километров. Я сверился по карте. Точно, территория была российская.

— Поздравляю с прибытием на родину, — мрачно сказал я. — Вернулись домой блудные дети.

Надя поморщилась в ответ:

— Возвращаться следует с повинной головой, а мы вернулись внаглую!

Через несколько километров мы увидели двухэтажное здание из силикатного кирпича, красиво обсаженное березками. Здесь можно было поесть — над входом висела вывеска: «Ресторан «Русская быль». Я свернул на стоянку и затормозил рядом с огромным рефрижератором.

— Смотри ты, изделия одной фирмы, — сказал я, увидев марку на капоте. — Тоже «мерседес»-. Фура!

— А не скажешь, — ответила Надя.

— Как-то я был здесь с отцом, — сказал я. — В те времена здесь все было уставлено МАЗами и КамАЗами дальнобойщиков.

Мы вышли с Надей из машины. К ресторану вела дорожка, выложенная квадратными бетонными плитами. Швы между плитами поросли травой.

— Что вы здесь делали? — спросила Надя.

— Если честно, здесь недалеко река Березина. Мы приезжали удить рыбу, потому я знаю все реки в округе.

— Река Днепр, — сказала Надя, — и река Березина. Сколько тебе тогда было?

— Пятнадцать лет.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Над стеклянной дверью висела потухшая табличка, составленная из тонких неоновых трубок. Скобы прихватывали к струганой доске надпись Ресторан». Я толкнул дверь, пропуская Надю вперед.

«Ресторан» оказался в дневное время обычной столовой.

— Итак, мы снова дома, — подвел я итог.

— Ничего, — сказала Надежда. — Мы не гордые. В конце концов, я недавно была студенткой.

Я вспомнил, как мне пришлось поступить с Надиными преподавателями и вообще с Надиной Академией Управления. Несколько ценных подарков — ректору, декану, — и Надя получила бессрочным академический отпуск.

— Обычно такой отпуск оформляется по уходу за ребенком, — сказала дамочка, которая оформляла нам требуемые документы. — Так что вы уж не подведите меня, молодые люди.

Я угодливо хихикал. Сердце мое было спокойно, на столе у дамочки стояла бутылка дорогого шампанского и лежала большая коробка конфет.

Мы остановились возле меню.

— Шик закончился, — кивнула Надя, снимая черные очки и засовывая их дужкой за ворот футболки. — Это я понимаю. Мы пересекли границу России, пора привыкать.

Я рассказал ей о супе, который непременно ел каждый дальнобойщик. Этот суп включал в себя кусочек сала, которое в здешних местах называлось «ёлким».

— А что такое «ёлкое сало»?

— На словах не расскажешь, — ответил я. — Это надо попробовать. Мой отец из этих мест, так у них называли в деревне старое сало. Тронутое временем. Уж не знаю, где его теперь найти. Оно непременно плавало в супе дальнобойщиков. Обычно его оставляли на дне тарелки, но отец брал его в рот и, глядя на меня, начинал без хлеба жевать.

Я ожидал, что Надя фыркнет, но она не знала, как это противно — жевать ёлкое сало. Она не произнесла ни звука. Нам пришлось обойтись без сала, зато мы взяли два салата из местной капусты, два украинских борща и два антрекота, похожие на кленовые листья. На третье был кисель с крошками крахмала, плавающими в стакане.

— Помнишь компот из сухофруктов? — спросила Надя.

— Хватит воспоминаний, — попросил я. — Они вызывает жуткую ностальгию по пионерским лагерям.

По старой студенческой привычке мы не снимали тарелки с подносов. Стол выбрали неудачный, он покачивался на трех ногах — четвертая нога была слишком короткая. Вокруг нас летали мухи. От стола пахло гнилью.

— Вот прекрасно! — сказала Надя. — Запахи Родины!

Отобедав, мы спустились на первый этаж. Надя отправилась в туалет. Я, слоняясь по пустому вестибюлю, заметил под лестницей в труднодоступном месте междугородный телефон-автомат.

От нечего делать я остановился и долго рассматривал этот железный ящик, висящий на стене. Даже снял трубку и послушал гудок.

Вернулась Надя. Она восхитилась и тут же захотела куда-нибудь позвонить.

— Куда мы отсюда позвоним? — спросил я.

— Все равно куда! Главное, отсюда! А жетоны, наверное, можно купить наверху, в кассе.