Предчувствие смуты

11

О любви говорили и братья Перевышки. Не часто им приходилось встречаться вот так, наедине, когда впереди была целая ночь для душевной беседы. Последний раз, сколько помнится, виделись четыре года назад, когда отмечали родителю шестьдесят лет.

Был конец ноября. По случаю наступающего праздника Никита закрепил над воротами красный флаг, чтобы сельчане заметили, что у Перевышек торжественное событие. Сельчане с недоумением пожимали плечами: раньше осенью красным цветом отмечали один праздник — День Октября, но октябрь уже прошел.

В селе такую нестыковку заметил только один человек — при советской власти самый рьяный коммунист. Теперь с ним мало кто считался. Это бывший бессменный председатель колхоза «Широкий лан» Алексей Романович Пунтус. К дому Перевышек он приковылял на костылях. Увидев Никиту с молотком в руках, ухмыляясь, крикнул:

— Вы там, в России, грамотно учите историю! Революция была седьмого ноября. И по этому поводу вывешивать красное знамя! Кто вас там, в России, просвещает?

— У нас, Алексей Романович, в этот день родился наш батько, — гордо отпарировал Никита и весело заметил: — Так что вы, бывший товарищ, а теперь уже пан, не забывайте историю нашего села.

Флаг пламенел трое суток, пока гуляли родственники и друзья Андрея Даниловича. Несмотря на разруху и дороговизну, Перевышки не разучились принимать гостей, как в старые добрые времена.

Из Минусинска приехал бывший сослуживец — Игнат Зосимович Парфенов. Повод был — поздравить юбиляра, а заодно и предложить ему перебраться на жительство в Сибирь. Кто-то сообщил, что местная власть обижает знатного механизатора, а в Сибири таким труженикам, как Андрей Перевышко, — уважение и почет.

Вечером, когда гостей поубавилось, старики пригласили в свою компанию Никиту и Миколу. На стол было выставлено домашнее вино и графин самогона собственного приготовления. Дед Игнат пил все, что наливали, и вскоре его отнесли в спаленку.

Андрей Данилович, как хозяин торжества, крепко держался, но и он сдал. Верховодила застольем Клавдия Петровна. Она особенно следила за сыновьями. Сколько лет вот так, как сегодня, братья не встречались!

О женитьбе сыновей мать хотела поговорить на юбилее отца, но до серьезного семейного разговора не дошло — отец успел накачать себя самогоном. А на хмельную голову, как известно, умные вопросы не решаются.

Тогда, четыре года назад, в день семейного праздника, братьям не удалось уединиться, поговорить по душам. Мать была счастлива, что видела их вместе — живых и здоровых. Утром братья расстались: Никита возвращался в свою часть, Микола — в свой институт.

По наблюдениям матери, тогда у Миколы с женитьбой ничего не намечалось. В будничной работе время отсчитывало дни. Никаких мало-мальски заметных событий не предвиделось.

И вдруг из Воронежа — телеграмма. В телеграмме было слово «Соломия».

Сына вдруг как подменили: в глазах — солнечные зайчики, на лице — торжество, да и вообще он не находил себе места.

— Что случилось? — не сразу мать подала голос.

— Соломия нашлась.

— Кто она?

— Мамо, я тебе боялся признаться — это моя дивчина.

— И ты молчал?

— В селе только скажи — будет знать вся Слобожанщина. Дивчина — другой такой на свете нет.

— Ты ее любишь?

— Об этом пока не спрашивай.

Мать была потрясена. Чтобы сыновья от нее таились — такое не могло ей даже присниться. Уж на что отец, прирожденный конспиратор, и тот от жены не мог утаить ни одной тайны. И все же тайна была до наивности проста: Андрей Данилович изредка прятал заначку. О ней, конечно, знали сыновья. Брали рублики только в редких случаях: когда в клубе намечалось кино или в чайную привозили мороженое. Один раз Микола, не согласовав с Никитой, взял из отцовской заначки десять рублей. Косоглазый Леха Зема ездил в Луганск на комиссию и привез оттуда десяток винтовочных патронов — родной бабке наколол дров, и она с ним расплатилась патронами, которые приберегала с войны. Лехе захотелось выпить, и он, зная, что у Перевышек может быть оружие, продал Миколе три штуки. Патроны Микола завернул в промасленную тряпицу и запрятал в дупло старого клена. Каждый год там гнездятся скворцы — сторожат боеприпасы.

Получив телеграмму, Микола собрался в дорогу, как по тревоге: надел новую полотняную рубаху, вышитую крестиками, чесучовый серый костюм, серые туфли на белой подошве, белый галстук удавкой. «В этом одеянии, Миколка, ты выглядишь парубком», — с восторгом говорила Соломия, когда он впервые пришел к ней на свидание.

И в Воронеж Микола заявился парубком, но встреча с невестой состоялась не сразу. Перед встречей с Миколой Соломию расспрашивали офицеры штаба армии. Капитан «Два нуля», уже зная, что Микола — родной брат Никиты Перевышко, просил Соломию рассказать подробно, какие районы чаще всего посещали подруги и как часто они меняли паспорта, а значит, как часто выезжали за пределы Украины.

— Когда пан Шпехта находил нам работу, — говорила она, ничего не скрывая, — тогда мы и выезжали.

— А как принимали украинских снайперов в Израиле? — последовал неожиданный вопрос. Но он не застал ее врасплох.

— Принимали хорошо, — отвечала она, как на зачете. — Но арабов мы не отстреливали. Хотя пан Шпехта и настаивал. Мы знакомились с работой израильских снайперов. Для общения с ними даже переводчик не требовался. Многие снайперы — выходцы из Советского Союза.

— И вы там ничего не заработали?

— Пан Шпехта обещал оплатить. Но мы заявили: это уже не заработок, а вмешательство в чужие распри.

Капитан не удержался, чтобы не уточнить:

— Кто вас так просветил?

Соломия подняла свои ореховые глаза, посмотрела на капитана: взрослый человек, а задает вопросы, как детям.

— Пан капитан, пораскиньте мозгами: если все будут требовать самостийности, и в первую очередь территорию… А на этой территории проживает несколько народностей. Как тут быть? Национальный вопрос в Палестине давно в крови купается.

— Но решать его когда-то придется?

— Он сам собой разрешится, когда люди перестанут враждовать друг с другом.

— И когда вы пришли к такому выводу?

— Когда меня избил полевой командир Абдурханов. И не только избил…

Капитан сделал предостерегающий жест.

— Вы только об этом Николаю Перевышко…

— Я ему сама все скажу.

— И тем самим нанесете ему душевную рану.

— Пусть лучше от меня услышит, чем от кого-то…

— И то верно. Понимаете, Соломия… — капитан впервые назвал наемницу по имени, чего еще полчаса назад не мог себе позволить. Назвал по имени, но фразу не закончил.

Чем-то она его подкупила. А чем? Даже себе ответить не смог. Эта молодая украинка, взявшая в руки винтовку, чтобы зарабатывать себе на жизнь, лишая жизни других, даже не представляла, через какие муки ей самой предстоит пройти.

Никогда не занимаясь политикой, она стала политиком. Ее друзья и знакомые были убеждены, что Соломия — непримиримая националистка. Пан Шпехта пророчил ей блестящее будущее в лоне католической церкви — ведь мать была убежденной католичкой. Это мать твердила ей с детства: превыше всего Иисус Христос и Его Мать — Мария. «Врагов католической церкви, — напоминала она, — убивать не грех, это — служение Богу».

И Соломия убивала, как велел ей пан Шпехта. Не больно задумываясь, кто он, Шпехта, на самом деле. К нему привела ее Ядвига Корниловская. Многое о нем подружка умолчала. Не сразу, не вдруг Соломия дошла своим умом: да это же страшный человек! У него нет ничего святого. Он всем улыбается и всех ненавидит. Это уже особенность его национального характера.

Раньше Соломия считала, что Варнава Генрихович Шпехта — ясновельможный пан голубых кровей. Если его послушать, сразу не поймешь, какой народ он представляет. Себя называет украинцем, а тех же украинцев презирает. И, слушая Шпехту, уже не сомневаешься, что это нацист германского пошиба! Он искренне скорбит, что немецкие ученые не успели собрать атомную бомбу и сбросить на русских.

Не кто иной, как Зенон Мартынович Гуменюк, поверг Соломию в шок: по его убеждению, пан Шпехта, оказывается, — еврей с примесью арабской крови, и родина его — Тунис, земля древнего Карфагена. Поэтому смуглость кожи вполне объяснима.

— Это нас, украинцев, можно безошибочно узнать по внешнему виду, где бы мы ни очутились, — говорил Гуменюк, как делал открытие. — А вот евреи принимают окрас того народа, среди которого проживают. Даже, если нужно, меняют и цвет кожи.

— А если живут среди китайцев?

— Не отличишь от китайца. Есть там еврейская диаспора. Ей около тысячи лет. Если не знаешь — не угадаешь, кто перед тобой: иудей или китаец.

Зенон Мартынович показал свидетельство, выданное одесским раввинатом.

— Одессит из Карфагена? — изумилась Соломия. — А ведь он собирался на польке жениться, клялся, что он чистокровный поляк.

Услышав такое от Ядвиги, Зенон Мартынович заметил:

— Чистокровными бывают разве что лошади. Люди мешают свою кровь, не задумываясь, сколько и какой. Кстати, в Одессе, где-то на Пересыпи, у пана Шпехты есть жена, мадьярка. В годы немецкой оккупации прятала его в катакомбах.

— А разве жена у него не полька?

— Вполне возможно, что была и полька, — согласился Гуменюк. — У библейского царя Соломона было три тысячи жен и столько же наложниц. Так что удивляться не приходится…

Этот разговор состоялся накануне отъезда Соломии в Грецию, когда она по воле Шпехты сначала оказалась в Грузии, а затем — в Чечне. Тогда Варнава Генрихович на полгода отдал ее террористу Умарову, а тот перепродал ее Абдурханову…