Письменная культура и общество

Но не только авторы или переводчики преподносят свои книги государям. К этому жесту нередко прибегают и издатели-либрарии: посвящение может стать предметом соперничества между создателем произведения и изготовителем книги. Весьма показательным примером тому служит деятельность Антуана Верара, ведущего парижского либрария 1485-1512 годов. Как показала Мэри Бет Уинн, для всех изданий Верара характерны некоторые общие черты, напрямую восходящие к изготовленным им же манускриптам: во-первых, в них содержится послание, стихотворение или пролог-посвящение, причем иногда оно присутствует лишь в экземпляре, поднесенном королю; во-вторых, в подносных экземплярах, как правило, помещена миниатюра со сценой вручения книги. Примечательно, что Верар, не являясь ни автором текстов, ни печатником книг (он лишь их издатель), часто изображает себя в роли и в позе дарителя. Его портрет фигурирует на целом ряде миниатюр, рисующих сцену поднесения книги королю, а в одном из манускриптов над этим портретом мы видим надпись «Автор». Верар подписывает своим именем большинство посвящений (прибегая к формуле «нижайший и покорнейший слуга»). Среди опубликованных им сочинений тринадцать содержат посвящение Карлу VIII, подписанное их автором или переводчиком, — и одиннадцать, то есть почти столько же, заключают в себе обращение к государю самого Верара. Иногда он пишет оригинальные посвящения, но нередко присваивает и чужие прологи — даже предназначенные другому лицу. Так, в «Древе сражений», выпущенном в 1493 году, он приписывает себе составленное автором посвящение, адресуя Карлу VIII текст, написанный для Карла VI. Аналогичным образом он использует одно и то же посвящение в двух подносных экземплярах «Боэциева утешения», опубликованного в 1494 году: первое обращено к Карлу VIII, второе — к Генриху VII Английскому, чье имя вписано чернилами вместо стертого и соскобленного имени короля Франции[123]. Издатели-либрарии, считая себя «авторами» книг, текст которых, однако, написан не ими, подносят государю в дар и доставляют в его библиотеку экземпляры своих изданий, чтобы добиться высочайшего покровительства. Впрочем, подобная практика характерна не только для ранней стадии в развитии книгопечатания: в XVII веке либрарий Туссен Дюбре включает в восемь своих изданий эпистолы-посвящения собственного сочинения, три из которых адресованы государям: два — Людовику XIII и одно — Карлу I Английскому[124].

Посвящение и поднесение книги приобретает особый смысл, когда речь идет о научных трудах. Возьмем, например, Галилея[125]. В 1610 году он — профессор математики Падуанского университета, подчиненного Венецианской Республике, — лелеет надежду обрести покровительство абсолютного монарха: полученное вознаграждение может избавить его от необходимости отдавать большую часть времени преподаванию. Чтобы добиться своей цели, Галилей пускает в ход главное оружие — посвящение. В 1610 году он печатает в Венеции, у Томассо Бальони, книгу под названием «Звездный вестник» («Sidereus Nuncius»), где описаны наблюдения, которые он осуществил благодаря изобретенному им телескопу (perspicillum). Книга открывается посвящением герцогу Козимо II Медичи, от которого он ждет покровительства и поддержки. Галилей подносит ему не только книгу, но и саму зрительную трубу, которая позволит государю наблюдать поверхность Луны, неподвижные звезды, Млечный Путь, туманности, а главное — четыре неизвестные доселе звезды. Именно их (даже в большей степени, нежели книгу) он посвящает Медичи, назвав их герцогским именем. Как указано в заглавии, четыре эти планеты, которые вращаются вокруг Юпитера и «quos, nemini in hanc usque diem cognitos, novissime Auyhor depraehendit primus, atque Medicea Sidera nuncupandoa decrevit» («которые до нынешнего дня никому не были ведомы, недавно впервые были открыты Автором, и решил он назвать их звездами медицейскими»)[126].

Следуя династической и астрологической мифологии рода Медичи, в рамках которой Козимо I ассоциировался с Юпитером, Галилей на самом деле как бы вручает герцогу нечто, уже ему принадлежащее: звезды, которым заранее было предначертано носить его имя. В предисловии об этом сказано предельно четко: «Творец звезд словно бы сам, посредством явных знаков, подсказал мне посвятить новые сии планеты славному имени Вашей Светлости, избрав его среди прочих». Действительно, Козимо II родился, когда Юпитер «пребывал в средине Небесного свода», и получил в наследство добродетели, доставшиеся основателю медицейской династии от «звезды Юпитера, благороднейшей среди равных ей»[127]. Благодаря подобному дару и искусному посвящению старания Галилея увенчались успехом: через пять месяцев после поднесения книги Козимо II назначил его Первым Философом и Математиком Великого герцога Тосканского (Filosofo e Matematico Primario del Granduca di Toscana). Отныне он получает жалование как профессор математики Павийского университета, но не обязан ни жить там, ни преподавать. Кроме того, через послов и дипломатов великого герцога он распространяет по всей Европе, среди многочисленных князей и кардиналов, свой «Sidereus Nuncius» и зрительные трубы, которые преподносятся вместе с книгой[128]. Тем самым адресат своим политическим авторитетом подтверждает и удостоверяет подлинность открытия, совершенного дарителем.

Как показал Марио Бьяджоли, поднесение «Sidereus Nuncius» Козимо Медичи, благодаря которому библиотека герцога пополнилась новой книгой, — наглядное свидетельство той важной роли, какую играло покровительство государя в Европе XVI-XVII веков[129]. Для писателей, ученых, художников стать клиентом или придворным, оказаться в прямом подчинении у государя — зачастую единственный способ обрести независимость, недоступную в силу традиционной принадлежности к университету или ремесленной корпорации. Только благодаря своей придворной должности Галилей смог уйти от традиционной иерархии дисциплин, согласно которой математика в университете подчинялась философии. Точно так же художники, стремящиеся вырваться за рамки корпоративных норм, имеют для этого лишь одну возможность — сделаться придворными живописцами[130]. Следовательно, акт поднесения книги государю может определить все последующее существование литератора или издателя. Принимая или отвергая посвящение, повелитель по самому своему положению способен узаконить или, наоборот, дисквалифицировать произведение — или открытие. Так, в 1623 году князь Чези и члены Академии деи Линчеи, к которой принадлежал Галилей, решают посвятить и поднести папе Урбану VIII, избранному 6 августа, новую книгу ученого «Стрелец» («Il Saggiatore»), отданную в печать в марте. С помощью этого посвящения, а также распространения экземпляров книги среди кардиналов (включая кардинала-племянника), Галилей и члены Академии рассчитывали заручиться поддержкой новоизбранного папы в дискуссии о кометах, разгоревшейся между ними и иезуитами из римской обсерватории. Результат их не разочаровал: когда спустя несколько месяцев после публикации «Стрельца» Галилей приезжает в Рим, он шесть раз удостаивается аудиенции у папы и получает, хотя и с некоторыми оговорками, разрешение опубликовать книгу, которая его в конце концов и погубила, — «Диалог <...> о двух главнейших системах мира, птолемеевой и коперниковой» («Dialogo <...> sopra i due massimi sistemi del mondo, tolemaico e copernicano»)[131].

В истории с «Sidereus Nuncius» обращает на себя внимание еще один факт. Именуя себя в заглавии простым «звездным вестником», всего лишь курьером, посредником, раскрывающим вечную истину, до времени скрытую от человеческих глаз (что спутники Юпитера — медицейские звезды), Галилей перечеркивает свою авторскую идентичность[132]. Перед нами классическая фигура «посвятительной риторики», примеры которой можно множить до беспечности. Приведу лишь один, принадлежащий перу Корнеля.

Его «Гораций», премьера которого состоялась в марте 1640 и который был опубликован в январе 1641 года, содержит посвящение кардиналу Ришелье. Корнель льстит министру, уверяя, что его мысли и суждения являются совершенным выражением театральных правил: «Вы облегчили нам познание его [театрального искусства], ибо отныне, чтобы постигнуть его, нам довольно лишь не сводить глаз с Вашего Преосвященства, когда удостоите Вы своим присутствием и вниманием представление наших Поэм. Читая по лицу Вашему, что Вам нравится, а что нет, узнаем мы наверное, что хорошо, а что плохо, и выводим непогрешимые правила касательно того, чему должно следовать, а чего избегать»[133]. Следовательно, трагедия, которую получает в дар Ришелье, представляет собой, по сути, плод его собственных уроков, а значит, его собственное творение — в той же, если не в большей мере, нежели творение Корнеля. Неважно, чем является в данном случае этот риторический прием, превращающий короля или вельможу в «автора» поднесенного ему сочинения, — ироническим преувеличением, искренним соблюдением законов жанра или же иллюстрацией аристотелевской теории соматических эффектов трагедии; в любом случае это один из способов сделаться клиентом, удостоверив абсолютное всевластие правителя, который владеет не только тем, что дает, но и тем, что получает.

Как правило, государю посвящается отдельная книга, призванная обогатить его библиотеку, дать ему пищу для чтения и снискать его благоволение. Но в одном случае, быть может, заслуживающем особого внимания, государю вручается нечто большее, чем просто произведение, — целая библиотека, претендующая на звание королевской. В 1583 году Лакруа дю Мэн пишет мемуар под заглавием «Намерения, сиречь Замыслы г-на де Лакруа дю Мэна, поднесенные Христианнейшему Королю Французскому и Польскому Генриху III сего имени», а в следующем году печатает его в «Первом Томе Библиотеки»[134]. В тексте излагается план идеальной библиотеки, «совершенной и законченной во всех отношениях». Она должна состоять из ста шкафов; «в каждом из них должно содержаться сто томов, общим числом десять тысяч, поделенных на Книги, Главы, Тетради и общие места и расположенных в алфавитном порядке, дабы легче было их найти». Принцип, положенный в основу этого проекта, целиком обусловлен интеллектуальной практикой общих мест, цель которой — сгруппировать по рубрикам и темам, в тетрадях либо книгах, различные цитаты, примеры, ссылки и наблюдения.

Этой практике подчиняется и сама структура библиотеки. Если цель ее, по словам Фернандо X. Боуса Альвареса, состоит в «изящном сотворении заново всего мироздания, высшая иерархия которого отражается в библиотеке — месте, чей порядок также был сотворен»[135], то в библиотеке о ста шкафах она достигается через соположение ста различных рубрик, образующих вместе как бы тетрадь или книгу общих мест. Лакруа дю Мэн в своем мемуаре распределяет их по семи разделам: «предметы сакральные», «искусства и науки», «описание Мироздания как в целом, так и в частностях», «род человеческий», «знаменитые военачальники», «творения Божии», «смеси различных Мемуаров». В каждом из этих классов (какую роль они должны были играть в материальном расположении библиотеки, осталось неизвестным) номенклатурой предусмотрено сто (на самом деле — сто восемь) рубрик, соответствующих шкафам. Таким образом, перед нами не систематизация знания, построенная на разграничениях и подразделениях, и не иерархия научных дисциплин, вроде двадцати одной книги «Пандектов» («Pandectarum, sive Partitionum universalium») Конрада Геснера, опубликованных в Цюрихе в 1548 году[136]. Классификация Лакруа дю Мэна — это, в первую очередь, набор удобных категорий для перечисления предметов сакральных и светских.