Невеста берсерка

Кровь конунгов, молча признал Харальд.

— Я буду продолжать, — шипящим шепотом выдохнул он. — Пока не увижу, как твои кости торчат из твоего же плеча…

— Я скажу, — выкрикнула Рагнхильд. — Но прошу… они не виноваты… они всего лишь обещали прислать гонца, если тебя во Фрогсгарде убьют. Я, как вдова, забрала бы драккар, твои богатства… и пообещала твоему хирду щедро заплатить. Мы уплыли бы на Гротвейские острова, к брату моего отца, ярлу Скули Желтоглазому. Прежде, чем явится Гудрем.

— И опять не вся правда, — задумчиво заметил Харальд. — Рагнхильд, ты играешь со мной? Знаешь, чем кончаются игры с такими, как я? Моя мать могла бы тебе рассказать, останься она в живых. Ее выдали замуж за берсерка.

И тут Рагнхильд Белая Лань зарыдала.

— Ярл Харальд, прошу, будь милостив. Они всего лишь хотели уплыть вместе со мной, если бы ты погиб. Они тоже боялись Гудрема…

— А выживи я, помогли бы избавиться от уже ненужного берсерка, — рассеянно протянул Харальд.

Ответ Рагнхильд на последние слова его не интересовал. Даже не будь у нее таких мыслей сейчас — они непременно появились бы потом.

У Белой Лани следовало спросить о другом. И сейчас она была как раз в нужной степени запуганности, чтобы ничего не скрывать. И ничего не стыдиться.

— Я спрошу еще кое-что, Рагнхильд. Но помни — отвечать только правду.

Жар из парной уже выдуло — от раскрытой двери к дымовому отверстию тянуло сквозняком. Харальд отступил в сторону, чтобы свет из малой дыры в потолке упал на лицо Рагнхильд. Приказал:

— Смотри на меня и говори все, как есть. Когда Гудрем заваливал тебя на спину и брал, ты видела его руки? Какого цвета была на них кожа? Ногти?

В разного рода преданиях и легендах говорилось, что у драугаров кожа и ногти меняют цвет, размышлял он. Или белеют, или чернеют. Конечно, сказания могли и врать…

— В первый раз у него на руках была кровь моих братьев, — с ненавистью выдохнула вдруг Рагнхильд. — Кожа у него была красной от крови, и ногти… даже на пиру он сидел с окровавленными руками.

Она оскалилась — почти как сам Харальд перед этим. Даже перестала всхлипывать. И почему-то задрожала.

Может, даже от проснувшейся ярости, подумал Харальд. Все-таки в ней текла кровь конунгов.

— Хорошо, — проворчал он. — Было ли его тело слишком тяжелым? Холодным? Вода с него текла?

Рагнхильд мгновенье смотрела на него непонимающе.

Значит, нет, подумал Харальд. Всех тех врак, которые скальды приписывают драугарам, за Гудремом не водилось.

Вот только это ничего не значит. Про его отца тоже всякое болтали — а на деле он был немного другим.

— Мне нужно знать все, что связывает Гудрема и Ермунгарда, — проворчал Харальд. — Ну?

Белая Лань несколько мгновений смотрела на него, сузив глаза. Потом крикнула с надрывом:

— Мой отец. Мой отец, которого он принес в жертву твоему отцу. Это их связывает. Разодранное тело конунга Ольвдана, водившего в битву одиннадцать драккаров. И знай я хоть что-то о связи Гудрема и Ермунгарда, я кричала бы это всему миру… чтобы все знали. Может, хоть тогда кто-нибудь убил бы Секиру.

— А его слова на пиру? — напомнил Харальд.

— Все, что я слышала, я тебе уже сказала, — выпалила Рагнхильд. — Одно я знаю точно — Гудрем тебя боится. И там, на пиру, когда он говорил о тебе, в голосе его был страх.

Если так, то Гудрем точно не выйдет на хольмганг, молча подумал Харальд.

Бабы. Наслушаются сказок скальдов и думают, что в жизни все происходит так же, как в них…

Он встал и вышел.

Викинг, посланный им в Мейдехольм, вернулся только после обеда. Среди новостей, принесенных им, было известие и о Рагнхильд. Ту видели в поселении.

И двое богатых викингов собрались отправиться во Фрогсгард, чтобы выкупить тех жен погибшего Ольвдана, родственники которых могли заплатить за них достойный выкуп.

А еще викинг сказал, что люди в округе беспокоятся. Но есть и такие, кто говорит, что под властью Гудрема всем будет житься спокойнее.

Человек, посланный во Фрогсгард, так и не вернулся. То ли сам задержался, то ли его задержали…

И второй допрос Торвальда и Снугги не дал ничего нового. Слишком калечить воинов Харальд не хотел — все-таки в том, что они хотели помочь дочери своего конунга, которому когда-то принесли клятву, не было ничего плохого.

Покончив с допросами, он до самого вечера мотался от устья фьорда к воротам поместья. Высматривал. Прислушивался к себе самому…

Но так и не решил, что делать.

Рагнхильд не высовывала носа из отведенных ей покоев. Торвальда и Снугги Харальд пока оставил связанными, приказав запереть в одной из кладовых…

ГЛАВА 3
Решение

А вечером, зайдя в свою опочивальню, Харальд увидел Добаву, сидящую в изножье кровати — и что-то шившую. Ему сразу вспомнился разорванный рукав ее платья.

Про Крэсив я забыл, подумал он. Да и в Хель ее. Будет еще день, будет и время.

Старуха испуганно метнулась мимо него к двери — и Харальд не стал ее останавливать. Воспоминание о тяжком приливе крови ниже пояса, проснувшемся, когда он увидел снежную красоту голого тела Рагнхильд, было еще живо в памяти.

Харальд пропустил старуху и захлопнул дверь.

Добава, вскинув голову, смущенно улыбнулась. Словно сама застыдилась этой улыбки — и своей радости.

Зато Харальду вдруг стало спокойно. На стене напротив поблескивало его оружие, на кровати ждала женщина, тоже его…

Чего еще желать тому, кто в детстве засыпал рядом с коровами? И просыпался, когда кишки сводило от голода?

Мысль мелькнула и погасла. Харальд, поморщившись, тряхнул головой. Он не любил вспоминать то время. Для него жизнь по-настоящему началась только в четырнадцать лет, когда он отправился в свой первый поход.

Но не на драккаре деда Турле или сына его, дяди по матери Огера — а на корабле ярла Рюльви Длинноногого, заглянувшего в их поместье перед тем, как поплыть к английским берегам…

И все, что было до этого, Харальд вспоминать не любил.

Он размашисто дошагал до кровати, присел на корточки перед Добавой. Обхватил руками ее коленки, прямо поверх платья из грубой шерсти. Посмотрел в глаза, сиявшие темно-синим блеском морских глубин.

Девчонка засмущалась еще сильней. Улыбка с лица почему-то сошла, она глянула на него уже осторожно — и развернула, вскидывая повыше, то, что шила.

Рубаха. Судя по вороту и недлинному подолу, мужская.

Но шелковая, с вышитой птицей на плече. Харальд разглядел два почти готовых крыла, длинную шею, закрученную завитком.

Лебедь, подумал он. Птица, которой не место на рубахе воина, слишком слабая… но верная.

Все-таки слишком много народу в последнее время стало заботиться о его тряпках, мелькнула у него мысль. Вон даже славянская рабыня — и та…

Шелковая рубаха. Он что, баба?

Но Добава смотрела с такой надеждой, что он вздохнул, смиряясь. Покопался в памяти, пробурчал, отыскав одно из славянских слов, которые знал:

— Хорошо.

Потом выдернул из ее пальцев рубаху, поднялся, дошагал до одного из сундуков, бросил на него противно-скользкий сверток. Быстрым движением, словно пальцы отряхивал.

Девчонка следила за ним, не отрываясь, с неуверенной улыбкой.

Может, дать ей свободу, подумал вдруг Харальд, возвращаясь к кровати. Когда история с Гудремом, болтающим непонятно что — и почему-то связанным с Ермунгардом — закончится.

И если оба они еще будут живы после этого.

Но сделать все, как положено. Приказать наварить эль свободной шеи. Устроить пир, пригласив на него свободных людей. И на нем, напоив ее элем свободной шеи, дать новое имя.

Чтобы славянская рабыня по имени Добава умерла, а вместо нее народилась свободная женщина.

Только имя нужно подобрать получше. Может, дать лебединое — Сванхильд?

Он встал рядом с ней, посмотрел сверху вниз. Девчонка вскинула к нему лицо, глаза блеснули доверчиво и влажно.

И на Харальда вдруг накатило такое желание, что он потерял голову.

Может, дело было еще и в том, что смотрела она на него снизу вверх. Как Рагнхильд тогда в бане.

Харальд вздернул девчонку на ноги, ухватил за одежду. Рывком содрал все, не прислушиваясь к испуганному ойканью.

И лишь когда взялся за собственную рубаху, мельком глянул на нее.

У Добавы на лице было немного страха — и опять жалость. А поскольку смотрела она на него, значит, жалость относилась к нему. Еще и ежилась, держа перед грудью вскинутые и сомкнутые руки. Прикрывалась неосознанно…

Он скинул с себя одежду, торопясь и раздирая швы. На этот раз ему не хотелось ни уюта кровати, ни мягкости меховых покрывал — только войти в девчонку, видя при этом ее глаза.

Харальд надавил ладонями ей на плечи — не снежно-белые, как у Рагнхильд, а розоватые и теплые. Заставил сесть, сам тут же опустился перед ней на колени.

Посмотрел в глаза Добавы. Слегка испуганные — и все же наполненные тихим счастьем.

Зря она так смотрит, мелькнула у него мысль.

Все, что Харальд делал потом, делалось быстро, как в битве. Он рывком раздвинул бедра девчонки еще шире, отбросил руки, вскинувшиеся к груди. Впечатал расставленные пальцы в ее ягодицы — и дернул к себе, насаживая на копье, уже готовое и надсадно ноющее. Ждущее и желающее ее тела так, что хребет сводило до самой шеи.

Лишь дар берсерка, звериным чутьем всегда знавшего, куда ляжет удар, позволил в последний миг осознать, что могла натворить такая жестокость. И Харальд успел приподнять Добаву, чтобы войти чуть мягче, не раздирая напрочь мягкий и узкий вход.

Но боль все равно причинил. Девчонка звонко вскрикнула.

Звук отразился от досок потолка, вернулся, одарив его колкой мимолетной вспышкой стыда. Которая тут же угасла в волне наслаждения.

Харальд двинулся назад, ощущая сухую узость ее входа. Мягкого и все же неуступчивого…

Все в ней было таким же, как она сама — мягкость и неуступчивость, все вместе.

Он вернулся в нее одним тяжелым ударом. Наслаждение окатило тело, заставив хрипло выдохнуть сквозь зубы.

Добава вскинулась, ухватилась за его шею и за одну из косиц. На этот раз она не кричала, только вздох обернулся коротким стоном.

Харальд, по-прежнему держа одну руку на ее ягодице, вторую вскинул вверх. Запустил пальцы в светлые волосы, собранные в косы, успевшие наполовину расплестись. Потянул, заставляя чуть откинуться назад, чтобы видеть ее лицо.

Добава не жмурилась, и Харальд этому обрадовался. Глядела на него широко раскрытыми глазами, судорожно вздыхала в такт его ударам — и ресницы вздрагивали…

И тело у него горело от наслажденья.

Он излился в нее, не удержавшись от короткого рычащего звука напоследок. Замер, вжавшись в узкую впадину между бедер девчонки — одна рука на ее затылке, другая на ягодице.

А сам смотрел. Запоминал все, что видел. Глаза, сейчас темно-синие, в которых трепетал огонек светильника — и отражался он сам, темным силуэтом, смутным, но вполне человеческим. Золотистые волосы, нежная округлость щек, беззащитная мягкость полуоткрытых губ.