Невеста берсерка

Он двинулся к сундуку, где лежала чистая одежда. Взял смену для себя, потом, оглянувшись на Добаву, добавил еще одну рубаху. Содрал с кровати из-под мехового покрывала льняную холстину, сунул все это ей в руки…

А потом, сведя брови на переносице, кивком указал на дверь. И вышел первым, чутко прислушиваясь к тому, как мелко, почти неслышно, топочет следом за ним по камню Добава.

По двору за Харальдом-чужанином Забава почти бежала, втихомолку утирая слезы. Вокруг успело стемнеть, но у ворот поместья горел маленький костерок. Рядом, под темными стенами, что-то поблескивало. Копья Харальдовых ратников?

В бане на этот раз они только мылись. Забава, глянув на спину, по которой крест-накрест шли два толстых, в палец толщиной, красных рубца, содрогнулась.

И обратно шла, чувствуя себя еще виноватее, чем прежде. Чистая рубаха Харальда колола распаренную кожу — он прихватил для ней одежду из своих запасов, из грубой шерсти.

Но Забава под ней даже не ежилась. Ветер дул, льняная холстина, которую она накинула поверх рубахи, чтобы прикрыть голые ноги, хлестала по коленям…

Девчонка стала шелковой. Смотрела печальным взглядом, пока он раздевался в предбаннике. А едва зайдя в парилку, тут же зачерпнула воды в бадейку и поднесла ему.

Покивала, осторожно ставя рядом с ним на скамью — мойся, мол. Острые грудки в такт кивкам маняще дрогнули…

Харальд в ответ грозно глянул и качнул головой.

Добава оказалась понятливой. Тут же мышкой ускользнула в другой угол бани и больше не пыталась обихаживать его, как старую бабу.

Жаль, что старуха ушла, размышлял Харальд, возвращаясь в опочивальню. Спросить бы, с чего это девчонка вдруг так рассопливилась.

С другой стороны, слушается — да и ладно. Не время сейчас с девичьими слезами разбираться.

Он, нарочно задержавшись у порога, поглядел, как Добава, опять глянув жалостливо в его сторону, мелкими шажками дотопала до кровати. Сама, без понукания. Собрала быстро меховое покрывало, застелила обратно льняную холстину.

И замерла, снова уставившись на него с печалью. Он кивнул на кровать — девчонка, не снимая рубахи, бочком опустилась вниз. Со взглядом таким… и лицом жалостливым настолько…

Что Харальд, коротко хохотнув, пошел сгонять это выражение с ее лица.

Харальд-чужанин содрал с Забавы рубаху не сразу. Сначала рванул вверх, оставив на локтях — и толчком ладони запрокинул ее руки назад, за голову. Пальцем погрозил, чтобы не двигалась…

Сам тут же улегся сверху. Низко, так, что лицо его нависло над Забавиной грудью.

Целовал Харальд-чужанин жестко, с прикусом. Натертые колкой шерстью соски заливало от этого жаром, и Забава задыхалась. Жалость к нему ушла как-то сама собой — не до нее стало.

А он сверху еще и глазами сверкал — серебряными, ярче огонька, танцевавшего на конце светильника. От этого воздуха Забаве не хватало еще больше. Руки, не смея его ослушаться, она держала на подушке за головой, в складках колкой рубахи…

Ойкала, когда Харальд прикусывал соски жестче прежнего.

И тяжесть его тела на ее ногах была такой обжигающей, что снизу, под животом, все горело. Словно давило там — толчками, с током крови. А еще сжималось, билось что-то внутри…

Когда Харальд наконец скользнул вверх, вскинутой рукой стаскивая с Забавы рубаху до конца, она прогнулась. Сама не зная зачем. И жесткое навершие его мужского копья приняла с выдохом, настолько похожим на стон, что сама его тут же застыдилась.

Тяжелое дыхание Харальда морским прибоем билось ей в уши. И потолок опочивальни качался, и жаркие волны по телу шли накатом — все оттого, что внутри себя она чувствовала его. И с каждым тяжким толчком между ног чувствовала все сильней.

А щеки горели. Уже и не поймешь, от стыда или от чего другого…

Наступивший день был хмурым, и тучи ползли так низко, что почти касались скал над фьордом.

Харальд проснулся засветло. Прогулялся вдоль стены, проверил стражу. Сходил на псарню, с руки покормил черных кудлатых кобелей. Подумал — если новости из Фрогсгарда и Мейдехольма будут тревожными, псы, притравленные на волков еще прошлой зимой, могут пригодиться…

Он перекусил в общей зале, посматривая на воинов, сменившихся с ночной стражи и зашедших поесть. Тревоги в голосах и словах не было — только усталость от бессонной ночи. Потом кто-то припомнил, как жарко покрикивала рабыня, которую один из викингов, свободных от стражи, выманил ночью к коровнику. Все загоготали…

И ни осторожности в словах, ни опасливых взглядов в свою сторону Харальд не заметил. Добрый знак. Ему доверяют.

Он уже выходил из общей залы, раздумывая, а не сплавать ли к верфи, проведав по пути дозоры, ходившие на весельных лодках перед устьем фьорда, когда заметил метку дыма, лениво вставшую над скалами вдали.

И замер, всматриваясь в воздух над фьордом.

Мгновенье спустя с причала грянул вопль. Со стороны мужского дома, громыхая оружием, к спуску в скалах побежали свободные от стражи викинги. Харальд, мимо которого уже неслись те, кто только что сидел в общей зале, зашагал следом. Размашисто, торопливо…

Запыхавшийся Кейлев нагнал ярла у начала лестницы.

— Не спеши, — бросил Харальд ему через плечо. — Это не драккар, это лодка. Кто-то решил нас проведать…

Большая часть его воинов уже успела забраться на драккар — на тот случай, если ярл решит встретить гостей на воде. Где-то с десяток остались стоять на причале. Посторонились, когда Харальд прошагал мимо.

Он дошел до конца дощатого настила, замер в шаге от его края.

Приближавшаяся лодка оказалась крупной, на три пары весел. Но ветер дул со стороны фьорда — и суденышко ходко шло под парусом. Харальд разглядел на корме фигуру в красном плаще.

Нахмурился. Дорогой плащ на человеке, приплывшем в одиночку…

Кейлев, замерший у ярла за левым плечом, вдруг бросил:

— Баба.

Но Харальд и сам уже видел поток светлых волос, падавших на красный плащ. Кто-то из воинов восхищенно крикнул у него за спиной:

— Это же Рагнхильд Белая Лань. Ольвдансдоттир. Откуда она тут? Я-то думал, всех дочерей Ольвдана…

Возглас оборвался — кто-то наконец догадался ткнуть крикуну под ребро.

— Да, похожа на дочку убитого конунга, — хмуро согласился с говорившим Кейлев. — Не к добру это.

Харальд молчал, вглядываясь в подплывавшую лодку.

Рагнхильд собрала парус незадолго до причала — уверенными красивыми движениями. Встала на носу, пока лодка на остатках набранной скорости шла к сваям. Поглядела прямо в глаза Харальду…

И веревку, чтобы закрепить на причале, бросила прямо в него.

Харальд поймал, не отводя от нее взгляда. Потом выкинул руку вбок, разжал пальцы. Кейлев, стоявший сзади, подхватил конец, дернул, закрепил на резном столбе, торчавшем из угла настила.

Борт лодки стукнул о сваи. Рагнхильд Белая Лань стояла на носу лодки, вскинув голову. Смотрела на него и надменно, и беззащитно — все вместе, как умеют только женщины.

Потом громко сказала:

— Приветствую тебя, ярл Харальд. Я Рагнхильд Ольвдансдоттир, дочь конунга, убитого Гудремом Кровавой Секирой. Позволь сказать тебе то, что услышали мои уши в Йорингарде. Потом я уйду. Разреши ступить на свою землю, потому что вести, которые я принесла, тебе лучше узнать наедине.

Харальд молчал, рассматривая ее.

Ему доводилось слышать о красоте Белой Лани Рагнхильд. Все похвалы, что ей воздавались, оказались правдой. Высокая, белокожая, с глазами цвета неба в солнечный день. Волосы, отливающие снегом. Безупречные скулы, прямой точеный нос, крылья надломленных посередине бровей…

И губы, красоту которых воспевали скальды во всех тингах Нартвегра. Алые, как рассветное зарево перед грозовым днем.

— Приветствую тебя, Ольвдансдоттир, — ответил наконец Харальд. — Будь моей гостьей, если того желаешь.

Он шагнул к краю помоста, нагнулся, опершись одной рукой о колено, а вторую протянув вниз. Рагнхильд вцепилась в его ладонь обеими руками. Харальд рывком выдернул ее на помост, развернулся, больше не глядя на гостью.

Тихо сказал, проходя мимо Кейлева:

— Угощение в общий зал. Но не сразу.

Он взобрался по лестнице, слыша за спиной не только шаги Рагнхильд, но и шепотки воинов. И едва шагнул на дорожку, ведущую к главному дому, наткнулся взглядом на Добаву, бежавшую к кухне. Старуха-славянка ковыляла за ней следом, не хватало только брехливого щенка…

Девчонка на ходу улыбнулась ему — тихо, мимолетно. И застыла, увидев идущую следом за ним Белую Лань.

Не вовремя она, с досадой подумал Харальд. Кивнул, нахмурившись, в сторону кухни, куда она и шла.

Добава развернулась с таким лицом, словно вдруг ослепла и ничего перед собой не видела. Но Харальд думал уже о вестях, которые собиралась рассказать ему Рагнхильд.

Близится Фимбулвинтер, сказал его отец.

Надо думать, эта та рабыня, о которой болтали в Мейдехольме, подумала Рагнхильд Белая Лань, провожая взглядом невысокую девку в платье из серой некрашеной шерсти. Та, которой берсерк Харальд простил все — и побег, и испорченную над опочивальней крышу…

Ничего особенного, но и не уродина. Непонятно только, почему Харальд не оденет ее подостойнее. Или это ее наказание?

Во всяком случае, девка держалась тихо, послушно. Значит, именно это нравится здешнему хозяину…

На скамью у стола ярла Рагнхильд опустилась мягко, неслышно. Ткань красного плаща, по которой рассыпались длинные белые волосы, прятала тело, обрисовывая лишь выступы — плечо, грудь…

— Говори, — приказал Харальд, садясь напротив.

Серебряные глаза ярко и бешено блеснули, поймав свет, падавший из раскрытых дверей по ту сторону зала.

— Я приплыла сюда для того, чтобы рассказать тебе о словах Гудрема Кровавой Секиры, произнесенных на пиру в честь смерти моего отца, — без предисловий сказала Рагнхильд.

Берсерков лучше не заставлять ждать, мелькнула у нее мысль.

— Он сказал, что вся эта округа, и Фрогсгард, и Мейдехольм, и земли за Хааленсваге будут платить ему подать. А еще давать воинов на его драккары. Еще сказал, что ты, ярл Харальд, пойдешь к нему под руку и подчинишься, потому что этого хочет сам Ермунгард, твой отец. Но если ты воспротивишься, то он превратит тебя в бессловесную тварь, и заставит служить ему, поскольку знает, как этого добиться. Затем Гудрем объявил себя великим конунгом, которому суждено объединить Нартвегр. И даже сыном Одина — богорожденным…

Рагнхильд замолчала, давая ярлу время обдумать ее слова.

— Это все? — отозвался наконец Харальд.

— Что касается слов Гудрема, то все, — Рагнхильд негромко вздохнула. Наступало то, ради чего она приплыла в Хааленсваге. — Завтра Гудрем Кровавая Секира отправится во Фрогсгард. У него там сразу два дела — он хочет объявить, что люди из этого тинга отныне будут платить ему подать. А еще он хочет продать на торжище жен моего отца. Дочерей ярлов и свободных людей — как рабынь для черной работы…