Ведьмочка в Боевой Академии или Единственная для Ректора

Глава 28

— Да что там может быть, кроме развалюхи этой, — брезгливо поджала губки Тильда и нехотя подняла глаза от рукава, с которого пыталась снять паутинку.— Мамочки… — девушка ахнула и сделала невольный шаг вперед. В меня чуть не воткнулась. Хорошо, что я-то уже готова была. В сторонку сдвинулась. Что ж это получается? Тильдушка тоже увидела, как домик изменился. Не показалось мне, и никакие это не шутки “дымка”.— Видишь, значит, дом-то? — уточнила я на всякий случай.Тильда ошарашенно смотрела вперед и кивнула головой.

Потом перевела взгляд на меня:— Эт-то… Это что, ваше волшебство так работает, ведьминское? — и глаза ее засверкали. Маг-теоретик она точно призванию. Вот как оживела и даже не смотрит больше на рукав-то свой и помятую юбку.А я не знаю, что и сказать. Ведьмочка я молодая, конечно. Дожила до восемнадцати лет, а вот о таком ведьминском волшебстве и не слыхала никогда.

Пожала плечами и медленно, шаг за шагом, стала подходить к домику. Тильдушка за мной. И хоть чувствовала я, как ей хочется выбежать вперед, да ума королевишне хватило не высовываться.Шаг в шаг старалась за мной идти. Ровно как я, когда только что попала в Академию Боевую-то, и шла шаг в шаг за дядькой Симеоном.

— Слышь, Тильда. А почему все зовут дядьку Симеона магистром? Что он у вас ведет, в Академии-то? — задала я давно мучивший меня вопрос.— Спецкурс по анимагии, — возбужденно ответила Тильдушка и прибавила было шагу. Но я тут же ее за рукав прихватила:— Не спеши. Постой-ка немножко.

А сама подошла к крылечку поближе да и поклонилась в пояс, прежде чем подняться-то. Сзади послышался смешок. Тильдушка не выдержала. Да, трудно магу, пусть и теоретику, понять нас, ведьмочек.Тут не понимать надо, а чувствовать. Я ведь почему поклонилась? Вы думаете, привычка у меня такая, что ли?Нету такой привычки.А вот…вот сразу поняла, что сделать нужно. Сердце дрогнуло и мысли из головы убежали. Поклонилась, и все.И тотчас почувствовала где-то там, далеко, в глубине, что все правильно сделала.

Ведь пробудившаяся память, считай, дух дома, это совсем не шутки. Своенравные они существа-то. Меня признал, конечно. Как не признать родную бабулину кровь. Но вот уважения они требуют. Ну, а мне ведь нетрудно совсем.Но сердце и у меня забилось сильно-сильно. Наверное, как сейчас у замершей сзади Тильдушки.Потому что я сразу вспомнила, что в домике-то Лаврик оставался.Ой-й..

Я подхватила юбки и ринулась в избу. Дверь передо мной тотчас открылась и даже ни разу не скрипнула. Новенькая, из дуба мореного, не иначе. Тяжелая и надежная. Я заскочила в сени, которых было и не узнать. Увидела новенькую длинная лавку вдоль стены, а над ней появились крючки для верхней одежды. На полу лежали цветные домотканые половички.Ну вот совсем как дома.

И хоть душа-то моя болела за парнишку, а все ведь заметить я успела.Мы, ведьмочки, очень внимательные и память у нас хорошая. Иначе никак, с травками, зельями да настоями дело имеем.

И тут вдруг слышу знакомый такой говорок, от которого чуть не села с размаху на новенькую лавку-то.— Не-ет, Лаврик-к. Этот горшочек мо-ой, мрр, — и чье-то довольное чавканье.

Это что же такое деется-то, а? Мой Рыська разговаривает с посторонним…

Я отказывалась в это верить. Вот совершенно. Потому как для любой ведьмочки это дело немыслимое. Невозможное это дело, чтобы твой фамильяр показался постороннему-то. А уж чтоб и говорить с ним стал…

Нет, у меня все-таки видения. Как их, галлюцинации. И слуховые тоже. “Дымок” это, точно, “дымок” чудит. Но какой он силы-то… Я опять зажмурила глаза и потрясла головой. Вот изо всех сил своих потрясла. Мало ли, что и Тильдушка дом увидела. “Дымок” запросто мог ее тоже заморочить, раз уж и меня заморочил. Ведьмочку-то наследственную.

Страшновато было открывать глаза, но я их открыла. А морок-то никуда не делся!

Сверкает свежим лаком лавка, радуют глаз яркие домотканые половички под ногами.

Я нахмурилась и решительно подошла к двери в комнату, откуда до сих пор слышалось довольное чавканье.

Протянула руку и не успела коснуться начищенной латунной ручки в виде лапы, которую обвивала змея, как дверь открылась сама.

Признает хозяйку домик-то, “дымок” тут или нет, а признает.

Вошла я в комнату и обмерла. Печка, печка-матушка стояла вся белая-белая, будто только ее сложили да побелили. Даже запах побелки еще чувствовался. Это как же понимать-то?

В печке, как ему и положено, как я его и оставляла, стоял мой котелок.

Да только тоже сиял, как начищенный. И это еще ничего.

Но в комнате пахло вкуснющей похлебкой из белых грибов с поджаренным на шкварках лучком, какую только бабуля моя делать умела. А еще пахло в ней пирожками с яблоками и корицей. И хоть не время сейчас было для яблок-то, но пахло именно ими.

Ошибиться я не могла. Ведь с раннего детства этот запах был мне знаком.

В желудке сразу заурчало. Обед-то давно был. Я сглотнула слюнки и повернулась к столу. Запах шел оттуда.

И тут мои глаза почти вылезли из орбит. Руки непроизвольно сжались в кулаки, а сердце застучало как сумасшедшее.

В центре живота, вот прямо под ложечкой, стало горячо-горячо.

Светлая мать… Что же это творится-то?

Мои глаза отказывались верить происходящему. Но вот списать то, что я сейчас видела, на действие “дымка” у меня теперь никак не получалось.

Потому что мой вреднючий фамильяр, Рыська, никакому такому действию подвержен не был. Сумрачная рысь, что вы хотите. Им никакие “дымки” не страшны.

А уж если я вижу его, нагло развалившегося на опять-таки новенькой лавке у стола и держащего в лапах горшочек, значит, все происходит на самом деле.

И это бы еще ничего…

Но напротив него, влюбленно тараща на моего — моего! — фамильяра большущие серые глаза, сидел Лаврик.

В руке он держал надкусанный пирожок, а перед ним стояла большая чашка с фирменным знаком Боевой Академии.

Из чашки поднимался парок, пахнувший мелиссой и немного чабрецом.