Покажи мне свое солнце

Победил муж. Седоголовый повел себя так, будто это досадная случайность. Вторая игра продлилась полчаса. Третья — пятнадцать минут. Четвертая — десять. Пятая — три минуты и пять секунд (я специально засекала!).

От шестой партии старик отказался, сославшись на переутомление.

Разошлись соперники мирно: низко поклонились друг другу, как поединщики в единоборствах, не говоря ни единого слова. Вот только взмокший и растерзанный лисомордый выглядел на редкость обескураженно. Правда, седой гад быстро пришел в себя и широким жестом пригласил к столу:

– Прошу разделить со мной скудную трапезу.

Наконец–то нас все же допустили обедать (или ужинать, я по времени слегка запуталась). А там было столько всего вкусного, но... вот опять же странность, трогать это вкусное мне совсем не хотелось. Есть хотелось, но только не это. Один взгляд на эту еду порождал у меня брезгливость и отвращение.

– Что–то у меня аппетит пропал, – поделилась я своей проблемой с окружающими, отчаянно сигнализируя мужу глазами. – Пусть у меня будет разгрузочный день, правда?

– Если у вас диета, – довольно–таки невежливо сказал Гингем, наваливая себе на тарелку куски одуряюще вкусно пахнущего мяса, – то почему бы вам не посидеть на ней во–он в том углу, пока мужчины не разделят трапезу и не обсудят свои проблемы.

Ну и хорошо, ну и ладно. Ударим грубостью за грубость и ответим хамством на невежливость!

Но муж проявил умеренно выраженную дипломатичность.

– Ваши проблемы, – поправил его Ингвар, ни к чему не притрагиваясь. – У нас с вами общих проблем нет. И не может быть.

-–Вот в этом ты глубоко ошибаешься, – убежденно заявил седовласый, наливая что–то золотистое из кувшина в стакан. Потом попробовал и подвинул его к моему мужу, словно демонстрируя, что на столе ничего не отравлено. – У нас очень много общего. И я тебе это докажу!

– Не получится, – убежденно заявил То–от, осторожно пригубив жидкость и довольно жмурясь. – Меня трудно убедить.

Через пару часов…

– Ты такой славный, – икнул Гингем, размахивая кувшином. – И твердых принципов! И хочется так глубоко вник… ик! … и просто хочется! Давай споем?

– У меня слуха нет, – вежливо отказался любимый, подпирая тяжелую голову рукой. – И вообще ничего нет. И почему у вас комбинезоны голубые?

– Потому что мне нравится голубой цвет! – стукнул кувшином о стол Гингем.

– Это–то понятно, – зло пробурчала я, кроша в пальцах кусочек хлеба. Я так и не смогла себя заставить съесть или выпить хоть что–нибудь за этим столом, хотя мужчины хлестали выпивку в два горла. – Ни одной бабы в округе. И не хочешь, а…

– Я не хочу! – заверил меня предводитель, старательно фокусируя на мне разъезжающиеся в разные стороны глаза. – И вообще, хоть бабам на мужской трапезе не место, но ваша троица очень даже ничего. Так что оставайтесь, дамы!

– Элли, – нахмурился любимый, изучая меня через дно стакана, – почему я в первый раз узнаю о существовании у тебя сестры–близнеца? Правда, вы совсем непохожи. Ты гораздо красивее!

– Вы чего пили? – с подозрением понюхала я стакан, с трудом отобрав его у мужа. Капнула себя на тыльную сторону ладони золотистый напиток и осторожно лизнула кончиком языка. Пожала плечами. – Вроде бы спиртным не пахнет? Тогда что за допинг вы залили в топку?

– О, это… ик! – признался Гингем, сползая под стол. – Всего лишь киртианская «Междусобойка». Только…ик! Для настоящих мужчин!

– Это видно, – заглянула я под стол. – Именно там, вероятно, кучкуются настоящие мужчины.

– Голубой – это цвет неба и свободы, – пробормотал седовласый, укладывая голову на руки и сладко засыпая. – А не то, что думают испорченные цивилизацией барышни, которых нельзя допускать на трапезы, потому они портят удовольствие взрослым людям! – И, выдав длинную тираду, тонко, с присвистом, захрапел.

Меня прорвало:

– А женщины, по–вашему, не люди?

Впрочем, вопрос остался риторическим, говорить было не с кем. Клиент дрых сном праведника.

Уже была глубокая ночь, светильники в комнате и внешние фонари на столбах автоматически пригасили свет, в окнах появились лучи второй луны. Вокруг было тихо, так тихо, словно поселок вымер. Я встревожилась и решила выглянуть наружу: эта странная тишина явно не к добру. Но тут зашевелился муж.

– Фу, какая гадость, – отодвинул от себя стакан Ингвар, трезвея на глазах. – Хорошо хоть он не проверял, сколько я выпил, а то бы заметил, что спит в луже.

– И что теперь? – возгордилась я мужем и его стойкостью. Не спиться в мужской кампании под хорошую закуску – это нужно иметь огромную силу воли и желание к победе.

– А теперь мы будем отсюда выбираться, – озвучил свои намерения То–от, вставая из–за стола.

И я с ним была целиком и полностью согласна. Но вот, к сожалению, не были согласны другие личности, нагло ворвавшиеся в трапезную и поставившие нас под прицел плазмоганов. Молча, но брутально.

– И чего вам всем так неймется? – удивилась я, оценивая обстановку. По всему выходило, что силы неравны – а, следовательно, открытое сопротивление бессмысленно.

– Элли, – осторожно сказал Ингвар, старательно загораживая меня собой, – я могу быть уверен, что ты не наделаешь глупостей?

– Смотря что понимать под глупостями, – заверила я его. – Если они не совпадают с моим определением, то обязательно наделаю. Или они наделают, – мотнула я головой в сторону молчаливых нападавших.

Нам все так же безмолвно показали оружием в сторону выхода, и кто–то особо внимательный и заботливый вытащил из–под стола сладко спящего Гингема и присоединил к нам. Как ни странно, валяющихся без сознания недобитышей оставили почивать на прежнем месте: то ли побрезговали, то ли туши этих амбалов их не заинтересовали.

В общем, под конвоем осталась троица придурков, один из которых окончательный, но еще не понимающий этого, а двое оставшихся на пути к пониманию.

Сопротивляться мы не стали. Здравый смысл возобладал, поскольку быть укороченным на какую–то часть тела совсем не обозначало потерять вес. Скорее, это означало потерять жизнь.

Ну и повели нас в лучших традициях боевиков длинными гулкими коридорами в узилище. Правда, это традицию слегка нарушал болтающийся на плече у одно из напавших Гингем, громко храпящий и вспоминающий маму при любом удобном случае. Собственно говоря, это были разные мамы, но никто в его речь особо не углублялся.

Через несколько минут нас доставили в другой конец здания, за бронированную дверь, и распихали отдельно по маленьким клетушкам, отделенным от общего коридора лишь решеткой.

Муж было начал сопротивляться, отказываясь находиться в узилище без меня, но его почему–то не спросили, огрев по загривку плазмоганом, и нас все равно распихали отдельно. Но в соседние отсеки. Йен сразу возрадовался. О чем и оповестил захватчиков прочувствованной речью на эскойском языке, используемом всей галактикой исключительно для матерных характеристик объекта.

Мужа в благодарность за богатый словарный запас приковали за руки и за ноги титановыми наручниками к стене, жестко зафиксировав на железной решетке. Но он и там не успокоился, продолжая вырываться с риском вывихнуть себе суставы и порвать сухожилия.

– Напарник! – рявкнула я во всю мочь своих легких, остерегаясь, как бы эти самые характеристики не выбили ему вместе с зубами. – Веди себя прилично с этими дяденьками в голубых комбинезонах! У них явно неправильные установки!

Один из напавших повернулся ко мне и нахмурился, почесывая бровь оружием.

– А что я сказала? – ласково улыбнулась в ответ, пожимая плечами. – Если вы таким образом хотели с нами познакомиться, то было совсем не обязательно нас куда–то запирать.

Мне ничего не ответили, еще раз проверили замки, и все так же молча ушли по своим неведомым делам.

Зато пришли другие, в белых халатах, и притащили в камеру напротив бессознательного Лайона. Там его положили на стол, вызывающий нездоровые ассоциации со столом в прозекторской, и приковали к этому нехорошему столу конечности нашего сиятельного кандалами. После чего встали вокруг и плотоядно уставились на парня.

– Он несъедобный, – не удержалась я от замечания, внутренне ежась от предчувствия беды. – Мы проверяли. Слишком много экскрементов в характере и мусора в голове. Остальное не проверяла, – развела руками, когда белые халаты все, как один, подняли головы и посмотрели в мою сторону. – Брезгливая я.

– Элли, – рявкнул рядом Ингвар, – не провоцируй их! Пусть они этого лохматого и дальше изучают!

– Мне его жалко! – пояснила я мужу. – Ему больше всех всегда достается. В каждой бочке затычка! – И заткнулась, побоявшись, что навела мужиков на неправильные мысли.

– Ну–с, – прошел по коридору мимо нас еще один исследователь в белом халате с голубыми карманами, – и что тут у нас такое? – Он вошел в камеру и завис над Лайоном знаком вопроса, потеснив остальных.

– Если вы его спрашиваете, – никак не могла заткнуться я даже в целях самосохранения, – то он не ответит по двум причинам: чтобы говорить – нужно осознавать, что говоришь, а наш друган и в сознании ни черта не осознает!

– Зачем? Нам его сознание и не надо! – с огромным злорадством сообщил главнюк, вытаскивая из кармана пистолет для инъекций под дружное кивание остальных. – Его раса так долго издевалась надо всеми, что теперь настала наша очередь показать наследнику Айт–Древе – каково это быть подопытным! – и вкатил нашему Лайону полную порцию того, что было в пистолете. В шею. Ой, дура–ак! Надо знать, с кем связываешься.

– Как–то мне это не нравится, – громко поделилась я печальными мыслями со всеми, кто был готов слушать. Но меня опять не услышали, поскольку Лео начал у них на столе орать и выкобениваться. Скоро вопли перешли в рев, а сиятельного начало раздувать. Натурально.

Нет, он не стал походить на дирижабль или на Халка. Впрочем, на Халка – может быть, чуть–чуть... и то размерами. Мужик как–то сразу заметно вырос, заматерел и обзавелся мышцами, которым позавидовал бы любой чемпион мира по армреслингу. А поскольку его рост и до того был немаленький, то они и получили то, что получили...

И прикиньте, эти кретины яйцеголовые все так же стояли вокруг него и глазели, изредка перешептываясь. Ни один даже не забеспокоился. Придурочные. Зная мерзкий и коварный характер Лайона, я бы на их месте уже была на орбите этой планеты, попутно отбрасывая тапочки, как ненужный балласт. И драпала бы еще дальше, не оглядываясь.

Но то я, а это местные интеллектуалы, циркуль и логарифмическую линейку им вместо компьютера! У них же чувство самосохранения вместе с интуицией отсутствует как разновидность чувств, располагающих к выживанию вида!

И это хорошо. И это правильно, потому что такие идиоты размножаться не должны.

– Как вы думаете, коллега, – услышала я в перерыве между громогласным рыком и кошачьими воплями, – почему такая странная реакция на простую сыворотку, освобождающую скрытый геном?

В этот самый момент сиятельный, даже особо не напрягаясь, разломал кандалы, сел и открыл глаза. Золотые, как и его вздыбленная шевелюра. Потом втянул ноздрями воздух и заревел: