Материнский инстинкт

Глава 22

Я решила назвать сына Сашей. Почему-то именно это имя всегда было любимым, от того и не раздумывала долго. Я перекатывала его на языке, пробовала на вкус: Са-ша, Са-шень-ка, А-ле-ксан-др. С каждым повторением на душе становилось теплее, а в голове прояснялось. Чем больше думала, тем больше убеждалась в правильности своего выбора. Я выбрала жизнь, его жизнь и впервые за долгое время ощутила уверенность в своих силах, покой и даже что-то вроде безмятежности. Вполне вероятно, что я окончательно сошла с ума, но меня это не волновало.

Словно стоило отпустить эту ситуацию и принять всё, произошедшее в последнее время как факт, и дышать стало проще. Будто не сковывал больше стыд, а внутренняя грязь серела. Нет, никогда не отмыться, я точно это знала, но постараться простить саму себя можно.

Первым делом пошла в магазин и купила детскую одежду — несколько симпатичных костюмчиков и шапочек. Понимала, что долго в банном полотенце держать ребёнка нельзя. Он же всё-таки живой, хоть и совсем беспроблемный. Всё, что ему было нужно — молоко. Но мне хотелось дать ему больше — он заслужил.

Я отгоняла от себя мысли о том, что ему пришлось выстрадать, потому что чувство вины затопило бы меня с головой, лишая остатков рассудка. Но мог ли рассуждать о рассудке человек, такое сотворивший? Часто вспоминала те сны, что мучили во время беременности, и всё чётче осознавала, что только сама была во всём виновата. Я впустила весь тот мрак в душу, позволив ему отравить каждую минуту жизни.

Насильник был виноват передо мной, но я сама решила не обращаться в полицию, не пошла повторно в больницу, приняла для себя решение ни с кем не делиться. Просто та осенняя ночь, перевернувшая мою жизнь с ног на голову, стала первой ступенькой на пути к безумию.

Могла ли я считать себя свободной, смирившись с тем, что теперь у меня есть сын и, стараясь исправить то, что натворила? Я очень хотела верить, что у меня ещё есть надежда на будущее. И пусть совсем его не заслужила, я попробую.

Затягивать дальше было некуда: нужно как можно быстрее сообщать Роме о ребёнке. Об одном только мечтала: чтобы он поверил мне. Мне нужна была его поддержка, ведь именно он столько долгих месяцев помогал удержаться на плаву. И пусть от его решения почти ничего не зависело, мне хотелось, чтобы он был рядом.

Казалось, когда на горизонте наконец забрезжил рассвет, многое зависело от того, как тот, кого я любила, отнесётся к моему сыну. И пусть он не знал, что это мой ребенок, мне всё равно хотелось, чтобы для него он не стал помехой. Смогла бы я остаться с Ромой, если ему не нужен будет этот крошечный малыш, что так трогательно и доверчиво тянулся ко мне? Я знала ответ, впервые я знала ответ хоть на один вопрос.

Не смогла бы.

Долго сомневалась — мне казалось, своим побегом окончательно разрушила ту связь, что была между нами. Сможет ли он в очередной раз простить мою истерику? Воображение рисовало картины, страшные в своей безысходности. Представляла Рому в объятиях кого-то другого — той, кто сможет доверять, кто подарит ласку и нежность — именно то, на что он заслуживал, как никто другой. Но я тоже согласна была ему всё это дать, впервые за долгое время была согласна, но нужно ли ему это после всех тех фокусов, что стремилась на протяжении девяти месяцев ему показывать? Я боялась, больше всего на свете боялась, что будет поздно.

Вечером, уложив Сашу спать, набрала полную грудь воздуха и позвонила.

— Привет, — тихо промолвила, не узнавая собственного голоса, настолько робким он был.

— Ну, привет, — ответил Рома, но та скорость, с которой он поднял трубку, дарила надежду, что он ждал моего звонка. Это дарило надежду, что ещё способен простить.

Но напряжение в его голосе тяжелой волной ударило меня в самое сердце. Казалось, он совсем не рад меня слышать, но на что я рассчитывала? Не бывает у людей бесконечного запаса терпения — когда-то всё заканчивается.

— Мне нужно с тобой поговорить! — в панике сжала телефонную трубку так сильно, что та чуть не треснула, а костяшки пальцев побелели.

Я смахнула с лица тёмно-русую чёлку, которая мешала и дико нервировала. Снова почувствовала, как паника сжимает меня изнутри, а слёзы просятся наружу, обжигая веки, но я должна быть сильной — понимала, что по-другому просто сломаюсь. Окончательно и бесповоротно.

— Так говори. Я тебе мешаю разве?

Я не узнавала его голоса, такого чужого, словно не любил этот человек меня никогда. Даже показалось, что ошиблась номером. Перепроверила, но лишь убедилась, что, похоже, доигралась.

— Я не могу говорить об этом по телефону! Мне нужно увидеть тебя, очень срочно, — частила, чтобы успеть сказать, убедить, если захочет бросить трубку. Надеялась, что смогу его убедить.

Готова ли была унижаться перед ним, умолять не бросать, остаться? Валяться в ногах, рыдать? Нет, но знала одно: будет очень больно, если он не вернётся в мою жизнь.

— Боишься прослушки? За тобой соответствующие органы охотятся? — невесело рассмеялся, чем-то шурша на заднем плане. Щелчок зажигалки, и я словно почувствовала аромат вишнёвого табака, что так любила. — Почему не можешь по телефону сказать?

— Просто не могу, ты не поймёшь. Приезжай, пожалуйста!

Рома хмыкнул, снова чем-то пошуршал и проговорил уставшим голосом:

— Если хочешь меня бросить, то лучше сейчас говорить, потому что если я приеду к тебе, то никуда больше не уеду. Хватит с меня твоих приступов и шизофрении. Поэтому решай, нужен я тебе или нет. Иначе давай сейчас расставим все точки над i.

— Я не собираюсь тебя бросать, — почти закричала, сама испугавшись своей реакции. — Зачем ты так? Приезжай, ты мне очень нужен. Пожалуйста?

— Я только одного не могу понять.

— Чего именно?

— Зачем ты так со мной? Почему опять кинула, даже на порог не пустила, — вздохнул, и сожаление острой иглой вошло в сердце. Я не могла его впустить, но как об этом сказать, как объяснить, чтоб он понял? Нет в мире тех слов, которые помогли бы мне выразить всё то, что скрывала так долго, всё то, что мучило. — Я тебе не мальчик, мне тридцать четыре и мне неприятно, что любимая женщина в который раз кидает через левое бедро. Или думаешь, лоха себе нашла?

— Рома, Ромочка, давай не будем. Я сама себя ненавижу, не добавляй ещё и ты, — сама не заметила, как слёзы горячими ручейками потекли по щекам. Я стирала их ладонью, растирала по коже влагу в тщетной попытке успокоиться, прекратить плакать.

— Ты там ревёшь, что ли? — насторожился Рома, когда до него донеслись мои всхлипы и звуки накатывающей волнами истерики.

— Приезжай, пожалуйста, — просила, чуть живая от волнений. — Мне без тебя плохо, больно. Я люблю тебя, понимаешь? Люблю, как никого до и никогда уже после. И если ты не приедешь, я не знаю, как буду жить дальше. Давай попытаемся начать всё с начала, забыв о прошлом, с чистого листа. Приедешь?

— Любишь? — хмыкнув, спросил, потому что, наверное, потерял веру в меня и в наше будущее. Я понимала его, слишком хорошо понимала, но так надеялась, что мои слёзы смогли убедить его, что ещё не всё потеряно. — Никуда не уходи, я сейчас.

— Ты приедешь? — почти задохнулась от счастья, не веря, не смея надеяться. — Нам действительно нужно срочно увидеться.

— У тебя для меня сюрприз? — насторожился, потому что от меня ожидал, наверное, всего самого плохого.

— Да, он самый, — зажмурилась, представив его реакцию на ребёнка и испугавшись её. А если он мне не поверит? — Мне нужно тебя кое с кем познакомить.

— Так, если это любовник, то я спокойно переживу без встречи с ним.

— Нет, это не любовник, хоть и мужчина. В общем, приезжай. Я очень жду.

Положила трубку и приложила руку к груди, как будто этот жест смог бы унять бешено колотящееся сердце.