Ярость и пули

Себе на заметку: купить девушке чертовы туфли от Луи Виттона.

Я выгибаю бровь.

— И ты обула их потому что?..

Эмили огибает стойку, стуча каблуками по половицам. Большинство людей предпочитают звук дождя, барабанящего по жестяной крыше.

Но не я.

Мне нравится стук высоких каблуков. Ничто не звучит лучше, чем хорошо одетая женщина — ноги облачены в туфли, пока она идет туда, куда идет. Каблуки символизируют власть. Дерзость. Сексуальность.

Каблуки — моя гребаная погибель.

Особенно на Эмили.

В этом есть смысл, я имею в виду, ведь у Супермена есть криптонит, а у меня есть... у меня — женские туфли.

Эмили неторопливо делает последние шаги, прежде чем встать у меня между ног.

— Скажем так, я покупала их не для танцев, — произносит она, ее длинные черные ресницы кажутся нескончаемыми.

Господь, дай мне сил не воплотить свою угрозу заткнуть ротик Эмили ее же нижним бельем. По крайней мере, пока мы не вернемся. И вообще, что у нее под платьем? Кружева? Шелк? Или, может, хлопок, как то белье, что у нее было, когда мы находились в тоннелях?

Я закрываю глаза на миг, пока Эмили поворачивается ко мне спиной. Обнимаю ее за талию и крепко прижимаю к себе. Ее плечи напрягаются, а кончики тонких пальчиков впиваются в мое бедро, когда я наклоняюсь ближе и касаюсь губами ее ушка.

— Следи за собой, Котенок. Не думай, что я не выгоню всех и не нагну тебя над этой столешницей.

Эмили поворачивает голову, извиваясь, пока ее ушко у моих губ не заменяется нежной щекой.

— Это что, угроза?

Я крепко держу ее в своих объятиях, сжимая ровно настолько, чтобы донести до нее свою точку зрения.

— Это обещание.

Эмили снова вертится в моих руках, темп моего сердца учащается, когда она замирает, и ее нос касается моего, а грудь мягко прижимается ко мне. Странно, она немного покачивается в моих руках, как будто ее лодыжки сами по себе двигаются. Именно тогда я замечаю небольшую тяжесть ее век и пьяный изгиб губ.

Как такое вообще возможно?

— Эмили? Ты уже пьяна?

Эмили отстраняется, сосредоточив свои темные глаза на моих.

— Конечно же, я не пьяна.

Я хмурюсь. Я определенно не куплюсь на это.

— Ну... я, может быть, пью немного дольше, чем все остальные, но я не пьяна.

— Насколько дольше?

— Недолго. — Эмили бросает взгляд на часы. — С шести часов вечера.

— Это было больше двух часов назад. Как такое вообще возможно?

— Джоэл зашел проведать меня, пока ты был на пробежке. Он принес выпивку, и я ее выпила.

— Зачем?

Она избегает моего взгляда.

— Потому что иначе я не смогла бы встретиться с тобой лицом к лицу.

— Я совсем запутался. Я сделал что-то не так?

Эмили съеживается, выражая еще одно визуальное проявление тошноты и напряжения, которое она чувствует внутри.

— Нет. Дело не в тебе, а во мне. Мне нужна была выпивка, потому что... потому что я... черт. Я совсем не так себе это представляла.

— Не так себе представляла что?

Она открывает рот только для того, чтобы закрыть его, когда чья-то рука хлопает меня по плечу. Да вы, должно быть, издеваетесь надо мной?

— Вы готовы прокатиться?

Эмили высвобождается из моих рук, и я поворачиваю голову к Тэду. Неудивительно, что его широкая веселая улыбка исчезает, когда он видит мое выражение лица, поэтому, предполагаю, я не выгляжу счастливым.

— Черт. Я что-то прервал?

Игнорируя его, я выдыхаю и тянусь за другим шотом — двойным — тем, что в большом синем стакане, и опрокидываю его.

На другом конце кухни Эмили сосредоточилась на дыхательных упражнениях, пока наливает себе чашку охлажденной воды. Она выпивает ее быстрее, чем я выпиваю свою порцию выпивки. И что она собиралась сказать? Миллион вариантов крутится у меня в голове и единственная мысль, которая постоянно возвращается, будто назойливая муха — это та, с участием Хасса. Почему в своей голове я все время представляю их вместе? Не знаю. Может, потому, что Хасс скользкий, и я не доверяю ему. Или, может быть, потому, что у Эмили имеется длинный список неуверенности. Она всегда ставит меня на пьедестал, возвышает меня, опуская себя. Она видит себя как женщину, которая недостойна меня, и видит во мне мужчину, который использует ее. Как мужчину, который эксплуатирует ее тело, потому что она — единственный выбор, который есть. Это неправда, я знаю, но так уж она устроена. Так работает ее мозг.

Для меня все очень просто.

Я люблю ее — и не потому, что она единственная женщина, оказавшаяся со мной в этом гигантском гребаном беспорядке. Я бы сказал ей, что чувствую, но это только вооружит ее еще одной неуверенностью, которую она использует против себя самой. Если быть честным, неуверенность Эмили пугает меня. Боюсь, что, если скажу, что люблю ее, она запаникует. Запаникует и испортит все, запрыгнув в кровать к кому-то, с кем она знакома с… личностью, которая трахала ее миллион раз. Что удобно для нее, потому что это то, к чему она привыкла. Вот почему мне не нравится Хасс, ошивающийся поблизости — даже если он утверждает, что просто прикалывается.

Как говорится, в каждой шутке есть доля правды.

И если все это правда, тогда думаю, это делает Хасса одним честным ублюдком.