Страстный. Плохой. Опасный

Часть 11. Дерзость

Он приходит в комнату и у меня машинально выпрямляется осанка. Его не было по меньшей мере тридцать минут! Еще немного и я бы свалилась на пол, несмотря на его приказы и угрозы. Во мне нет сейчас столько сил для упрямства и упорства, разве что на языке тлеет язвительность.

Я уставшая, голодная, обессилившая, с головной болью и синяками на коленях… Он это все видит и прекрасно знает, но не спешит поднимать меня на колени, рассматривая своим тяжелым взглядом, который будто ложится на плечи непосильным грузом.

Тиранище!

Максим игнорирует меня, проходит к креслу. Он оставляет на маленьком столике бутылку алкоголя со стаканом и включает электрический камин, наполняя комнату мерцающим светом от искусственного огня.

— Что-то прояснилось в твоей светленькой головке или будешь стоять так до утра? — я с ужасом метнула в него взгляд.

— Прояснилось! — тут же горячо заверила я мужчину, который подошел ближе. Гордеев снова опускает свою руку на мое лицо, обводя контур скул и поддевая подбородок. Смотрит выжидающе, требовательно, и под таким напором я сдаюсь без боя. — Я буду послушной. Честно, — тише говорю я, умоляюще заглядывая в его безжалостные глаза.

— Тебе нужно потренироваться убеждать меня в подобных вещах, — насмешливо говорит он, очевидно, не доверяя моим словам, но разрешает встать и даже помогает в этом деле.

Я в полусогнутом положении морщусь, потирая свои затекшие колени.

— Одевайся, — он хочет, чтобы я выглядела сексуально и не отступается от своих планов.

— Зачем? Я уже раздета, хоть сейчас бери и пользуйся, — непонимающе смотрю на Максима, который недовольно посмотрел на меня. Видимо, я сказала это довольно язвительно… Да, мне сложно привыкнуть быть покладистой девочкой.

Господин Гордеев настолько выразительно на меня смотрит, что складывается впечатление, будто он желает пытать меня этим суровым взглядом. Я не стала дожидаться его оправданий или доводов, а стала надевать комплект нижнего белья, пояс и чулки.

Я очень послушная, разве не видно?

Максим в этот момент отходит, пока я не отпускаю его взглядом, наблюдая за передвижением. Он искупался, от него веет свежестью и мускусом, а еще переоделся. Только решил не утруждать себя, и надел только черные штаны, ткань которых напоминает насыщенный переливающийся от света атлас.

Обнаженный торс теперь стал немного меня разочаровывать, нежели восхищать.

Он настроен на близость, причем обоюдную, трепетно угодливую и горячую.

Не был бы он таким законченным мудаком, тогда я… О да, я бы сама его изнасиловала на удивительно широкой кровати, но теперь близость с Господином Гордеевым отталкивающая и достаточно пугающая.

Закончив наряжаться, продолжаю стоять на месте. Максим оборачивается, хищно изучая меня в прозрачном одеянии, которое совершенно ничего не скрывает, но смотреться должно вполне соблазнительно.

— Ты знаешь, как в древности наказывали женщин за измены, Ярослава? — а вот его вопрос мне совсем не понравился, настолько, что я мельком оглянулась на дверь, все еще призывно открытую.

Максим садится в широкое кресло, и я уверенна, что оно безумно удобное. Тоже хочу присесть и ни о чем не думать.

Гордеев все еще ждет ответа, но я молчу, не желая отвечать на такие вопросы.

Молчание затягивается…

— По-разному, — неохотно отвечаю я.

— Очень по-разному. В древнем Таиланде женщин заковывали и давали возможность слону ее насиловать на потеху публике, или сразу кидали под его ноги, чтобы предательницу затоптало животное, — рассказывает Максим, откупоривая бутылку, плеснув в стакан, скорее всего, виски. — А вот в Китае женщин обмазывали салом и отправляли на улицу, к стае голодных собак, чтобы те растерзали грешниц и съели живьем, — у меня по коже бегут мурашки.

Какого черта?!

— Я тебе не изменяла, — прошептала я на одном взволнованной выдохе, посмотрев на Максима. Его взгляд скользит по моему телу облизывая. — Это правда.

— В Риме женщин продавали, как рабынь каждому желающему. В Греции убивали любым изощренным способом. А в Исламских государствах женщины практически всегда верны своим мужчинам, наверное, потому что жестокие наказания существуют по сей день, — продолжил он, отпивая алкоголь из стакана, разглядывая меня.

Он сидит расслабленно, с вальяжно закинутой ногой на другую ногу, опустив руки на подлокотники, терзая меня своим взглядом.

— Макс, прекрати это делать, — жалостливо взмолилась я. — Хочешь меня запугать?

— Я хочу донести до тебя единую, но очень важную мысль, Ярослава. Ты предательница, изменщица и интриганка. Раньше бы с такой обошлись слишком жестоко, но тебе повезло, что сейчас мир стал цивилизованным, а от наказания, если постараться, можно получить удовольствие, — он усмехнулся, подзывая меня рукой к себе поближе.

Только делаю к нему навстречу два шага, как он качает головой.

— Ты наказана, а значит должна быть на коленях. Ползи, — он смотрит на мою внутреннюю борьбу, а я застыла на месте. Тщательно обдумываю то, чего добивается Максим.

Он унижает, но преподносит все слишком красиво, породив соотношение, как со мной могли обойтись в древние времена, искусно играя на контрасте. Я бы поверила в его снисходительность, мягкость и лояльность ко мне, вот только я не тупая малолетка, не слепо влюбленная идиотка, чтобы не понимать происходящего. Я не нахожусь парой столетиями раньше в нашем и без того жестоком мире.

В те времена женщины сражались долгими мучительными годами за свободу, устраивали массовые протесты, убивая себя во имя будущего своих и чужих дочерей, чтобы те не прогибались и не ползали на коленях подле господ, как Гордеев. Женщины судились со зверскими насильниками, но тогда ее словно против мужчины ничего не значило и за клевету их забивали плетями до смерти.

Сейчас мир изменился. Не везде, но изменения произошли впечатляющие. Мужчины приняли женщин за равных, и я считала себя свободной ровно до этого момента. К моему большому сожалению, во мне гораздо больше гордости и упрямства, чем страха.

— Я тебе не изменяла и не предавала, — говорю я, из последних сил оставаясь спокойной и убедительной. — Просто пыталась себя защитить.

— Отчего? — усмехнулся он.

— От тебя, Макс. Ты себе многое позволяешь. Чувствуешь безнаказанность, но так не будет вечно. Рано или поздно ты сплошаешь и все то дерьмо, что внутри тебя выплеснется наружу. Главное, чтобы это все заметило слепое общество, а не продолжало слепнуть от твоего очарования, — я говорю с ним серьезно, без каких-либо насмешек или угроз. Говорю правду, ведь я сама попытаюсь сделать все возможное, чтобы все узнали, что скрывает Гордеев за закрытой спальней.

Он тяжело вздыхает, опрокидывает стакан, выпивая до дна, и шумно отставляет его на столик. Максим грузно поднимается и идет ко мне. Дыхание сперло, все тело покрылось ощутимым напряжением, я зажмурилась. Когда он оказывается рядом, я ожидаю очередную пощечину, как должное.

Пусть ударит, я возненавижу его еще больше. Эта ненависть будет подпитывать силу моего духа.

— Почему ты так усердно хочешь все испортить? — спрашивает он, заглядывая в мои распахнутые глаза. Перехватывает за плечи встряхивая. — Сколько же в тебе этой долбанной строптивости? — риторический вопрос, который я не хочу оставлять его без внимания.

— Раньше тебя она возбуждала, — хмыкаю я, вспоминая наши первые встречи. Он разгорался в страсти от каждого моего слова. — Ты хотел себе плохую девочку, так вот она. Я перед тобой, и ты злишься. На что, Максим? На собственные желания? Ты сам не знаешь чего хочешь, ведешь себя, как распущенный ребенок!

— Не дерзи мне, — он очередной раз за вечер вспыхивает яростью, как фитилек. — Я оточу тебя от этой дерзости, — угрожающе произносит и отходит от меня, передвигаясь к шкафам. — Знаю, почему ты такая вольная — тебя в детстве не пороли. Ты не боишься быть наказанной по той простой причине, что тебя еще никто не наказывал по-настоящему. Мы это исправим.

Да, он прав, я не знаю, что такое «наказание по-настоящему» и бояться чего-то для меня несуществующего слишком тяжело. Неизвестность еще больше пугающая. Лучше сразу быть готовой к тому, что меня ждет в ближайшем будущем.

Он хочет, чтобы я трепетала перед ним. На что именно способен Максим, я не знала, кроме тех заявлений, которые показывал мне Вадим. Я смотрела на них мельком, даже не читала, но понимала, что Гордеев является еще тем садистом.

Только непонятно, получает ли он от этого удовольствие или просто никого не щадит. И если он такой садит, почему раньше не закрыл мой рот? Почему позволял мне говорить и делать разные вольности, если мог запугать и научить быть шелковой? Я никак не пойму, что он задумал.

Максим закрывает дверцу шкафа и поворачивается ко мне… С ремнем.

— Ты серьезно? — недоверчиво спросила я, замечая, как он складывает угрожающий кожаный ремень вдвое.

— Даже не сомневайся.

Максим подходит ко мне с ремнем, а я задыхаюсь от возмущения.

— Ладно, я поняла, ты очень не любишь непослушных девушек. Необязательно угрожать мне ремнем, можешь просто со мной поговорить. Я прекрасно пойму тебя без ремня, — сглатываю и нервно смотрю на насмешку Максима.

Он слишком решителен, спорить нет никакого смысла и желания. Пусть проверит, поможет ли ремень в воспитательных целях. И хоть моя задница уже припекает от неприятного предвкушения, я упрямо смотрю в его глаза.

Я запомню все детали того, что он делает. Выведаю все его секреты и грехи. Узнаю, куда деваются его женщины впоследствии близости с ним, которые посмели написать заявление в полиции. Этот опыт не будет приятным. Я использую все доступные мне возможности, чтобы скомпрометировать Гордеева, и не отступлюсь от этого плана.

Главное, принять правильную тактику, чтобы не оказаться в земле раньше времени.

— Ты мало что понимаешь, — он находит на меня и толкает в плечи, заставляя упасть на кровать. — Слишком упряма, чтобы уметь слушать других. Знаешь, для меня это тоже новый опыт, — Максим берет подушку, и кладет ее рядом со мной. Как куклу переворачивая меня, скованную собственным страхом, на живот и садится на мои ноги. — Разговор с другими женщинами не был мне нужен. Все они изначально меня раздражали, а вот ты… С тобой я буду разговаривать и научу быть идеальной женщиной. Идеальной женщиной для меня.

Подушка под моими бедрами приподняла попу значительно выше, делая меня совершенно неприкрытой для хищного и порочного взгляда Господина Гордеева.

— Но для того чтобы начать разговаривать, тебе нужно понять одну простую вещь — я не люблю грубую дерзость от девушек, — я тяжело задышала, повернув голову, пытаясь рассмотреть то, что он делает.

Максим поглаживает мою спину, обводит пальцем хребет вдоль спины, спускаясь к ягодицам и скользит между бедрами. Я дернулась, но вторая его рука прижала меня сверху придавив. Ощущаю, как он отодвигает ткань трусиков и погружает в меня свои пальцы, осторожно, проверяя, насколько я сейчас податливая. Аккуратно трогает, нежно наглаживая, и наклоняется вперед, целуя меня в районе лопаток.