Вожделение

Глава 60

Я не знала, верное это решение или нет. Но сидеть здесь дальше, в четырех стенах, в пыльной комнате, больше не было мочи. Я устала от жизни в режиме, будто на всем белом свете остались только мы вдвоем, и все, что у нас есть — это узкая комната-пенал, одно колючее одеяло на двоих и вечное тарахтение генератора под ухом. И каждый новый день был похож на вчерашний, на позавчерашний и будет таким же завтра, через неделю, через год…

Возможно, все эти мысли возникали у меня на фоне температуры, и я просто бредила. Здесь было безопасно, и это главное, — Максим считал так. А мне теперь предпочтительнее был ужасный конец, чем бесконечный ужас.

Было утро. Я вышла на улицу, придерживаясь за ладонь Ланских. После темной комнаты глаза слепило от снега, и хоть небо было затянуто низкими, снежными тучами, я все равно зажмурилась. Холода не чувствовала, мне было жарко, так, что хотелось распахнуть на груди чужую, не по размеру, куртку.

Но я понимала — нельзя. Это температура. Нужно потерпеть.

— Идти сможешь?

— Смогу.

По давно нехоженным дорогам мы шли, проваливаясь почти по колено, каждый шаг — испытание. По спине струился пот, я ощущала слабость в ногах, в руках.

Но Ланских тащил меня упорно за руку вперед, с какой-то несгибаемой уверенностью. В нем сил было за двоих.

Дыхание сбилось, я глубоко вдохнула колючий холодный воздух и закашлялась. Кашляла долго, до тех пор, пока в легких совсем не осталось воздуха. Максим терпеливо ждал, сжимая мою ладонь, не давая мне упасть.

Я уперлась руками в колени, тяжело дыша.

— Куда мы идем? Еще далеко?

— Нет. Осталось немного.

Свои мысли я озвучивать не стала, несмотря на болезнь, я предполагала, что мы ищем. И когда Ланских остановился у одного из домов, где в небольшом гараже пряталась другая машина, я не удивилась.

Посмотрела на него, ухмыльнулась даже — и в темных глазах Ланских отразилось понимание. Он догадался, что я знала про автомобиль. Усмешка поселилась в уголках губ.

— Садись, Регина, сейчас прогреем и поедем.

Автомобиль был чужим. Он пах чужими людьми, куревом, мужским потом. Тачка выглядела неказистой, задние окна тонированы, на лобовом тонкая длинная трещина, почти горизонтально прорезавшая стекло.

Елочка, висевшая на зеркале заднего вида, от запахов не спасала. Я сняла ее, прижала к носу — выдохлась, слабый аромат хвои был едва уловим.

— Насколько это опасно, Максим?

Мы проехали ворота, которые Ланских закрыл за нами, поднялись на шоссе.

— Не опаснее, чем пневмония.

Я могла бы поспорить, но не стала. Прикрыла глаза, откинула голову назад, устраиваясь поудобнее. На дорогу до автомобиля ушли последние силы. Я не думала о том, что будет дальше.

Дорога до больницы отняла мало времени, а может, дело было в том, что я проспала часть пути. Казалось, только закрыла глаза — и вот мы уже въезжаем во двор больничного четырехэтажного здания. Вереница карет скорой помощи возле приемного покоя, за одной из них мы припарковали автомобиль.

Максим помог мне выбраться. Медленно, очень медленно, я добрела до входа, Ланских усадил меня на свободное сидение, и ушел договариваться с врачами. Стул, на котором я сидела, был жестким и холодным, нестерпимо пахло больницей — хлоркой, чем-то еще, противным, неприятным запахом.

Больниц я с детства боялась, и сейчас, несмотря на то, что давно уже не была маленькой девочкой, которую оставили одну ночевать в отделении, без мамы и папы, — несмотря на это все, я ощущала себя снова одинокой.

Открыла глаза, взглядом ища Максима. Ему понадобятся документы, чтобы пристроить меня здесь, или деньги, чтобы сделать это без них. Ланских будто почувствовал, что я смотрю на него, повернулся и подмигнул.

Медсестра смотрела на Максима с интересом. Даже сейчас, когда он был не в своем дорогущем шерстяном пальто, он все равно смотрелся дорого. Породисто. И куртка — аляска, и свитер делали его более неформальным, чем в деловом костюме.

И персонал это понимал. Максим разговаривал тихо, не поднимая голоса, я только ловила властные интонации его фраз. Ко мне почти сразу же подбежала медсестра, сунула градусник под мышку. Пока спускался терапевт, у меня успели взять кровь из пальца. От ватки сильно пахло спиртом, кровь текла по тыльной стороне ладони, и я пыталась ее безуспешно собрать.

Максим подошел, присаживаясь рядом на корточки, в его руках был ворох салфеток. Он взял мою ладонь в руки и начал ее аккуратно вытирать, промакивая алую дорожку.

— Хочешь, подую? — он посмотрел на меня снизу вверх.

— Хочу, — кивнула я.

И он подул. А потом поцеловал в середину ладони, а у меня екнуло сердце. Даже со сладостью, даже с температурой — градусник показал тридцать девять и восемь — мое тело продолжало реагировать на этого невозможного мужчину.

Мы просидели так минут пятнадцать, пока не появился терапевт. Прослушал легкие, качая головой:

— Ну здесь однозначно — пневмония, по крови лейкоциты зашкаливают, нейтрофилы. Сейчас снимок сделайте и потом будем оформляться в отделение.

Я посмотрела на Максима с испугом: я рассчитывала, что врачи нас отпустят. Теперь уже и комната-пенал не казалась такой ужасной.

— Все в порядке, Регина. Тебе нужно будет остаться в больнице.

— А паспорт?

— Ты же знаешь, что с ним все в порядке, — спокойно ответил Максим, — ты здесь под другими документами. Тебе нужно прийти в себя до того, как мы улетим в Германию. Времени мало.

Я кивнула растерянно, у меня даже вещей с собой не было, ни чашки, ни тапок. Больница на меня всегда наводила такие мысли, сбивая с настроя.

— Ни о чем не переживай. Я приеду за тобой.

Врач откашлялся, привлекая наше внимание:

— Все, медсестра проводит на третий этаж. Приемное время, расписание передачек, все на стене при входе в главном здании, — обратился он к Максиму, — вещи заберите, они ей здесь не понадобятся.

Я надела больничные шлепанцы, сапоги с курткой протянула Ланских. Все это было так по-бытовому, так просто, точно мы были с ним семейной парой. Наверное, так нас и воспринимали люди.

А я не знала, кем считать Максима.

И радоваться ли нашей временной разлуке или нет.