Я, Яромир Гулливер

6. Беседы с новгородским Волхвом. Битвы первой Гражданской войны

Не раз Яромир рассматривал картину Сергея Иванова «Христиане и язычники», вглядывался в детали. Она его завораживала, порождала вопросы, ведь, он жил тут на Дворище где произошли те столкновения далёкого прошлого. Родись в то время, он мог бы и сам стать участником или свидетелем тех драматичных событий. Этот альбом репродукций картин Третьяковки не был высокого качества полиграфии, иллюстрации с крупным «зерном», поэтому приходилось брать в руки даже лупу. Нравилась ему и картина с волхвом Сергея Рубцова «Новгородское Вече». Что было известно о том времени, нравах, порядках и об этом эпизоде?

«Повесть временных лет» концом одиннадцатого столетия датирует целый ряд выступлений волхвов, за которыми шел весь люд, против христианской веры и княжеской власти. Эти яростные протесты приобретали огромный размах, особенно на севере Руси. Действия волхвов охватили земли от Ярославля до Белозера.

Один из них, объявившийся в Новгороде, «творяся аки Богъ, многы прельсти, мало не всего града». «Вси яша ему веру», — отмечал летописец. На стороне епископа выступил лишь пришлый черниговский князь со своей дружиной, «а люди вси идоша за волхва». Поразительное единодушие пошедших «за волхва» новгородцев в их истории по-своему было уникально, ведь, речь шла не просто о городе, а уже как сто лет христианском.

«Почему в Господине Великом Новгороде именно черниговский князь занимался миссионерством, почему с применением силы», — думал Яромир. Все это походило на властное насилие, беззаконный террор, весьма далёкий от христианского миролюбия. А как же новгородская демократия, где было хвалёное Вече?

Летопись донесла до нас сообщение и о физической гибели волхвов от рук князей и воевод. Об этом эпизоде она сообщает, что князь и воевода — Глеб Святославович и Ян Вышатич — вступали с волхвами в устные прения. В Новгороде князь Глеб, принеся под плащом топор на переговоры с волхвом, якобы спросил последнего: «Знаешь ли, что будет с тобой сегодня?» — и после ответа «Чудеса великие сотворю!» зарубил волхва именно тут на Торгу, близ Вечевой площади.

Яромир задумался, — насколько вообще можно доверять диалогам с волхвами, в имеющихся источниках? Ведь, в летописях перед нами прямая речь в авторском историческом сочинении. Автор при произнесении этих диалогов заведомо не присутствовал. Полистьев вспомнил, что и в Византии был особый литературный жанр «диалога с иноверцем», предназначавшийся, в первую очередь для «своих», ради укрепления их в вере, как «пособия» для споров с иноверцами, «буде таковые возникнут».

Сторонники достоверности диалогов с волхвами намеренно преждевременно обрывали это цитирование. А ведь следом за изложением «мифа» о сотворении человека летописец приводит вопрос Яна к волхву: «Какому Богу веруете?» Тот якобы отвечает: «Антихристу». Ян спрашивает: «Где же он?» и слышит ответ: «Сидит в бездне». Выходит, — летописец сам проговаривается о своём подлоге, уверяя, что языческие волхвы называли своего бога Антихристом, о котором те не имели никакого понятия. А «бродячий» сюжет о мнимом мудреце, не сумевшем предсказать собственную смерть, издавна известен вообще от Китая до Франции.

Яромир уверился в литературном происхождение этих диалогов с волхвами, по сути — заказном сочинительстве, намеренном фактологическом подлоге.

Образ волхва, его облик сопровождал Яромира с детства, он будто углядел того в своих снах. Сам с молодых лет носил длинные волосы, перехвачивал их на лбу берестяным обручем или собственноручно сплетённой по древним сакральным орнаментам лентой. Почему? — не смог бы объяснить себе и сам.

Ольга любила его голос, засыпала, когда он что-то читал ей перед сном. Как мало она пробыла тогда с ним. Яромир в том их коротком «лебедином полёте» едва успел дочитать ей «Метаморфозы» Овидия. Укрывал спящую пледом, любовался нежными изгибами её тела, формой пальчиков.

Однажды «белой» ночью, оставив Ольгу спящей, он вышел пройтись к Волхову по пустынному Дворищу. Неожиданно заметил одинокую фигуру. Седой старик был одет как и он — в длинную холщовую рубаху, в поясе и очелье тоже был перехвачен плетенными обережными поясом и лентой. Этой встречи Полистьев будто ждал, не сомневался. Их взгляды встретились. Волхв Велеслав, даже не удивился имени Полистьева. Яромиром, оказалось, звали последнего языческого князя славянской столицы Арконы на острове Руян.

Они жили в разное время, в разных измерениях, но выяснилось, что думали подобно. Главное, одинаково чувствовали мир природы, её дыхание, неспешный пульс сменяющихся сезонов, меняющихся фаз жизни, корней всего живого на нашей Земле. Яромир как зачарованный вслушивался в неторопливый говор Волхва, внимал его удивительным, хоть, и таким знакомым истинам.

«Помни — говорил Волхв — «природа сама одаривает своего подвижника. Просто, по-детски доверчиво обратись за помощью к Матери-Земле, посылай от души добрые пожелания всему живому, и ощутишь небывалую отдачу. Вот, например, жизнь дерева. Она полна сложности и совершенства. Растения живут согласно воли природы. Они самые чистые и светлые создания, единственные на Земле, питающиеся не чужой жизнью, а улавливающие благодатные лучи нашего Светила. Поэтому и благоухают. Деревья издревле почитались существами высшего порядка, воплощением мудрости. Его корни в Земле, крона связана с Солнцем, оттого оно многое знает, поэтому, — молчаливо. В дереве угадывается некий замысел самой Природы. Из тьмы тысячелетий дошло до нас понятие «родового древа». Листва священного древа, увядающая осенью и вновь зеленеющая весной, была зримым подтверждением непрерывности перевоплощений жизни в смене поколений. Поэтому крепла уверенность в перевоплощение души. Люди тогда не признавали смерти как исчезновение, считали тело рубашкой, которую скидывают при вырастании из неё. Устаревшая плоть должна разрушиться, чтобы жизнь смогла продолжиться в новом воплощении. Смена обличий жизни обеспечивает ей бессмертие. Движение этому жизненному коло, возможность бесконечного возрождения, задаёт Солнце и вечная Любовь. Прославление Солнца, чествование перевоплощающихся предков и почитание священных деревьев отражало осмысление природы как единого целого.

В Радоничные волхования (родовые празднества, посвящённые перевоплощающимся предкам) неизменно вовлекалось одно из священных деревьев — берёза. Обряд кумления с Берёзой-Берегиней совершался весной. Берёза обряжалась красными лентами, полотенцами, убрусами, расшитыми оберегами-солнцеворотами. Русалии справлялись тоже в заповедной роще, где водились хороводы вокруг берёз. Священные обряды совершал глава Рода в заповедных лесных кущах. Ощущение близкого присутствия родных светлых сил наполняло душу спокойствием и уверенностью, утверждало дух человека в целостном единении Рода.

У праславян не было изображений почитаемых высших сил в в человекоподобных кумирах-истуканах. Не было и построек, где эти силы «обитали». Считалось недостойным для них, чьим святилищем была вся природа, поселиться в рукотворных сооружениях. Не было у славян и особого жреческого сословия, Волхвы — это не жрецы, скорей, Ведуны.

Не разгадана чарующая тайна и пахучих цветов. Мистическое чутьё подсказывало, что благоухание нечто большее, чем запах. Это — откровение, исходящее из самой души цветка прямиком в душу человека. Недаром слова «душистый» и «душа» — родственны. Чудодейственные волны источает дикая медоносная зелень леса. Они то истомно-сладостные, то щемящие сердце, то дурманящие и хмельные. При сборе целебных трав знахарь творил очистительные обряды, каялся, заклинал, надеясь на милость лесных духов. Человек благоговейно чтил природу. Отношение к ней покоилось на доверии, словно детей к своей матери. Природа — волшебный источник и духовных даров, она пробуждает скрытые возможности человека, дает ощущение незримых сил и восторга общности с ними.

«На сегодня, пожалуй, хватит», — заключил Волхв — «знаю ты не один, возвращайся к своей Ольге. Я же буду здесь каждую ночь и проведу тебя по самым драматичными тропами дохристианской истории славян».

Следующей ночью Волхв Велеслав продолжил свой рассказ.

«Нa крайнем Севере в незапамятные времена находился чудесный остров Буян, окруженный водами Моря-океана, а над ним высилась Мировая гора. Для древних славян это была сакральная «первая земля», всплывшая среди волн первобытного океана.

На острове Буяне хранились «семена» всего живого, могучие силы: весенние грозы, громы, ветры. На буяне жили самые древние существа, птицы и звери. В центре острова, под могучим мировым дубом, который соединяет все три мира — подземный, земной и небесный, лежал камень Алатырь. Из-под него били родники живой воды, что воскрешают природу, даруют земле урожаи. Он хранил источники всего сущего на земле, им «запирали» все клятвы и заговоры. Здесь была сокрыта сила могучая «и силы той конца нет».

Но для всех славян "вторым", уже реальным Буяном стал остров Руян. (ныне германский остров Рюген), что лежит против датского побережья. На нём — Аркона, город-храм, последний оплот балтийских славян, главная дохристианская славянская святыня, их духовный «Иерусалим». Племя, обитавшее на нем, звалось издревле ругами. И ругами же средневековые германские документы постоянно называют киевских русов! Житие Оттона Бамбергского называет жителей Рюгена rutheni — русины, русы!

Здесь было средоточие всей веры, всего упования не только языческого славянства, но даже кельтов-друидов, уничтоженных Цезарем. Еще в XI веке на поклон к его главной святыне, четырехглавому кумиру Святовита, шли пилигримы из далекой, уже два века вроде бы христианской, Чехии. Арконский храм был главным религиозным центром славянского Поморья.

Более 350 лет Аркона была центром сопротивления славян против агрессии христианских Германии-Дании-Польши. Когда, после непрестанной четырехсотлетней борьбы с франкскими, германскими, датскими крестителями, народы балтийских славян один за другим, были порабощены, Аркона стала последним вольным славянским городом чтящим праотеческих Богов. И оставалась таковой, до своего уничтожения и утраты независимости в 1168 году».

«До завтра, мой друг, наступает утро. Увидимся здесь же».

Накануне Ольга покинула Яромира, вернулась в свой Псков. В автобусе, мчавшим её от любимого в родной город, она мучилась неразрешимым вопросом: «нужна ли я ему, заполнит ли Яромир свою жизнь мною, не стану ли я ему обузой на его подвижническом пути?» Ольге казалось, что он, безусловно любя её, одновременно незримо ускользает, будто стремясь в некую непознанную ею высь. Её тянуло к нему. Ольга, дочь полковника, не испугалась, ведь, и бытовых трудностей в его «башне», делила с ним там и дни и ночи. Надеялась раствориться в нём, а его растворить в себе. Однажды поняла, что этого не случится. Как поступить ей теперь? Ответа на этот вопрос найти не могла.

Он же надеялся, что Ольга исчезла не навсегда, вернётся, просил об этом небеса. Ждал её, писал ей письма с предложением руки и сердца, но ответов не получал. Она так и не вернулась. Только спустя годы они узнали, что эти письма до неё не доходили.