По ту сторону крыла

За эти десять лет у меня периодически были те самые попытки «побега», и все до единой заканчивались одинаково: я иду домой ни с чем, а жизнь уныло течёт дальше, как ей хочется. Вместо дорог и «кубов» были торговые центры и кафешки, один раз я даже пыталась организовать встречу с подписчиками своего блога о музыке, в котором было около двух тысяч человек. Только вот дважды я напрасно сидела в назначенном месте и ждала, когда придёт хоть кто-то, а одиночество, словно колючий шерстяной шарф, обвивалось вокруг шеи и никуда не хотело уходить. С каждой такой неудачей я пыталась убедить себя, что мне хорошо и одной, я сильная и независимая, и моя значимость не определялась общением с окружающими, но правда была в том, что никому не было до меня дела. И я опустилась на илистое дно, смирившись с тем, что никогда не вырвусь из своего проклятого пузыря, о котором бывало забывала, но он всё равно давал о себе знать.

В последний раз вместо велосипеда была машина. Поздний октябрь, хотя было далеко не так холодно, как это обычно бывает в это время года. Устав от работы и ремонта, я решила в который раз попытать удачу, хотя уже не искала людей, лишь свежий глоток воздуха, что-то, что заставит меня хоть на секунду забыть о проблемах. И опять бесконечная трасса, и я могу гнать куда хочу, хотя знаю, что через пару часов развернусь и поеду обратно, а вечер выходного дня потрачу на фильм в компании пиццы и кошки. Мне всего лишь нужно было убедиться, что пузырь с одиночеством никуда не делся, а вокруг был всё тот же серый унылый мир, которому не было до меня дела. Я уже не хотела ничего менять, лишь проверить, что всё было как обычно.

Старый покосившийся знак на тридцать третьем километре от выезда из города слегка нарушил мои планы, хотя их и так не было. И я, вспомнив детскую зависть, свернула на отворотку в лес, решив закрыть гештальт, раз выдалась такая возможность.

Добротный асфальт быстро сменился на ямы, местами засыпанные гравием, и длинные трещины, что я крепче сжала руль и снизила скорость, а вместо жажды приключений был лишь холодный расчёт, сколько же моей подвеске будет стоит закрытие этого несчастного гештальта. И всё же, раз я свернула на эту дорогу, то надо было закончить. Интересно, а там вообще есть парковка, или придётся идти через лес?

Парковка, надо сказать, была, но до самой усадьбы было ещё полкилометра пешком через старинные аллеи, которые расчистили в нулевых при реставрации здания и которые снова начали зарастать молодым кустарником. Небо над головой было прозрачным, но абсолютно чистым, холодным, словно лёд, и всё же наверху гуляли солнечные зайчики, проходившие сквозь голые ветки столетних лип и тополей, в два ряда обступивших гравийную дорожку, а впереди, далеко-далеко за поворотами, виднелись чёрные кованые ворота, за которыми на холме была сама усадьба. Мне стало не по себе от тянущей печали, гулявшей в голых чёрных ветках, от самого вида запустения, но одновременно с этим непреодолимо тянуло шагнуть и посмотреть, что же там всё-таки было… ни охраны, ни случайных туристов, совершенно никого.

Под ногами мягко шелестела обсыпавшаяся прелая листва, которую совершенно некому было убирать. Местами между коричнево-жёлтыми листьями виднелась вода: всю неделю шли дожди, и только сейчас земля начала подсыхать. Ограда усадьбы тем временем становилась всё ближе и ближе, а вокруг лишь летали чёрные вороны, изредка каркая с верхушки деревьев.

Ограда точно была сделана на совесть, потому что за века ей так ничего и не сделалось. Чёрный толстый металл извивался, принимая формы причудливых фигур и цветов, а на главных воротах среди завитков виднелись два чёрных ворона, которые как бы кивали друг другу при малейшем движении створок. И кажется, у этой ограды мой путь в никуда заканчивался: на створках блестела тяжёлая цепь, которую фиксировал массивный амбарный замок.

— Да не может этого быть… — прошептала я себе под нос, немало расстроившись очевидному факту: территория была частной, и незваных гостей явно не ждали. Но мне было некуда спешить, поэтому, немного посмотрев на стражей ворот, я двинулась вдоль правой части высокой, почти в три метра изгороди, а за спиной с веток вспорхнула стая воронов и взлетела в чистейшее небо.

Через несколько сотен метров удача улыбнулась мне: один крупный завиток вместе с листвой был явно спилен, причём специально, и в щель мог с лёгкостью проникнуть подросток… я, конечно, не подходила под это описание, но при определённых усилиях тоже могла протиснуться в щель, правда, пришлось снять шерстяное синее пальто, чтобы уменьшить объёмы. Да и был немалый риск порвать верхнюю одежду: листики из чёрного металла на поверку оказались весьма колючими и так и цеплялись за толстовку и джинсы, будто бы пытаясь не дать мне проникнуть внутрь.

Усадьба выглядела одновременно торжественно и мрачно. Розовый кирпич ровными рядами обрамлял стены, а вот белоснежная штукатурка уже осыпалась, и часть боковой стены вообще занял разросшийся плющ. Главное крыльцо возвышалось над гравийной дорожкой, и к нему вела мраморная лестница, на которой виднелись разводы грязи и мох. А на массивной входной двери опять висел замок, и я внимательно посмотрела на крыльцо и медленно пошла вокруг.

Территория бывшего детского лагеря была действительно внушительной, и она не ограничивалась главным зданием, в котором, судя по всему, сидела администрация и проходили занятия. Вокруг были те же тихие аллеи, усыпанные листвой, дорожки разбегались вокруг фонтанов, я насчитала две или три штуки, пока медленно обходила с торца правое крыло. А на заднем дворе виднелся главный фонтан, просторный бассейн, в котором плавали кувшинки, и одиннадцать деревянных домиков пастельных оттенков, краска которых частично облезла.

Окна дома, местами треснуты, а местами и вовсе разбитые, будто бы следили за каждым моим шагом, внимательно следили, а я как-то не спешила искать проход внутрь, ведь сам лагерь был передо мной: именно в этих домиках жили те самые дети, которым я завидовала в детстве. Не в усадьбе, а именно за ней.

Очевидно, было одиннадцать отрядов, и каждый имел свой цвет. Окна у домиков были заколочены, там был всего один этаж, а сбоку от каждого виднелась коробка уличного туалета. Из живых существ рядом были лишь вороны, да под одним из домов я заметила двух маленьких котят, которых упитанная кошка быстро спрятала подальше от меня. А за двумя линиями домов виднелось озеро, в которое впадает река и она же выходила, извиваясь вокруг редких холмов, на которых разбились небольшие деревеньки. На воде даже было несколько лодок, и пусть до самого озера было два или три километра, я всё равно ушла в тень, чтобы меня никто не заметил и не вызвал полицию. Проблем мне не надо было точно.

Заброшенная спортплощадка, огороженное футбольное поле, заросшие клумбы, ещё один фонтан, тенистая аллея. Вложений в лагерь действительно было море, и явно не зря родители пытались пропихнуть сюда своих детей: место для нулевых было шикарным, пусть из этой идеи так ничего и не вышло.

Пока я пробиралась к заднему крыльцу, в голове неожиданно всплыли все те слухи, которые ходили о «Воронёнке», когда я была в начальной школе. Что и местные обходили его стороной, и что, мол, усадьба стояла на костях, а самый первый хозяин вообще приехал из Литвы или Польши и снёс старое кладбище, чтобы построить этот дом. И что за это его и весь его род прокляли до конца времён… и даже Романовы не жаловали семью Вороновых на приёмы в Петербурге, до которого было не так уж и далеко.

Про кладбище я сильно сомневалась, потому что и про школу, где я училась, говорили то же самое, хотя она была практически в центре города. Кажется, про любое мистическое место обязательно надо было сказать, что оно стоит на заброшенном кладбище, а дальше можно было придумывать любые сказки, и никто и слова против не скажет, кладбище же. Но сам дом, даже будучи заброшенным, выглядел впечатляюще готично, и я легко могла представить здесь бледных нелюдимых аристократов, гуляющих в тени лип, но никак не детский лагерь, где всегда шумно и светит солнце. Последнее словно бы обходило стороной это место, и казалось, что было немного холоднее, чем на въезде в усадьбу. Хотя это мог быть лишь поздний сырой ветер с озера.

Весь нижний этаж был заколочен досками, чтобы в дом не пробрались любители приключений вроде меня. Хотя в усадьбе, судя по треснувшим стёклам, всё равно изредка бывали люди, но она держалась вполне достойно для полтора десятилетия запущенности. Не было ни следов взлома, ни почерневших от огня стен, ни валявшейся в траве мебели… а может, за территорией просто следили, не давая ей прийти в полное запустение. Хотя я не могла припомнить ни одного скандала, связанного с этим местом, уже после закрытия лагеря. Обычно в заброшках часто бывали пожары, там регулярно находили трупы наркоманов и бомжей, подростки устраивали бурные вечеринки, о которых невозможно было не знать по следам разрушенной мебели и граффити на стенах. Но стены были чистыми, а окна — наглухо заколоченными.

Я почти обошла здание по кругу, рассматривая верхние тёмные этажи и осыпавшуюся штукатурку, как на глаза попалась неприметная, облезлая бледно-розовая дверь в стене, висевшая на одной петле. От редких порывов ветра она качалась туда-сюда, и этот скрип немного действовал на нервы, как и редкое карканье пролетавших мимо воронов. Но это был, пожалуй, единственный мой шанс проникнуть внутрь дома без вандализма, и я огляделась и осторожно юркнула внутрь, и казалось, что температура воздуха упала ещё на несколько градусов, что начали мёрзнуть пальцы.

Это был запасной вход на кухню. Сбоку открывалась сама кухня с несколькими газовыми плитами и разбросанной посудой, а дальше сеть коридоров, ведущих вглубь усадьбы. Бледный свет пробивался и из-за дыры за моей спиной, и из крупных щелей заколоченных окон, и откуда-то сверху, где окна не были заколочены вовсе. И всё равно кругом царил морозный полумрак, от которого было не по себе.

На первом этаже рядом с кухней были подсобные помещения. Некоторые двери были точно так же выбиты или висели на одной петле, а внутри царил хаос. А некоторые были целы, и я не решалась подёргать ручку и посмотреть, что же было внутри. Не хотелось вовсе оставлять здесь свой след, хотя за мной уже была целая цепочка отпечатков на грязном мраморном полу, где валялись доски, земля из-под горшков с засохшими цветами и несколько обрывков странного цвета ковра.

Чем дальше я уходила от кухни, тем меньше было беспорядка, как и редкого шума с улицы. Тот самый ковёр постепенно стал целым и устилал длинный коридор, а на стенах начали появляться картины. В тяжёлых рамах, на холсте, в привычно тяжёлой тёмной гамме были изображены аристократы разных эпох, будто бы следившие за случайными посетителями усадьбы, бывшей когда-то их домом. Под некоторыми портретами сохранились таблички с Ф. И. О. и датами жизни, что больше походило на выставку в музее. Елизавета Ивановна Воронова, 1892-1917. Максимилиан Александрович Воронов, 1801-1899. Александр Сергеевич Воронов, 1834-1905. Одинаково тяжёлые черты лица, одинаково презрительно-гордый взгляд. Чёрные волосы — отличительная черта этого рода, и сразу можно было отличить тех, кто вошёл в семью через замужество либо женитьбу. Эти люди были на общих семейных портретах, но не на одиночных, где были лишь Вороновы по крови.