Запас прочности

2. Первая мина

Тральщик прибыл на отдаленный рейд перед наступлением сумерек. Дробно загрохотала якорь-цепь, и корабль, потеряв ход, закачался на собственной волне. Солнце уже не согревало палубы и надстройки, жидкие лучи его блестели только на верхушках мачт. Затем и они растаяли.

Старшина 2-й статьи Антонов стоял на юте корабля и смотрел на потемневшее суровое море.

— Где-то недалеко минное поле, — подумал он. — Завтра утром тральщик выходит на траление, и завтра же мне придется в первый раз подрывать мины.

Антонов давно уже ожидал, когда наступит этот день, и то, что предстояло завтра, и тревожило и радовало его. Радовало, что станет полноценным классным минером, а волновался он потому, что было страшно. Порой он сомневался в своих силах, и его охватывала нерешительность. Беспокоила ответственность за своих товарищей, ведь подрывать мину он пойдет не один — шестеро гребцов и подручный минер будут помогать ему. Профессия минера требовала от него уверенных и смелых действий, выдержки и мужества.

До утра было еще далеко, и Антонов прошагал по палубе, мимо обреза с водой, у которого курили матросы, сел на банку и задумался. Было тихо, чуть слышно шумела волна за бортом, да из кубрика доносились звуки баяна. Мотив был знакомый, и слова наплывали, как волны:

…На Малахов курган
Опустился туман,
В эту ночь мы на пристань пришли
Проводить корабли…

Напевная мелодия вальса, тишина отдаленного рейда, одинокий корабль под огромным небом, море и безлюдный пустынный берег — все это настраивало на мечтательный лад и невольно отвлекало от настойчивых мыслей о завтрашнем дне.

Совсем уже стемнело, когда на юте появился мичман Рябец. Заметив Антонова, он сел рядом с ним, достал кисет и принялся скручивать цигарку.

— Угости огоньком, старшина!

Антонов зажег спичку и искоса посмотрел на Рябца. Даже в полутьме он разглядел добродушно-хитроватую улыбку мичмана. Рябец напоминал ему колхозного бухгалтера из какого-то кинофильма. А между тем мичман за годы траления подорвал и разоружил более сотни мин. У него была нелегкая тревожная работа. Но мичман всегда оставался жизнерадостным, знал цену соленой шутки и любил в свободное время покалякать с матросами.

Рябец выпустил облако курчавого дыма. Он курил особый крепкий сухумский табак, который держал в резиновом кисете: «Не намокнет, если ко дну буду идти», — шутил он. Но своим ароматным табаком он угощал редко. Только в случаях крайнего расположения, желая поощрить отличившегося матроса.

Рябец затянулся — видно было, что курил он с удовольствием, — и только после этого снова заговорил с Антоновым. В прошлый выходной день они вместе были в цирке.

— Помнишь, как ловко крутился на трапеции под самым куполом артист? Это вроде как на грот-мачте во время шторма работать. Большая для этого тренировка нужна и смелость. Постарайся и ты, старшина, взять себя в руки. А если будешь каждый раз переживать — минера из тебя не выйдет. Специальностью ты овладел, а мужество в нашем деле — это действовать так, как будто ты и не боишься! Надо не отступать перед миной, хоть тебе и будет иногда страшновато. И не теряйся! Есть такая двенадцатая заповедь во флоте. Вспомни, как на тралении в Феодосии матрос Егоров не растерялся, бросился к горящему на мине фитилю и этим спас и корабль и своих товарищей.

После разговора с мичманом Антонов отправился в кубрик и, укладываясь спать, как будто успокоился. Но не думать о завтрашнем дне не мог. Долго ворочался и уснул тревожно и некрепко.

А Рябец выкурил на ночь еще одну цигарку, вспоминая, как он сам, много лет тому назад, пришел на флот таким же вот юнцом. И как в первый год службы на корабле посылали его любители пошутить — старослужащие матросы — на камбуз за жареными шпигатами[21]. Это был арсенал грубых шуток времен двадцатых годов, когда в ходу были такие словечки как «сачок», «салага» и другие «марсофлотские» обороты речи, о которых сейчас не имеют понятия молодые матросы.

На следующее утро Николай Антонов поднялся до побудки. Розовый рассвет еще только теплился на востоке, вахтенные поеживались от предутреннего холодка. На Антонова никто не обращал внимания, ведь у каждого свои заботы и дела, но Николаю казалось, что все только и смотрят на него. Знают, наверное, о том, что у него сегодня особенный день. Вчера мичман Рябец на прощание сказал ему, что первая мина, как и первая любовь, на всю жизнь останется в памяти человека. Какой-то будет сегодня его первая мина? Как пройдет траление?

А день начинался по-обыкновенному. Сразу же после завтрака тральщик снялся с якоря и перешел в заданный район. По команде с мостика поставили трал. Когда подсекли первую мину и она, отброшенная кильватерной струей, грузно покачиваясь, уплывала за кормой, Антонов ожидал, что вот сейчас ему прикажут идти на шлюпке. Но спустили шестерку, и на ней отправился мичман Рябец. оказалось, что с Антоновым должен пойти обеспечивающим командир боевой части лейтенант Рева. Но он был занят на мостике.

Вскоре затралили вторую мину, и Антонову теперь казалось, что о нем совершенно позабыли, что он сегодня лишний на корабле. Только уже в полдень, когда снова подсекли мину, на юте появился лейтенант Рева.

— Приготовиться, Антонов, сейчас идем с вами на шлюпке. Действуйте спокойно, разумно, так, как вас учили.

Шлюпка лихо отвалила от борта и ходко пошла к мине. Море лежало спокойное, и на гладкой поверхности его, как на отутюженной форменке матроса, не было ни одной складки. Когда до мины оставалось несколько метров, Антонов услышал, словно в тумане, глухой голос лейтенанта.

— Командуйте!

— Есть командовать! — отрепетовал[22] Антонов, поправляя бескозырку. От волнения щеки у него горели.

— Левая табань! — скомандовал Антонов, и гребцы развернули шлюпку кормой. Он делал все, что нужно было: снял руль, заспинную доску, положил на корму плетеный мат — вдруг шлюпка навалит на мину.

Шлюпка медленно приближалась к мине. Вытянув руки вперед, Антонов, не мигая, смотрел на нее. Сейчас он видел только ее одну — заросшую водорослями и буграми ракушек. Антонов тут же сосчитал: один, два, три… пять рогов — стало быть, это не наша, а немецкая. Мягко коснувшись корпуса мины, он легко повернул ее и схватился за скользкий рым.

— Патрон! — отрывисто произнес Антонов, отводя руку назад, и тотчас почувствовал в своей ладони жесткий прямоугольник заряда.

Роль подручного минера исполнял лейтенант Рева.

— Есть фитиль! — репетовал он, и на косом срезе шнура вспыхнула струйка огня.

Казалось, все шло гладко. Лишь изредка Антонов слышал за спиной сдержанный голос, почти шепот, лейтенанта: «Осторожнее!», «Не торопитесь!»

Потрескивал фитиль, поднимался над миной белесый дымок, когда Антонов радостно выдохнул: «Обе на воду!»

Потом «сушили весла», ждали, лежа на днище шлюпки, взрыва мины и через несколько минут подошли к борту тральщика.

Когда Антонов по шторм-трапу поднимался вслед за лейтенантом на корабль, у него был такой вид, словно ему, как адмиралу, сыграют сейчас захождение и выстроят почетный караул.

Но караула и музыки не было. Вытирая ветошью руки, подошел мичман Рябец, вопросительно поглядывая на лейтенанта. Антонов остановился, ожидая оценки своей работы. Теперь, после того как мина была взорвана и волнение осталось позади, Антонову уже казалось, что лейтенант Рева был слишком осторожен и чуть ли не трусил, когда шлюпка подошла к мине. Самодовольство сочилось из Антонова, как из мокрой швабры вода.

— Можно допустить к самостоятельной работе! — медленно, поправляя манжеты, сказал лейтенант встречавшему их Рябцу.

— Действовали вы правильно, — уже обращаясь к Антонову, продолжал лейтенант, — но небрежно, неосторожно. Надо с уважением относиться к мине. Она никаких вольностей и ошибок не прощает.

Нельзя сказать, чтобы Антонову понравилась такая оценка. Он покраснел и растерянно посмотрел на мичмана. Но и мичман не утешил его. Он снисходительно улыбался, и это как-то отрезвило Антонова. Взгляд мичмана как бы говорил: «Ну что же вы хотите от человека, впервые подрывавшего мину».

А вслух мичман Рябец сказал:

— Поздравляю, старшина! А огорчаться нечего. Многих минеров приходилось мне встречать. Одни ходили возле мины очень аккуратно, другие — лихо. А настоящий минер должен обращаться с минами смело и осторожно. Будешь теперь работать самостоятельно — не боги горшки обжигают!

Вечером в кубрике товарищи дружно поздравили Антонова, и он, удовлетворенный, уставший после шумного дня, быстро уснул. Спал крепко и не слышал, как переменился и задул с берега норд-ост, медленно раскачивая корабль.

Утром, когда Антонов вышел на верхнюю палубу, острый, сердитый ветер ударил в лицо. Он звенел в мачтах и надстройках, беспокойно метался по верхней палубе и прохладный, как ручей, забрался под форменную рубаху. Плотные облака стремительно, словно торпедные катера, шли по иссиня-черному небу. Хлопали, как выстрелы автомата, чехлы на шлюпках. Угрюмо поднимались, толкаясь о борт, холодные волны. Но тральщик рано утром снова вышел на минное поле.

Гулко и напряженно работали машины, справа и слева от тральщика в волнах ныряли, как дельфины, красные буи. На первом же галсе затралили мину. Она выскочила из воды взлохмаченная, в брызгах и пене, и тотчас же снова скрылась в волнах. И только потом появилась вновь, приплясывая и покачиваясь далеко за кормой.

— Гребцов на шлюпку! — раскатисто гаркнул боцман и подошел к Антонову.

— Штормом попахивает, старшина! Хотя барометр пока стоит!

Но Антонов ничего не ответил. Он наблюдал, как резво садились в шлюпку матросы. Гребцами всегда отбирали самых дисциплинированных, сильных и ловких. Рысью направился в шлюпку и сигнальщик Балашев. Антонов понимал, что без сигнальщика шлюпка отойти не может. И все же то, что Балашев идет вместе с ним в море, его неприятно поразило.

Антонов вспомнил день, когда он впервые встретился с Балашевым. На тральщике шла тогда приборка, и не успел Антонов сойти со сходни на палубу, как мимо него с дурашливым смехом и криком «полундра» пробежал стройный чернявый матрос. Он тащил за собой мокрую швабру и измазал начищенные до блеска ботинки Антонова.

— Надо же, ноги расставил! — проговорил матрос и остановился на почтительном расстоянии. Антонов собрался уже достойно ответить, но в это время появился дежурный офицер, и Антонову ничего не оставалось, как доложить о прибытии на корабль.

Через несколько дней Антонов снова встретился с этим матросом, но уже при других обстоятельствах. На корабельном комсомольском собрании шел крепкий разговор о сигнальщике Сергее Балашеве. Антонов узнал в нем того самого стройного чернявого матроса. На дворе стоял тогда март, самый капризный месяц на Черном море. Сигнальщики по-прежнему, заступая на ночную вахту, кутались в тулуп. А в тулупе и тепло и дремотно, и ришлось береговому посту несколько раз повторять позывные корабля. Выступил на собрании и Антонов. Он сказал, что не солидно комсомольцу на вахте бабочек ловить.

Садясь на место, Антонов отчетливо услышал злой голос Балашева: