Знак черепа

У меня оставался еще один неоплаченный счет, который я собирался лично предъявить Саймону. Я не мог забыть мерзкую рожу трактирщика, который плюнул на меня перед тем, как спустить в Темзу через желоб вербовщика. Но знал ли Саймон о том, к каким методам прибегал этот негодяй, пусть даже и действовавший в его интересах? И должен ли он нести за них ответственность?

Эти и другие вопросы ожидали решения в будущем, а пока Саймон продолжал оказывать неоценимые услуги в качестве единственного связующего звена между нами и нашими новыми союзниками, и затрагивать подобные щекотливые темы казалось нам, по меньшей мере, несвоевременным.

Праздничный день закончился красочными плясками и песнями у костра. Я установил порядок вахт между нашими людьми. Фентон и Пайк, зная антипатию туземцев к ночному мраку, могли совершить нападение на остров ближе к полуночи или немного позже, в зависимости от прилива. По два матроса отправились на каждую из якорных стоянок с приказом немедленно подать сигнал выстрелами из мушкетов, как только появится угроза высадки пиратов. Я, сэр Ричард, Саймон и Майкл тоже разделили между собой ночные дежурства, ожидая возможных сигналов.

Тем не менее ночь прошла спокойно, перейдя в безоблачный рассвет, и ни шхуна, ни баркентина на горизонте не появились.

Все утро мы провели, обсуждая с вождями вопросы военной тактики и стратегии, а также проблемы своевременного обнаружения противника. Ближе к полудню появился жрец и через Саймона пригласил меня с сэром Ричардом принять участие в жертвоприношении у Священного камня, чтобы закрепить вчерашнюю клятву на крови. Разумеется, мы охотно согласились.

Плотно позавтракав, мы со своими новообретенными туземными братьями, предводительствуемые жрецом, отправились на поляну, где недавно подверглись столь яростной атаке. Священный камень представлял собой довольно высокий монолит из вулканического туфа, носивший на себе следы жира и засохшей крови многочисленных жертв, чьи кости грудой возвышались у его подножья. Я различил черепа, ребра и бедренные кости коров и коз, но человеческих скелетов среди них не было. Саймон отсутствовал, поэтому приходилось общаться при помощи жестов, нескольких фраз на ломаном английском и двух-трех слов местного наречия, которые я успел запомнить.

Мушманго тронул меня за локоть и с негодующей гримасой указал на какие-то царапины на гладкой поверхности камня. Мы оба, сэр Ричард и я, затаив дыхание, пристально вглядывались в них. Для островитян они означали не более, чем оскорбление святыни, но для нас они служили зримыми доказательствами того, что Тауни был здесь и оставил на этом каменном столбе свою отметину. Вопрос, с какой целью, не вызывал у нас никаких сомнений: чтобы обозначить место захоронения клада.

Глубоко высеченная в мягком пористом камне, на ровной поверхности монолита явственно вырисовывалась буква Т над мертвой головой с двумя скрещенными костями. Это был «Знак Черепа», символ пиратов и флибустьеров. И под нагроможденными здесь останками жертвенных животных, или в непосредственной близости от них, покоился тот самый сундук, который я постоянно представлял себе в своем воображении. Сундук, чья сорванная крышка открывала восхищенному взгляду блеск золотых монет и ослепительное сверкание драгоценных камней.

Я посмотрел на сэра Ричарда и заметил алчный блеск в его загоревшихся глазах. Сердце мое колотилось в груди как безумное, пальцы сжимались в хищной хватке, словно уже вцепились в долгожданное сокровище. Ноздри сэра Ричарда расширились, красные пятна выступили на бледных щеках. Внутренняя, сокровенная природа его или его доминирующая сущность проявилась, наконец, во взгляде и поведении. Жажда золота! Она цепко держала нас в своем плену. Даже туземцы почувствовали это. Мушманго и его брат глядели на нас с легким и насмешливым удивлением, а сморщенное лицо жреца выражало явное неодобрение.

Мушманго коснулся золотого браслета на руке и указал на подножье камня. Я кивнул. Он пожал плечами, поднял с земли комок засохшей грязи и растер его между пальцами. Высыпав грязь и отряхнув руку, он снова коснулся своего браслета. Для него золото представляло не больше ценности, чем земля, оно казалось ему бесполезным металлом, слишком мягким для оружия, ценящимся лишь благодаря цвету и, пожалуй, тому, что красиво выделялось на фоне загорелой кожи. Я в свою очередь коснулся его браслета.

— Унга? — спросил я.

Я уже запомнил несколько слов из языка островитян, и это означало «много».

Мушманго покачал головой:

— Оре унга[60].

Но здесь, под нашими ногами, его было очень много, достаточно, чтобы сделать богачами нас всех, судя по рассказам Фентона и Пайка и по многочисленным слухам о сказочных сокровищах Тауни. И только глупое суеверие теперь стояло между нами и нашей мечтой. Какое-то мгновение мы оба глядели на островитян с мыслью об убийстве, которое, похоже, постоянно сопутствует этому драгоценному металлу. Жрец сурово взглянул на нас, уверенный в своем превосходстве. Сэр Ричард вздохнул и разрушил призрачное очарование золотого миража.

Церемония жертвоприношения состояла в той же процедуре, что и вчера, только на сей раз лепешки с нашей кровью должны были съесть не мы, а Андриаманитра «благоуханная» и ее супруг Занахари. Надеюсь, они пришлись им по вкусу.

Всю дорогу назад сэр Ричард шел молча, нахмурив брови, и я подозреваю, что он тоже раздумывал над тем, как преодолеть пустые предрассудки андриананцев.

У подножия холма нас встретили Майкл и Эмбер, оживленные и взволнованные.

— Мачты показались на горизонте! — бросил на бегу Майкл. — Быстрее, на вершину!

Мы поспешили за ними; все наши и несколько туземцев пристально следили за трагедией, происходящей у них на глазах на широкой равнине моря. Стройный бриг с высокими мачтами, окутанный от палубы до клотиков белоснежными парусами, сильно накренившись на правый подветренный борт, быстро несся не север. За ним, точно гончие псы, преследующие дичь, мчались «Сокол» и «Золотая Надежда». Вспененная их форштевнями вода казалась голодной слюной, брызжущей из хищно оскаленной пасти. Шхуна, похоже, понемногу настигала свою жертву, а баркентина, выдерживающая гонку с трудом, постепенно отставала, словно неуклюжий бульдог, участвующий в охоте вместе с борзой собакой.

На носу шхуны взметнулось облачко белого дыма. Ядро упало в море и запрыгало по волнам, точно мячик, нырнув в воду неподалеку от преследуемого судна. Звук выстрела из длинноствольной пушки, как отдаленный удар грома, докатился до нас. Бриг ответил с кормы, но с тем же результатом.

— Зря только жгут порох, — проворчал Майкл. — Им никогда не догнать беглеца, если они не обтянут паруса. Нет, полюбуйтесь на этих бездельников с «Надежды»!

И действительно, баркентина выглядела весьма неприглядно: не дотянутые до места паруса ее полоскались, пропуская ветер, словно мокрые простыни, вывешенные для просушки; реи, не выровненные на топенантах[61], смотрели в разные стороны, однако она упрямо двигалась вслед за своим более резвым сообщником, чтобы прийти к нему на помощь, когда тот ввяжется в драку. Преследуемый бриг поставил все свои паруса, вплоть до трюмселей[62] и летучих лиселей[63], и держал неплохую скорость.

— Одно из марокканских судов, — завистливо проговорил Майкл. — С отличной поживой на борту. Золотой песок, бриллианты и драгоценные ковры. А мы торчим здесь, точно куры в курятнике, и кудахтаем, глядя, как эти ослы портят все дело!

— Мне казалось, ты покончил с пиратством, — иронически заметил я.

— Мавры — законная добыча для всех. Они ведут с арабами торговлю рабами, и одно это оправдывает расправу с ними. Черт побери, мистер Пенрит, да неужели же вы отказались бы от верного шанса, когда он сам лезет вам в руки?

Его широко раскрытые ноздри, казалось, ощущали запах пороха, вздрагивая каждый раз, когда над палубами судов вспыхивало белое облачко пушечного выстрела. Шхуна упорно и настойчиво продолжала преследование.

— Ясно, почему они не торопятся забрать клад, — заметил сэр Ричард, — когда под рукой новая добыча!

— Э, да здесь для них плавает не один сундук с деньгами: не ленись только подбирать, — проворчал Майкл. — Вот, ребята, отличный выстрел!

Очевидно, пираты подняли прицел на носовом орудии шхуны, потому что их ядро попало прямо в бизань брига, срезав как ножом бом-брам-стеньгу[64] вместе со всем, что на ней крепилось. Бриг ответил огнем, и мы увидели, как его матросы, точно муравьи, полезли по вантам, чтобы обрубать перепутанные снасти и обломки рангоута. Но судно замедлило ход, и «Сокол» начал его догонять.

— Так, верно; теперь бей по нему всем бортом! — кричал Майкл. — Эге, никак опять щепки полетели!

Казалось, в его душе шла борьба между естественной ненавистью к пиратам на «Соколе» и «Золотой Надежде» и неодолимым инстинктом старого буканьера. Марокканское судно, словно прислушавшись к его совету, легло на другой галс, и, когда шхуна бросилась под ветер, чтобы помешать этому маневру, открыло по ней огонь всем левым бортом. Кливер-штаг[65] на «Соколе» оборвался, и треугольный парус, порхая в воздухе подобно крылу огромной бабочки, опустился на палубу. Удачно направленный выстрел носового орудия шхуны разворотил корму брига, и судно снова вернулось на свой прежний курс, пытаясь спастись от наседавших на него пиратов, отбиваясь на ходу из пушек, точно затравленный медведь от хватающих его за пятки собак.

Корабли быстро удалялись от нас, постепенно уменьшаясь в размерах. Грохот пушечных выстрелов звучал все глуше, облака порохового дыма, возникая все чаще по мере приближения к финалу сражения, превращались в крохотные белые пятнышки на сине-голубом фоне неба. Один за другим силуэты судов скрывались за линией горизонта, оставляя «Золотую Надежду» далеко позади. Сначала исчезли высокие стройные мачты брига с их пирамидальной горой белоснежных парусов, затем верхние топсели «Сокола» и напоследок треугольные полотнища «Золотой Надежды». Мы молча стояли, прислушиваясь к едва доносящимся до нас отдаленным звукам канонады.

— Жалкие трусы, — заключил Майкл. — Дали бы мне с десяток моих прежних парней и хорошую палубу под ногами, и я не показал бы корму этим гнусным подонкам! Я бы подождал, пока они подойдут ближе со всеми своими пушками, и смел бы их за борт тыльной стороной своего тесака!