Грань бессмертия

Я вышел бы на крыльцо, но этим можно было все испортить. Так прошло еще минут пять, потом десять… Мной овладевало беспокойство.

Совершенно неожиданно раздался тихий стук в дверь. Я уже потянулся к ручке, когда сообразил, что это не Катарина и не Альберди.

Ручка шевельнулась. Кто-то проверял, заперта ли дверь. Это мог быть только Марио. Если он застанет меня здесь…

Почти в последний момент я спрятался в чулан. Через щель неприкрытой двери я увидел мальчика в темной спортивной куртке. Узкие брюки еще больше удлиняли его фигуру, придавая ему скорее вид слишком выросшего двенадцатилетнего мальчика, чем семнадцатилетнего юноши.

Марио прикрыл дверь и, не останавливаясь, прошел прямо в комнату. Переступив порог, он остановился и, видимо, убедившись в отсутствии священника, попятился, но после минутного колебания быстро подошел к окну и задернул штору.

Теперь при ярком свете я видел нахмуренное, загорелое лицо. Короткие вьющиеся волосы говорили о его негритянском происхождении. Катарина как-то упомянула, что мать Хозе Браго была мулаткой.

Марио сел в кресло около стола, однако потом встал и вышел в прихожую.

Я почувствовал, как капли пота выступают у меня на лбу. Если он заглянет в чулан… К счастью, он опять вернулся в комнату, но прошел в левую ее половину, так что я не мог его видеть. Я услышал скрип. Значит, он сел за стол. Пожалуй, для меня появилась возможность незаметно выбраться из дома.

Как можно осторожнее я начал открывать дверь чулана.

Я находился уже в прихожей, когда услышал шаги — сначала на тропинке, а потом на крыльце, — и опять юркнул в чулан. Глупейшее положение!

Почти в тот же момент дверь отворилась, и вошел священник.

— Марио! — крикнул он с порога.

— Я здесь, дядя, — в голосе мальчика звучала тревога.

Альберди вошел в комнату.

— Куда ты подевался. Я тебя искал…

— Тише! Прошу вас, говорите тише. Кто-то шатается вокруг дома… Я не хочу, чтобы меня видели.

— У тебя обостренная мнительность. Возможно, это просто забрела собака…

— Я видел… По парку болтаются какие-то люди. Наверное, от да Сильвы. Разве вы не видели на кладбище, как шевелились кусты? Поэтому я оставил вас… Но и здесь вокруг дома тоже шляются… Я видел женщину…

— Наверное, Ноку?

— Нет. Это была не деревенская женщина. Она ждала на крыльце, но я ее обманул.

— Что ты говоришь? Я нигде никого не видел…

Однако Альберди не оставил без внимания слова мальчика, так как вернулся в прихожую и закрыл входную дверь на засов.

— Сначала умойся, — сказал он, возвращаясь в комнату. — Ты грязный, словно ползал по оврагам. Помнишь, где умывальник?

— Помню.

Я быстро попятился, прикрывая дверь. Немного погодя послышался звон посуды и плеск воды.

Священник расхаживал по комнате.

— Будешь спать на раскладушке. Она у меня на чердаке… Когда-то… еще твой отец спал на ней, когда жил у меня несколько месяцев… Ты же знаешь.

Плеск воды утих.

Некоторое время царило молчание. Альберди передвигал столик.

— Дядя… — неуверенно произнес Марио.

Альберди подошел к двери.

— Слушаю. Что скажешь, мальчик?

— Ничего особенного. Я думал, что… — Марио неожиданно замолчал. Можно мне взять еще воды?

— Возьми, возьми. Сейчас я принесу полотенце.

Я опять услышал звон посуды и звуки льющейся воды.

— Ты хочешь есть? — сказал Альберди.

— Спасибо… Не очень…

— Поешь, поешь. Вот полотенце. С водой немного трудновато. Движок испортился, и бак на крыше пустой. Я ведь не разбираюсь в механике. Да это и не столь уж важно. Мне достаточно того, что накачает старый Лукас.

Теперь были слышны только шаги Альберди в прихожей.

— Может, поешь печенки? — услышал я его голос у самой двери чулана и был уже почти уверен, что сейчас он обнаружит мое присутствие.

— Спасибо… Спасибо. Я правда не голоден. Я очень хотел бы поговорить с вами…

— Конечно, поговорим… Но хотя бы попей. Нока сделала отличный напиток. Куда ты так спешишь с разговором? Ну, ну, признавайся, — бросил Альберди не очень сурово, — уж не сбежал ли ты из дома?

— Нет! Я был у моря… В Плайя де Оро. Мама и де Лима с врачом решили, чтобы я отдохнул… — добавил он с оттенком иронии в голосе.

— Ты болел?

— Э… Ничего я не болел… Если хотите знать, я и вправду сбежал, но не из дома, а из санатория.

Они прошли в комнату.

— Мать знает, что ты здесь? — спросил священник уже немного суровее.

— Если б знала, то меня здесь не было бы! — неестественно засмеялся мальчик. — Я еще вчера пытался сюда попасть. Но напоролся на людей да Сильвы. Я им не дамся, потому что не собираюсь возвращаться ни в Плайя де Оро, ни домой! Если вам это не нравится, то я пойду!

Наступила тишина. Я услышал звон стакана и скрип стула.

— Никто тебя отсюда не гонит, — заговорил наконец Альберди. — Но матери надо сообщить, иначе она будет волноваться.

— Делайте, что хотите. Домой я все равно не вернусь!

— Я думаю, нам удастся устроить так, чтобы ты на несколько недель остался у меня. А почему ты так подчеркиваешь, что домой не вернешься?

Марио не спешил отвечать.

Я немного увеличил щель и через открытую дверь комнаты увидел Альберди, сидящего за столом.

— Это не мой дом. А впрочем… — начал невидимый из моего укрытия мальчик и осекся на полуслове.

— У тебя были какие-нибудь неприятности?

Однако Марио не склонен был откровенничать.

— Не переживай, мальчик. Все как-нибудь уладится, — ободряюще сказал Альберди.

— Мне все равно. Вы мне скажите, но только правду, честно, что вы думаете о моем отце? — словно преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, выдавил Марио.

— Он был отличным писателем…

— Я не о том. Это теперь говорят все. Я хотел бы знать, каким человеком он был в жизни… Знаете… я… отца… помню… Хорошо помню. Но то, что я помню, это только одна сторона. Отец всегда был ко мне очень добр… и очень мудр! Он был самый умный… Таким и остался в моей памяти. Но ведь тогда я был только ребенком и мог многого не замечать. Я его любил! Ну скажите! Каким он был в действительности? Он был злым человеком? Пьяницей, эгоистом?..

— Что же тебе ответить? — сказал Альберди, медленно подбирая слова. Не стану скрывать, когда мы познакомились, он произвел на меня приятное впечатление. Потом он сильно изменился, но в то время я его но встречал. Когда за два года до смерти он приехал сюда, то это уже был больной человек, нервный, страдающий от постоянных головных болей… Несомненно, твой отец относился к разряду людей необычных и трудных в обыденной жизни. Не потому, что он был каким-нибудь надоедливым, вспыльчивым или эгоистичным. Насколько я знаю, он был тяжелым для окружающих прежде всего потому, что вел ненормальный образ жизни. Кроме того, он проявлял полную беспомощность в быту, и для окружающих, а особенно для мамы, это должно было быть очень тяжело. Обычную, нормальную работу он считал потерей времени и никогда не работал дольше чем несколько месяцев. Кроме того, отличался упрямством, почти таким же, как и твоя мать, и любой ценой стремился доказать свою правоту.

— А верно, что он с вами ссорился?

— Преувеличение. Правда, у нас были довольно горячие, даже бурные споры. Но это касалось философских проблем. Ты же знаешь, что твой отец был, увы, неверующим… Расхождений у нас было множество! — Альберди остановился. — Это правда. Он был упрям! — сказал он словно про себя. Упрям до конца…

— А мама его когда-нибудь любила?

Священник долго не отвечал.

— Вероятно, да. Иначе она не вышла бы за него замуж. И он ее любил… По-своему.

— А потом? Когда я был маленьким? Когда мама ушла…

— Я же тебе говорил, что не видел его в то время. Если хочешь знать, я всегда был против этого развода. И не только потому, что я — священник. Но не будем судить людей слишком строго. К тому же собственных родителей…

— Мама отца не любила! И даже ненавидела! — взорвался мальчик.

— Марио! Как ты можешь?! — воскликнул с упреком Альберди. — Если люди ссорятся, это не всегда значит, что они ненавидят друг друга.

— Я знаю, что говорю! Дело не в том, были ли у них скандалы… Это вообще не ругань… потому что отец не кричал. Да и мама, если и скажет порой что-нибудь со злости, так это вовсе не значит, что она обязательно так думает… Но то, что она отца не любила, это я знаю наверняка. У меня есть доказательства.

Скрипнул стул. Священник встал и подошел ближе к окну.

— Что ты, мальчик, можешь знать… — начал он, стараясь говорить как можно мягче. — Ты помнишь только то, что делалось у вас дома перед разводом. Позже — бракоразводный процесс… новая семья… А ведь прежде чем ты появился на свет, они любили друг друга… Лишь позже… Этот развод… Твои родители тяжко провинились… Не только перед богом, но и пред тобой, и пред собой… Ты спрашиваешь, кто был в этом виноват? Она или он? Оба! А кто меньше, кто больше? Можно ли это знать. Никто не проникал в чужую совесть… А даже если бы… Но ты, дитя, не суди своих родителей. Не надо.

— Вы не то говорите! — прервал Марио. — Все не так. Я их не собираюсь судить. А если говорю, что у меня есть доказательства, значит они действительно есть. Вы говорите, что мама когда-то любила отца. Но разве можно презирать того, кого любишь?

— Презирать? Откуда ты это взял?

— Вы говорите, что мой отец был необычным человеком, что это можно было заметить даже в то время, когда он еще не был известен. Значит, вы это видели, чувствовали… Тогда почему же мама этого не видела, если она действительно его любила? Она даже не интересовалась тем, что он пишет. Не знаю, прочла ли она при жизни отца хоть что-нибудь им написанное до конца. Она просто считала, что это пустая трата времени. Только после его смерти, когда все стали о нем говорить, она изменила свое мнение.

— Не обижайся, дорогой мои, но ты еще слишком молод и смотришь на все немного упрощенно. Я, например, остерегся бы употреблять такое слово, как "презирала". Твоя мама не сумела заметить его таланта… Она просто не разбиралась в этом. И не удивительно — ведь большинство критиков, даже известных, тоже его не заметило!

— Но самый близкий человек — жена!

— Нет, мой дорогой. Это не так просто. Можно найти массу аналогичных примеров в истории — Сократ, Руссо, римский цезарь Клавдий… Кто знает, может быть, вблизи труднее разглядеть величие?.. Я сам, признаюсь совершенно откровенно, до смерти твоего отца не прочел ничего, абсолютно ничего из написанного им. Лишь когда он получил известность… Я тоже был слепцом.

— Но вы говорите, что уже тогда считали отца необычным…

— Да. Это правда. Твой отец при первой же встрече произвел на меня сильное впечатление. Но это не значит, что я сразу увидел в нем гения. По-разному необычен может быть человек.

— Вы нарочно говорите так, чтобы доказать мне, будто мама имела право не верить в талант отца. Но от неверия до абсолютного отрицания, пожалуй, далеко?.. Наверное, есть разница между этими понятиями? Если бы вы знали… — он замолчал и уселся на край кровати.

— Что случилось? Ты же можешь быть со мной откровенным.

— Нет, нет. Лучше не спрашивайте…

— Можешь не говорить, это твое право, а я не любопытен. Я спросил лишь потому, что ты сам начал. Порой лучше поделиться с кем-нибудь своими огорчениями. Может, тебе легче было бы… понять.