Грань бессмертия

8

В Пунто де Виста я снова оказался лишь спустя четыре дня после памятной ночной поездки. Тогда Катарина передумала, и мне пришлось отвезти ее домой. Она собиралась на следующий день сама съездить туда и поговорить с Альберди и Марио.

Я не мог себе простить, что чуть было не скомпрометировал себя в глазах священника и юноши. Правда, подслушанный разговор дал мне больше, чем я мог ожидать от непосредственной встречи с Марио, но контакта с мальчиком я не установил и смогу ли в дальнейшем завоевать его доверие — не известно. Чтобы как-то сгладить неловкость, я позвонил мужу сеньоры Долорес и сообщил, что Марио находится у Альберди и не собирается оттуда бежать, а также предложил, чтобы сеньора де Лима послала брату короткое письмо, в котором дала бы согласие на продолжительное пребывание мальчика в его доме.

На следующий день я пытался было дозвониться до Катарины, но дома ее не оказалось, а в университете мне сказали, что она на совещании. Когда же я позвонил вторично, то она уже ушла. Ее домашний телефон не отвечал ни вечером, ни следующие два дня, так что я совершенно потерял с нею связь. Вначале я пробовал утешить себя тем, что она поехала в Пунто де Виста, но потом понял, что она просто избегает разговора со мной.

Семейство де Лима не хотело терять времени, и в среду мне пришлось заняться вопросом эксгумации. Я неожиданно легко завершил все формальности, связанные с самим актом и судебно-медицинской экспертизой. Несомненно, у де Лимы была рука во влиятельных судебных и полицейских кругах. Эксгумацию назначили на пятницу в первой половине дня.

В Пунто де Виста я выехал в этот день очень рано, так как решил поговорить с Альберди и Марио до прибытия комиссии и де Лимы. Утро было ясное, но более холодное, чем обычно в эту пору года. Кратковременный ночной дождь прибил пыль, покрывавшую шоссе после многомесячной засухи, так что я наслаждался утренней прохладой.

Альберди я не застал ни дома, ни в саду. На крыльце сидела старая худая индианка и перебирала овощи. Она сказала, что священника нет и он, наверное, в церкви, потому что плотник должен был налаживать там амвон. Когда я спросил, дома ли Марио или он тоже в церкви, старуха подозрительно глянула на меня черными, глубоко запавшими глазами и повторила еще раз:

— Святой отец должен быть в церкви…

Я понял, что из нее больше ничего не вытянешь, и пошел в церковь. Священник действительно был там. Увидев меня, он вроде бы встревожился, но тут же лицо его приняло спокойное выражение, и мы довольно сердечно поздоровались.

— Я уж и не ждал вас… — сказал он, словно оправдываясь.

— Мне хотелось побеседовать с вами до приезда комиссии, которая должна прибыть через час.

— Пройдем в ризницу. — Он дружески взял меня под руку.

— В воскресенье вечером я был у вас, но…

— Знаю. Мне говорила ваша знакомая, сеньорина Дали. Она еще дважды приезжала сюда. Мы беседовали долго и откровенно, — последнее слово он подчеркнул, как мне показалось, немного неприязненным тоном, но тут же его лицо прояснилось.

Мы вошли в ризницу. Альберди присел на диванчик у окна, движением руки указав мне на место рядом с собой.

— Слушаю вас, сеньор адвокат.

— Как вы, вероятно, знаете, есть серьезные основания предполагать, что Хозе Браго жив, — начал я, желая как можно скорее перейти к сути дела. Быть может, он даже скрывается здесь в институте.

Альберди внимательно смотрел на меня.

— То же самое мне говорила ваша знакомая. Но думается, это невозможно, — заметил он довольно категорически. — Я видел Хозе после смерти… Я же его хоронил.

— И вы уверены, что это были останки Браго?

— Я просил, чтобы ненадолго приоткрыли гроб. Правда, Хозе очень изменился, как обычно бывает после долгой изнурительной болезни. Но это определенно был он.

— А уверены ли вы, что труп не был загримирован? Не была ли это восковая кукла?

— Ну что вы! — с негодованием ответил Альберди и замолчал. Чувствовалось, что его что-то гнетет. И вдруг поспешно, словно желая как можно скорее сбросить с себя какой-то груз, он заговорил. — Я совершил над ним последнее помазание. Я имел на это право. Я имел право свершить над ним таинство условно. "Si capax es". Дело в том, что я с ним беседовал перед смертью и у меня есть основания предполагать, что он вернулся в лоно святой церкви…

— Так вы его видели перед самой смертью?!

— За две недели.

— И вы хорошо рассмотрели его? Это точно был он?

Альберди задумался.

— Откровенно говоря, — начал он медленно, словно колеблясь, — в комнате было сумрачно. Хозе раздражал свет. И голова у него была забинтована. Незадолго перед этим ему сделали операцию… Но лицо я видел. То самое, что и позже, после смерти… Это наверняка был он, — решительно добавил Альберди. — Прежде всего голос. Тот же голос, та же манера говорить… Несомненно.

— А потом, когда вы раскрыли гроб, в нем были останки того же самого человека?

Священник опять заколебался.

— Тогда я не сомневался. Но теперь, если подумать, не уверен. Однако в гробу определенно был труп!

— Следовательно, за две недели до смерти Браго исповедовался? — сменил я тему.

— Нет, нет, — поспешно покачал он головой. — Об этом не могло быть и речи. Вы не знали Хозе. Но из того, что "он говорил, я понял, что он готов… соединиться с богом. Поэтому позже я почувствовал себя вправе… Хозе был очень рад, когда я пришел к нему. Я думаю, он даже ждал меня.

— А вы могли бы пересказать мне содержание этой беседы? Строго между нами. Возможно, то, что говорил Браго, прольет дополнительный свет на дело. Разумеется, если вы связаны тайной…

— Он не требовал этого, хотя разговор был достаточно доверительным. Однако не думайте, что я опасаюсь вашей нескромности. Просто мой рассказ, вероятно, не будет представлять никакой ценности. Я мог забыть детали. Ведь прошло уже больше шести лет. Словом, не ожидайте подробностей. Мне запомнилось, что, когда я вошел в изолятор, Хозе спросил, кто пришел, хотя и смотрел на меня. Он уже очень плохо видел: поражение зрительных центров или как это там называется… Он постепенно терял зрение. Кроме того, как я уже говорил, в комнате было темновато.

Мне вспомнилась прочитанная несколько дней назад книга Браго.

— Я уже не помню точно, что он говорил. Во всяком случае, просил меня после его смерти присматривать за Марио. Вернее, — священник немного смутился, — он просил уговорить сестру, чтобы она дала согласие на то, чего он требовал в завещании, но о чем шла речь, сказать не хотел. Я возразил ему, что до тех пор, пока не знаю, что содержится в завещании, не могу этого сделать. Мой отказ он воспринял спокойно. Даже согласился со мной. Потом мы перешли на философские проблемы. И именно тогда он заговорил о вечной жизни. Он сказал, что верит в нее.

— А вы убеждены, что он имел в виду загробную жизнь в религиозном значении этого слова? Что это не была в определенном смысле метафора?

— Это не было метафорой. Правда, он тут же заметил, что католические философы и вообще любая религия понимают вечную жизнь неправильно… Но я уверен, что он воспринимал ее как неоспоримый факт, как реальность. А в его устах это означало огромный шаг к богу.

— Понимаю. Но о существовании бога, связи душ с богом, рае… Вы понимаете, что я имею в виду?

— Вы слишком многого требуете, сеньор адвокат. Хозе был непокорным и упрямым человеком… Кроме того, если даже он начинал понимать вечную истину, то, безусловно, не мог говорить об этом тем же языком, что и простой крестьянин из Пунто де Виста или даже вы или я… Он должен был бы это переложить на язык собственных понятий… Да. Хотя он ни разу не произнес слово "бог", я знал, что он его ищет, что наконец начинает замечать, чувствовать его милость. Скажу вам, я даже думал, что в завещании окажется что-то вроде признания веры. Но ему не хватило отваги на решительный шаг…

— А не говорил ли он вам чего-либо о… цене, которую приходится платить за бессмертие? — спросил я, внимательно глядя в лицо Альберди.

— Откуда вы знаете? — В глазах его отразилось изумление.

— Вы читали "Грань бессмертия" — последний роман Браго, вернее, последний из тех, что Боннар решил показать миру? Этот роман появился две недели назад.

— Увы… Я редко бываю в городе. Даже не знал, что вышло что-нибудь новое.

— Вы должны прочесть его. Как можно скорее. Подозреваю, что в нем можно найти ключ к загадке Браго. И… что это, по сути дела, его признание веры, — я почувствовал, что в моем голосе против воли прозвучала ирония.

Однако Альберди настолько был взволнован новостью, что ничего не заметил.

— Я должен прочесть его. Сегодня же. После обеда пойду в город…

— Я видел эту книжку у да Сильвы. Может, вы возьмете у него?

Альберди подозрительно взглянул на меня.

— Я бы предпочитал… — он замялся. — А, пусть будет так, — переменил он решение. — Пошлю ризничего с письмом.

Стоявшие в углу ризницы старые часы начали вызванивать десять. Ожидая, когда умолкнут последние удары, я раздумывал, стоит ли раскрывать Альберди все те сомнения, которые за последние несколько минут родились в моей голове.

— Как свойственно Браго, его роман полон философских аллегорий и сложной символики. Я попытаюсь в основных чертах пересказать содержание, а вы уж сами разберетесь, — сказал я, решив ограничиться пересказом фабулы. — В принципе это психологические переживания слепнущего художника, причем он начинает постепенно терять зрение во время работы над самым значительным произведением своей жизни — гигантской стенной росписью. О создании такого произведения он мечтал много лет, борясь с превратностями судьбы, нуждой, безразличием, непониманием. И вот, когда он оказался на пороге воплощения своей мечты, она становится для него недосягаемой. Так кончается первая часть книги.

Во второй части развитие действия принимает неожиданный оборот. Слепой художник добивается славы и признания, но причина этого отнюдь не в художественных достоинствах картин, созданных перед потерей зрения, и неоконченной росписи, которую он считал своим высшим достижением. Славу и богатство ему принесла картины, которые он писал, будучи уже слепым, пытаясь обмануть окружающих, скрыть от любимой женщины свое увечье и оттянуть момент полного поражения. Таким образом, герой романа в принципе добивается того, к чему стремился. Но вкус победы горек. Его мучит вопрос, действительно ли произведения, которые он сейчас создает, можно считать прекрасными или же просто сам факт, что их писал слепец, является истинной причиной успеха и признания? Увы, сам он никогда не сможет оценить их по достоинству… Так заканчивается вторая часть.

В третьей части действие постепенно развивается как бы в обратном порядке. Вокруг некоторых картин слепого художника идут споры, которые носят странный характер: каждый по-своему понимает суть рассматриваемых картин. Однако все сходятся на том, что у них высокие художественные достоинства, и все сомневаются в том, действительно ли художник был слеп, когда писал их. Герой романа, желая доказать, что они неправы, предлагает написать новую картину в присутствии экспертов. Эксперимент ожидается с большим интересом, к тому же он представляет собой отличный рекламный ход для импресарио художника. Отказ в таких условиях явился бы самоубийством, но тем не менее художник не появляется перед комиссией. Он тоже производит эксперимент — уже своим отсутствием художник дает в руки ценителей доказательство, что если бы он был слеп, то не смог бы написать картину. Но и таким путем он не может ничего добиться. Тогда он начинает подозревать, что все, что он слышит, — фикция, игра, инсценированная с той целью, чтобы он не надломился, потеряв, как слепец, все надежды. И все-таки он не показывает своих сомнений и не прерывает работы. Почему? он не знает сам. Вероятнее всего потому, что женщина, которую он любит и которая, как он предполагает, была инициатором этой игры, не должна сомневаться в том, что он счастлив. Так кончается роман.