Кто смеется последним

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ — МАШИНА ГОСПОДИНА ДЕПУТАТА

Скандал принял совершенно потрясающие размеры. Иные требовали вмешательства полиции (это социалисты, товарищи Лагиша), иные взволнованно призывали к порядку и уверяли всех, что это не что иное, как глупая шутка (это биржевики во главе с Ванбиккером), иные, держась за животики, хохотали до колик, до истерики (это кое-кто из политических приверженцев Дюкане, незнакомых с его биржевыми связями, и просто люди, любящие скандалы). Аплодисменты соревновались со свистом, крики «браво» — с воплями: «Вон! долой! шарлатаны».

— Вот вам ваши социалисты, — говорила торжествующая Эсфирь, блестя возбужденными выпуклыми глазами.

Лейтенант Самойлов, к которому обращены были эти слова, разводил лишь руками: ни в какой мере он не мог считать социалистов своими.

— Не понимаю, почему папа был так любезен с этим выскочкой Лагишем. Нужен хороший фашистский кулак, чтобы в стране наступило успокоение, — продолжала m-lle Ванбиккер. — Я глубоко убеждена, что Мустафа… — она не договаривала, как и ее отец.

М-me Мопа, бледная, маленькая, переходила от одной группы к другой, пытаясь утихомирить разбушевавшиеся страсти. Но она сама чувствовала, что это бесполезно. Скандал приобретал характер сенсационный и мог иметь весьма нежелательные последствия.

Она отвела в сторону Ванбиккера, воспользовавшись минутой успокоения.

— Что вы думаете об этом, мой друг?

— Я думаю, что нужно, во что бы то ни стало, ликвидировать историю в самом зародыше. Кто этот Мустафа?

Эрнестина растерянно пожала плечами:

— Я, право, не знаю. Его рекомендовал мне де Бизар. Я никак не думала, что его проницательность дойдет до таких размеров. Его медиум — кажется, дама из общества — передала разговор Панлевеса почти дословно…. судя по смыслу его, который мне был известен раньше.

— Нужно было задержать этого человека.

— Но мы так растерялись. Он исчез внезапно. И потом, в чем его можно обвинить? Мы сами просили его отгадывать наши мысли… Он так верно предсказал вашей дочери, — мы все были поражены…

— Да, да, конечно… Все это так. Но мне не нравится поведение Панлевеса. Он даже не пытался возражать. Он только улыбался своей ехидной улыбкой, когда медиум передавала его диалог с Лагишем.

— Неужели вы думаете — Панлевес способен на шантаж?

— На шантаж — не знаю, но на двусмысленное молчание — да. Этот человек ничем не брезгует, он — вне партий и совершенно не заинтересован материально. Он живет на гроши — одним честолюбием. В один прекрасный день, когда он решит, что настал удобный момент — новое разоблачение будет им оглашено в Палате.

— Не поговорить ли мне с ним?

M-me Мопа, приподымаясь на кончики пальцев, всматривалась в волнующуюся, кричащую, хохочущую толпу.

— Попытайтесь, — ответил Ванбиккер неопределенно, — но предупреждаю вас: с ним нужно быть осторожным.

Его занимали новые мысли и соображения. Нужно было принять предосторожности, кое о чем позаботиться, дать соответствующие директивы своим многочисленным агентам, повернуть громоздкое судно своих предприятий по новому направлению. Даже среди масок, под звуки джимми, Ванбиккер не изменял своим привычкам. Так была устроена его голова.

Но m-me Мопа не удалось найти Панлевеса.

Воспользовавшись общим смятением, он незаметно проскользнул в переднюю, разыскал свое пальто и вышел. Едва уловимая улыбка дергала края его сухих губ. Вся его худая согнутая фигура точно ощетинилась. Мысленно он видел себя на кафедре в Палате; в воздухе чуял очередной министерский кризис, готовился к жестокому бою. Правда, это шло вразрез с замыслами Дюкане, который нисколько не хотел падения Лагиша, а, напротив, способствовал его укреплению по мотивам особого характера, но, раз их затея сорвалась или почти сорвалась, следовало идти в контратаку. Панлевеса увлекала лишь сама игра, он мог быть чьим-либо сторонником только в тех случаях, когда это вело к какой-нибудь парламентской склоке. Дюкане был необходим Панлевесу, как твердая опора, но как только представлялась возможность создать бум, хотя бы во вред Дюкане, Панлевес, не задумываясь, мог предать последнего. Серьезные затруднения французской политики его мало трогали. Пусть перед страной стоят такие вопросы, как падение франка, отношения с Англией, Панлевес — этот гений парламентского «искусства для искусства» — с азартом игрока продолжал плести свою тонкую паутину, продолжал издеваться над терпением шестисот своих сотоварищей, не уставал вызывать скандалы и оставаться хозяином положения.

— Машина господина депутата Панлевеса!

Швейцар распахнул перед ним дверцу каретки. Не отрываясь от своих мыслей, с застывшей улыбкой, никого не замечая, Панлевес сел в автомобиль, тотчас же пошедший полным ходом. Депутат плел новую сеть, в которую неминуемо должны были попасть те, кого он наметил в свои жертвы. Улыбка все явственнее дергала его рот.

— Monsieur!

Панлевес вздрогнул. Он поднял голову. Из темноты блестели чьи-то глаза. Депутат потянулся дрожащей рукой к выключателю. Вспыхнул свет.

Панлевес открыл рот. Рядом с ним сидела дама в бальном манто. Под манто виден был ее восточный костюм. Она расхохоталась ему прямо в лицо.

Парламентский гений давно перестал интересоваться женщинами. Он почти забыл об их существовании, не замечал их вовсе. Незнакомка привела его в полное замешательство.

— Madame, — пробормотал он, — позвольте узнать, чем я обязан…

Его прервали со смехом:

— Только тем, что мне захотелось поговорить с вами.

— Но я не понимаю…

— Сейчас поймете. На вечере у m-me Мопа мне это не удалось сделать: вы были так заняты. Тогда я решилась на маленькую эксцентричность. Я села в ваш автомобиль и стала ждать…

— Я, право, поражен…

Панлевесу чужды были романтические бредни. В общежитии он редко умел найтись, несмотря на всю свою казуистическую изворотливость в Палате.

— Вы слишком скромны, господин Панлевес. Почему вы не допускаете мысли, что вами могла заинтересоваться женщина?

— Вы шутите, madame, — беспомощно возразил депутат. — Я хотел бы все-таки узнать более точно цель вашего пребывания здесь.

— О, ла, ла! вот это называется говорить серьезно. Хорошо! Я скажу вам точно: мне нужно, чтобы вы удостоверили один документ. Ничего больше.

— Какой документ?

— Маленькую стенограмму разговора, имевшего место сегодня ночью у m-me Мопа. Разговора между неким министром и депутатом.

Панлевес слушал, не порываясь возражать. Он все больше овладевал собою. Его занимал в настоящее время один вопрос: чем грозит для его репутации эта авантюра. Если только вымогательством, то он готов был вынуть свой бумажник — при нем никогда не было больших сумм. Если же это ловушка его политических противников, то нужно незаметно дернуть шнурок к шоферу, у которого всегда был при себе револьвер. Сам Панлевес питал физическое отвращение ко всякого рода оружию. Он пристально всматривался в свою неожиданную спутницу. Его острые глаза паучьими щупальцами ползали по всей ее фигуре. Но на свою физическую силу и ловкость Панлевес не особенно рассчитывал. Он решил бороться привычным оружием.

— Не кажется ли вам, сударыня, что автомобиль не совсем удобное место для подписания каких бы то ни было документов? Вы очень обяжете меня, если соблаговолите заехать со мною в мое скромное жилище, — сказал он в своем обычном сдержанном, вежливом тоне.

Женщина продолжала улыбаться, не отводя блестящих глаз.

— Я охотно исполнила бы вашу просьбу, господин депутат, — в тон ему отвечала она, — если бы располагала достаточным временем, но, к сожалению, мне нужно торопиться. Утренние газеты выходят в шесть часов. В настоящую минуту без четверти три. Мой документ нужно доставить в редакцию, набрать…

Панлевес перебил ее раздраженно:

— Но я полагаю, что раньше всего мне следует ознакомиться с этим документом.

Он протянул руку.

— Его содержание знакомо вам не меньше моего. Стенограмма точна до последней запятой, — отвечала она, — но я охотно дам ее вам для проверки…

Она достала из сумочки сложенную вчетверо бумажку. Глаза ее все еще лукаво поблескивали.

Панлевес схватил бумажку, одновременно дергая шнурок к шоферу.

Раскатистый звонкий смех заставил его вздрогнуть. Незнакомка смеялась полным ртом, как смеются расшалившиеся дети. Автомобиль остановился.

Панлевес пробормотал смущенно:

— Вы просто дурачитесь, сударыня? У вас нет никакого документа?

— Ничуть. Разверните эту бумажку, и вы увидите. Но дело в том, что у меня имеется копия, на всякий случай. Жан!

Дверца звякнула. В каретку заглянуло незнакомое лицо в шоферских окулярах[15] и кожаной шапке.

— Этот господин не верит, что у нас имеется копия документа.

— Позвольте…

Панлевес приподнялся, зеленея, почти теряя сознание от испуга,

— Уверяю вас… у меня нет денег…

Он сам не понимал того, что говорит.

Незнакомка взяла его за руку и опустила на диван.

— Не волнуйтесь, мой друг, — сказала она совершенно спокойно, — никто не хочет вам причинить какие-нибудь неприятности. Мы не воры, не грабители, не авантюристы. Ваши деньги и жизнь нам не нужны. Мы лишь исполняем свой долг. Жан, ступай на место — едем дальше. Я сама сговорюсь с господином депутатом.

Автомобиль рванулся вперед. Панлевес, тяжело дыша, тер похолодевшими пальцами вспотевшие плоские виски. Мысли медленно приходили в порядок. Он понимал, что сопротивление бесполезно, и пытался найти из всего происшедшего наиболее удобный для себя выход.

— Но что же вам от меня нужно? — наконец, пролепетал он.

— Ничего больше того, что я вам уже сказала. Подпишите эту стенограмму. Прочтите ее, вы увидите, что в ней нет ни одного лишнего слова. Вас этот документ не может скомпрометировать. Вы действовали, как должен был действовать каждый политический противник Лагиша. Если он сдался на ваши уговоры, то пойман он, а не вы. В конечном счете, не станем лукавить, господин Панлевес. Вы сами и без нашей помощи припрятали бы на случай этот камень. Ведь для вас парламентская игра интереснее каких бы то ни было политических программ. Кто этого не знает?

Приходя в себя и не переставая взвешивать свое положение, Панлевес нерешительно возразил:

— Но в данном случае этот камень вырываете вы у меня и бросаете сами.

Незнакомка прервала его со смехом:

— Мы только безымянный пращ в ваших руках. Вся честь скандала будет принадлежать вам. К тому же, развитие начатого действия в Палате всецело зависит от ваших блестящих способностей, в которых мы не сомневаемся.

— Предположим. Но сейчас я действовал не от своего имени и даже не в своих личных интересах.

— В интересах Дюкане? Я знаю. Что же! Несколько крупных промышленников, несколько предприятий обанкротятся — только и всего. Что вам до этого? Зато какой блестящий скандал! Какая европейская сенсация!

Панлевес почти сдавался. Иного выхода не было. С Дюкане приходилось рвать и действовать на свой страх.

— Но в чьих же интересах действуете вы? Вы — монархисты?

Он уже готов был войти в новую сделку.