Кто смеется последним

ГЛАВА ПЕРВАЯ — КАК РЕАГИРУЮТ ЖЕНЩИНЫ

Папа Леру бежал по бульвару Себастополь с такой быстротой, какую он только мог развить при том обстоятельстве, что одна нога у него была короче другой. Папа Леру бежал вприпрыжку, он точно ловил пространство, которое ускользало от него вверх. Под левой рукой он держал толстую пачку листовок, в правой тащил ведерце с клеем. Изредка он останавливался, шлепал кистью по стене, ладонью припечатывал к ней афишку и мчался дальше. Он успел побывать в большинстве типографий крупных газет, а теперь обежал часть торговых помещений, всюду оставляя свой след, — четвертушки красной бумаги, на которой стояло жирно:

СОЦИАЛИСТ-ПРЕДАТЕЛЬ.

Папа Леру с наслаждением отдавался своей работе, Чаще всего ему приходилось висеть где-нибудь между небом и землей, быть сторонним наблюдателем мимотекущей жизни. Теперь он сам направлял ее течение. Правда, улицы были еще малолюдны — автоматические часы показывали шесть утра. К центральному рынку ползли тяжелые телеги, нагруженные овощами, плодами и мясными тушами. Торговки, зябко кутаясь в вязаные косынки, выезжали со своими лотками. Кухарки лениво выползали на очередную охоту. Несколько запоздавших пьяниц вспомнили о том, что их ждет постель. Осенний туман оседал на асфальт чмокающей жижей.

Папа Леру бежал все дальше. Вокруг него неизменно царила тишина. Изредка старик издавал победные крики, нечто вроде трубных призывов, которых сам не слышал. Туман, колеблясь, поглощал глухонемого — красные отпечатки его ладони отмечали его путь:

СОЦИАЛИСТ-ПРЕДАТЕЛЬ.

Кухарки проходили мимо, не читая. Крестьяне, стуча деревянными сабо по мостовой, смотрели в землю, пьяницы останавливались у красных афишек, чтобы, склонив голову, вернуть земле ее пьянящий хмель.

Любопытные должны были прийти позже. В семь часов обратила свое благосклонное внимание на красную афишку m-me Какерлак. Она только что вышла за ворота с корзинкой под рукой. Сон еще не сбежал с ее глаз. M-me плохо спала эту ночь.

— Доброе утро, m-me Ригаду, — крикнула она соседке, переходящей улицу, — а у меня неприятности…

— Какие?

— Вчера вечером мою дочь привезли из театра с вывихнутой ногой. Пришлось позвать доктора. Он вправил ей ногу, но приказал лежать неподвижно несколько дней. Вы представляете себе, что это значит! Несколько дней не двигаться с места, тогда как бедняжка должна, по контракту, танцовать ежедневно. Что вы на это скажете?

— Это ужасно, m-me Какерлак, — возразила соседка. — Надо же случиться такому несчастью… А у меня, представьте, тоже горе! Моя Минет, которую я так люблю, съела все заливное, приготовленное на сегодня. Так-таки вылизала его дочиста!

— А все потому, что вы держите у себя эту противную кошку, — вставила свое подошедшая m-me Берже, — сколько раз я вам говорила…

— Ах, нет, m-me, что вы! — подхватила ее слова еще одна дама, поспешавшая к группе знакомых. — Кошки совершенно необходимы там, где водятся крысы.

— И вот теперь я не знаю, как быть, — продолжала mme Какерлак. — Дочь говорит, что ей могут отказать от места…

— Это вполне вероятно, — отвечала m-me Берже, торопившаяся отвечать даже тогда, когда не знала, о чем идет речь. — Многие домохозяева категорически воспрещают держать в квартирах кошек…

M-me Какерлак всплеснула руками: о каких кошках говорит ей m-me Берже?

— У меня нет никаких кошек!

И в то же время в глаза ей метнулась красная бумажка. Она торчала в том месте, где еще вчера вечером ничего не было. Стоило обратить на это внимание.

— Посмотрите, mesdames, здесь что-то написано!

— Да, красная бумажка, — подхватила m-me Ригаду, самая подвижная из присутствующих.

— Это воззвание, — вставила свое веское мнение m-me Берже.

— Я читаю только лишь воззвания Бурбонов, — возразила дама, пришедшая последней и страдавшая одышкой, — но те печатаются на бело-голубой бумаге!

— «Социалист-предатель», — прочла m-me Какерлак. — «Товарищи, прочтите эту стенограмму, не требующую комментариев…»

Дальше m-me Какерлак читать не могла. Ее придавили к стене новые любопытные.

— Конечно! — кричала в задних рядах одна почтенная особа, размахивая корзинкой. — Это проделки анархистов! Они хотят взорвать Елисейский дворец!

— Долой мошенников, залезающих в наши карманы! — завизжали другие почтенные дамы. — Скоро ничего нельзя будет купить на базаре. Франк падает, цены растут…

— Боши не платят нам контрибуций!

— Они хотят еще отнять у нас колонии!

— Социалисты заодно!

— Колонии нас кормят! Никто их не может отнять!

— Да здравствуют Бурбоны!

— Идем скорее к Центральным рынкам. Сегодня последний день свободной торговли.

— Что?

— Как?

— Пустите, mesdames, пустите! Я выцарапаю ей глаза!

Толпа гражданок росла. К ней присоединились мальчишки.

Кто-то с фонарного столба кинул в толпу, как картечь:

— Авто, метро, трам и фиакры забастовали. Граждане, можете идти пешком!

М-ше Какерлак едва выбралась. Она опрометью кинулась к себе домой.

— Флипотт! — взвизгнула она, вбежав в комнату, где лежала ее дочь, — Флипотт! Началась революция! Я сама читала красную афишку!

Флипотт со стоном повернулась.

— Что ты говоришь, мама? Какая революция?

— Самая настоящая, не требующая комментариев — как написано в воззвании!..

В квартире Лагиша трещал телефон. Сонный лакей, поддерживая незастегнутые брюки, кричал:

— Нет! нет! нет! да нет его дома, говорят вам! Не знаю! Нет! Не возвращался со вчерашнего вечера. Не знаю!

Почтенные гражданки, кроме m-me Какерлак, оставшейся дома при больной дочери, мчались сомкнутыми рядами по улицам к Центральному рынку. К ним присоединялись все новые воительницы. Шляпки съезжали на затылок и на нос, вязаные косынки развевались подобно крыльям летучих мышей. Окна дребезжали от их визга.

Зеленной ряд был взят приступом. Красные пучки редиса, золотые связки моркови, бильярдные шары луковиц, изумрудные султаны петрушки и сельдерея, завитые парички салата носились над головами сражавшихся.

— Долой социалистов и бошей!

— Да здравствуют Бурбоны!

— К черту Лагиша!

Впервые Париж видел такое восстание женщин. Феминистки могли радоваться.

— Гражданки! — надрывалась одна из них, взобравшись на газетный киоск. — Ваши дети будут голодны и несчастны до тех пор, пока вы не возьмете бразды правления в свои руки. Да здравствует женщина-президент!

Она была великолепна, эта Лизистрата двадцатого века. Глаза ее из-под пенсне метали молнии, костлявые пальцы в клочья разрывали воздух.

Женское море выступило из берегов Центрального рынка и разлилось по Большим бульварам. В двух-трех местах нашли исцарапанных и искусанных полицейских, пытавшихся водворить порядок.

Телефонный звонок в квартире Лагиша надрывался. Лакей, обескураженный, перестал отвечать.

Начальник полиции распорядился вызвать пожарные команды. С безоблачного солнечного неба на протестующих хлынул дождь.

Густые толпы любопытных высыпали на улицы и стояли на тротуарах, смотря на демонстранток.

Выступили монархические организации и «Лига отделенных начальников» — с бело-голубыми стягами. Рядом с красными афишками налипли бело-голубые — с призывом:

ГРАЖДАНЕ, ТРЕБУЙТЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ БУРБОНОВ!

В десять часов горничная разбудила m-me Мопа.

— M-me, вас хочет видеть его превосходительство, m-r Дюкане.

— Я хочу спать, — пролепетала Колибри.

— Они настаивали, чтобы я вас разбудила.

— Хорошо, пусть войдет.

Дюкане тотчас же появился в дверях. Он даже не улыбнулся, взглянув на сонное, розовое личико Эрнестины, выглядывавшее из-за спутанной сети пепельных волос.

— Эрнестина, скажи мне, какая контора прислала тебе монтеров для проводки электричества к вчерашнему вечеру?

— Каких монтеров? Я ничего не понимаю. Что с вами, мой друг?

Она потянулась, потом подобрала под себя ноги и села в глубине алькова.

— Вы даже не поздоровались со мной.

— Ах, дитя мое, не сердись на меня. Я очень взволнован. В семь часов меня разбудили сообщением о вчерашнем скандале у тебя на вечере. Только что я прочел статью в «Благе народа» и подпольный листок, где передан диалог Лагиша и Панлевеса. В Париже объявлена забастовка при таких же странных обстоятельствах, что и в Марселе. Лагиша нет дома. Полиция сбилась с ног. Это грозит окончиться грандиозным скандалом и падением министерства. На бирже смятение. Акции колониальных железных дорог подымаются катастрофически, а мы не успели сделать и половины. Я приму меры, чтобы спасти положение, но мне нужно найти концы.

M-me Мопа проснулась окончательно. Она не проронила ни одного слова.

— Прекрасно, но зачем вам контора?

— А вы помните наш разговор вчера утром?

— Да.

— Вы помните монтера, который находился там?

— Помню… Вы думаете…

— Боюсь утверждать, но принять меры необходимо.

— Хорошо, я сейчас позову управляющего…