Учение Коперника и религия: Из истории борьбы за научную истину в астрономии

Глава третья. Истина или полезная фикция?

1

Верхи католического духовенства сначала отнеслись к новому учению о системе мира в общем терпимо и даже с некоторым интересом. Специалисты-астрономы и ближайшие друзья Коперника были знакомы с его исследованиями еще до выхода в свет его основного труда по составленному им (возможно, около 1515 г.) небольшому комментарию — «Комментариолусу». Это произведение не содержало в себе математических рассуждений и вычислений, т. е. было написано сравнительно просто, популярно. Так как оно получило некоторое распространение в рукописном виде, то уже в 1533 г. папа Климент VII собрал кардиналов и приближенных к нему лиц в ватиканском саду, чтобы выслушать сообщение своего ученого секретаря кардинала Видманштадта об учении Коперника о движении Земли.

Сообщение это было выслушано довольно благожелательно, причем отношение к Копернику осталось неплохим и при следующем папе Павле III. Это видно из письма (от 1536 г.) к Копернику главы доминиканского ордена кардинала Шенберга. В этом письме (которое Коперник очень ценил и поместил потом в своей книге) Шенберг очень просил «ученого мужа» ни в коем случае «не скрывать от друзей науки своей новой системы», уверяя Коперника, что он «сердечно желает доставить признание его большим заслугам».

Чрезвычайно интересно, что совсем иным было вначале отношение вождей реформации к идеям Коперника: они и слушать не хотели о движении Земли. Например, Лютер (1483―1546), с характерной для него резкостью, сказал: «Рассказывают о новом астрологе, который хочет доказать, будто Земля движется и оборачивается вокруг себя, а не небо, Солнце и Луна; все равно как если кто-нибудь сидит в телеге или на корабле и движется и думает, что он остается на месте, а земля и деревья идут и движутся. Но тут дело вот в чем: если кто хочет быть умным, то должен выдумать что-нибудь свое собственное и считать самым лучшим то, что он выдумал. Дурак хочет перевернуть все искусство астрономии. Но, как указывает священное писание, Иисус Навин велел остановиться Солнцу, а не Земле». Лютер был большим невеждой в вопросах естествознания, и слух о появлении «нового астролога», который проповедует о движении Земли, он встретил, как и все тогдашнее «образованное общество», с насмешкой. К тому же он сразу заметил, что новая система астрономии должна повредить церкви.

Особенно это бросалось в глаза второму «апостолу протестантизма», более образованному Меланхтону (1497―1560), который был ревностным астрологом. Неслыханное новшество показалось ему забавной игрой ума, которая должна быть отброшена как безбожная и несовместимая с астрологией.

Излагая учение Коперника в своем учебнике физики, Меланхтон, прозванный «учителем Германии», указывал на противоречие этого учения с непосредственным свидетельством наших чувств. Он писал: «Глаза — свидетели, что небо обращается вокруг Земли в 24 часа; но вот находятся люди, которые, либо по страсти к новизне, либо желая показать свой ум, доказывают, что Земля подвижна. По их мнению, ни Солнце, ни восьмая сфера не движутся, а между тем они же остальным сферам придают движение, а также причисляют Землю к звездам. Эти пустяки выдуманы, впрочем, не недавно, ибо Архимед в предисловии к одному своему сочинению говорит, что Аристарх Самосский придумал парадоксальное учение, будто бы Солнце стоит неподвижно, а Земля обращается вокруг него. Хотя остроумные писатели придумали многое для показа своего гения, но публичное подтверждение бессмысленных теорий неприлично и показывает вредный пример».

Отдавая справедливость наблюдениям Коперника, его остроумию и вычислениям, Меланхтон решительно отбрасывал новую систему мира, объявив себя сторонником птолемеевой системы. При этом он, подобно другим сторонникам геоцентризма, опровергал учение Коперника при помощи принципов аристотелевой физики, а также текстами из «священного писания», заявив: «Подкрепляемые этими божественными доказательствами, будем придерживаться истины и не дадим отклонять себя от нее морочением тех, которые особенное доказательство своего остроумия полагают в том, чтобы ввести в науку заблуждения». Меланхтон не только убеждал учащихся стоять на почве старой системы мира, но даже обращался к светским властям с просьбой об укрощении «сарматского астронома, который заставил Землю двигаться, а Солнце стоять неподвижно».

Таким образом, вожди реформации довольно скоро раскусили убийственный для всего религиозного мировоззрения характер нового учения о положении Земли во Вселенной.

Что же касается ученых различных стран, то (за исключением английских ученых) в их кругу идеи Коперника распространялись очень медленно и постепенно, встречая с их стороны различную оценку. Об этом красочно рассказывает Галилей в «Диалоге», вкладывая в уста своего единомышленника Сагредо описание его беседы с посетителями лекций об учении Коперника, читанных теологом и астрономом Хр. Вустергейном (1544―1588), который пропагандировал это учение в Италии при большом стечении слушателей, привлеченных преимущественно новизной темы.

«Я туда, — говорит Сагредо, — не пошел в твердом убеждении, что подобное мнение может быть только отменной глупостью. Когда я затем расспрашивал некоторых из присутствовавших на лекции, то услышал лишь сплошные издевательства, и только один человек сказал, что предмет этот не заключает в себе ничего смешного. Так как я почитал его за человека умного и очень рассудительного, то мне стало очень жаль, что я не пошел на лекцию, и с этого времени, встречая каждый раз сторонника мнения Коперника, я выспрашивал его, всегда ли он придерживался такого воззрения, и сколько я ни предлагал этот вопрос, я не нашел ни одного, кто бы не сказал мне, что он долгое время придерживался противоположного мнения и перешел к теперешнему под влиянием силы доводов, его убедивших. Испытывая их затем одного за другим, чтобы посмотреть, насколько хорошо они знакомы с доводами противной стороны, я убедился, что они владеют ими в совершенстве, так что поистине я не мог сказать, что они примкнули к этому мнению по невежеству, легкомыслию или, так сказать, умничая. Наоборот, сколько перипатетиков (аристотелианцев. — Г. Г.) и сторонников Птолемея я не спрашивал, изучили ли они книгу Коперника (а из любопытства я спрашивал об этом многих), я нашел лишь весьма немногих, поверхностно знакомых с ней, и, думаю, ни одного, кто бы понял ее как следует. И от последователей учения перипатетиков я также старался узнать, придерживался ли кто-нибудь из них когда-либо иного мнения, и, равным образом, не нашел ни одного такого. Вот почему, принимая во внимание, что среди приверженцев мнения Коперника нет никого, кто раньше не придерживался бы мнения противоположного, и что, наоборот, среди последователей Птолемея и Аристотеля нет никого, кто придерживался бы ранее мнения Коперника и оставил его, чтобы перейти на сторону Аристотеля, принимая, говорю я, это во внимание, я начал думать, что тот, кто оставляет мнение, впитанное с молоком матери и разделяемое множеством людей, для того, чтобы перейти к другому, отвергаемому всеми школами и разделяемому весьма немногими и кажущемуся поистине величайшим парадоксом, тот необходимо побуждается и даже принуждается к этому достаточно сильными доводами».[22]

Чем же объясняется терпимое на первых порах отношение верхов католичества к учению Коперника, к его столь смелой новой гипотезе?

Объяснение этого факта кроется в том, что в то время всякая научная гипотеза вообще рассматривалась не как предполагаемая истина, основанная на некоторых данных и ждущая своего окончательного подтверждения и доказательства, а как более или менее удобная абстракция, имеющая узко-практическое, вспомогательное значение. Руководящие круги католичества, верные духу средневековой схоластики, не мешали «ученым мужам» строить те или иные гипотезы. Они лишь требовали, чтобы гипотеза не выдвигалась в качестве истины, ибо «истину можно найти только в церкви, в откровении». Вот почему теология на первых порах не отвергала учения Коперника, а лишь стремилась свести его к «простой гипотезе», к удобному для вычислений положению, не претендующему на истину и, стало быть, не противоречащему «священному писанию».

Дело в том, что уже древнегреческие мыслители, старавшиеся разобраться в тогдашних астрономических представлениях (сферах Аристотеля, эпициклах Птолемея и пр.), ставили вопрос о том, возможно ли вообще познать небесные движения и их сущность. Некоторые из них дали отрицательный ответ на этот вопрос, заявив, что движение небесных тел, их расстояния от Земли, их природа, происхождение и т. д. навсегда останутся скрытыми для человека. Они стояли на точке зрения Сократа, который считал, что «самим богам прискорбно видеть старания человека разгадать то, что угодно было им самим навсегда скрыть от него непроницаемой завесой». Под влиянием этой идеалистической точки зрения Симплиций заявил, что наблюдаемые нами движения планет — это лишь некоторая видимость того, что само по себе для человека непознаваемо. В средние века такая точка зрения получила широкое распространение, так как было поддержана церковными «учеными» — схоластами. Так, крупнейший представитель схоластики Фома Аквинский уверял, что задача науки — не объяснение действительности, а лишь предложение приемлемой схемы для описания явлений.

На этой основе возникло даже мнение, что система Коперника является философски ложной, но она, подобно системе Птолемея, «математически правильна», так как не хуже старой системы мира «спасает явления», т. е. описывает видимое. В связи с этим систему Коперника в течение многих десятилетий преподавали в ряде университетов как замечательное приобретение науки, которое, к несчастию, «философски ложно». Этот взгляд четко выразил иезуит астроном Клавий, который в 1581 г. писал: «Можно сомневаться, следует ли предпочесть идти по стопам Птолемея или Коперника. Обе системы согласуются с наблюдаемыми явлениями. Но принципы, на которых построена система Коперника, заключает в себе много утверждений, являющихся абсурдными». Таким образом, Клавий уверял, что хотя система Коперника «математически правильна», она все же «философски ложна», т. е. не является картиной действительности.

Между тем учение Коперника, особенно остро поставившее вопрос о значении и роли научных гипотез, было ударом для подобного рода взглядов, так как оно основывалось на убеждении в способности человека познать сущность небесных явлений. Но вышло так, что в течение долгого времени многие думали, будто сам Коперник смотрел на свое учение глазами средневековых схоластов. В первом издании книги Коперника, вышедшем в мае 1543 г., новое учение обозначается в предисловии как гипотеза, которую «не следует считать ни истинной, ни вероятной», но которая должна служить только для того, чтобы удобнее было вычислять небесные явления. Такое заявление может показаться совершенно непонятным, если сравнить его с «посвящением» папе Павлу III и со всем содержанием самого труда. Хотя это посвящение старается ослабить противобиблейский характер основных идей труда, оно написано с убеждением и достоинством, которое тогда не могло не казаться дерзким, революционным, еретическим.