Дочь атамана

Глава 17

Саша, совершенно измучившись, отбросила в сторону подушку и рывком села на кровати. Заснуть ни в какую не получалось, будто на перину песка сыпанули.

Ах, как ей было страшно входить в конторку следом за дедом! Как хотелось спрятаться, будто маленькой, за юбками Марфы Марьяновны или схватить Михаила Алексеевича за руку и принудить его идти с нею.

Саша тогда замерла на крохотное мгновение, задумавшись о том, почему ей так спокойно рядом с соглядатаем великого канцлера, почему она всегда забывает, каким гнусным образом попал он к ним в дом, а потом рассердилась на себя: разве до управляющего сейчас?

Ведь предстоял разговор, которого она ждала так долго!

И решительно затворила за собой двери, внимательно глядя на расположившегося в кресле деда. Постарел, постарел, милый, морщины стали глубже, седина — гуще, но черные глаза все еще светились острым умом, а осанка оставалась по-военному безупречной.

Деда Саша боялась и любила до беспамятства, был он резок, громок, прямолинеен и скор на расправу. Но всегда находил время покатать внучку на колене, а потом и на лошади, выбрасывал книжки в окно, чтобы избавить Сашу от страданий, разрешал ей спать в саду в шалаше и спасал от бабушки, когда той вздумывалось наряжать девочку в шелковые платья.

Разлука с дедом первые месяцы тяжело давалась Саше, зато отец по-детски радовался, что наконец-то избавился от угнетавшей его опеки.

— Твоего отца, — начал дед тяжеловесно, — я не стал уведомлять о своем визите. Он все еще не смирился с произошедшим, и ни к чему нам будить лихо.

— Да, хорошо, — сказала Саша, не слыша себя. Она прислонилась спиной к деревянным панелям стены, ища опоры.

— Твое письмо потрясло меня. Какова была вероятность, что ты встретишь того самого лекаря, который принял тебя на свет? Право, это дурная шутка судьбы.

— Зато я хоть что-то узнала о маме, — возразила Саша, начиная гневаться, — вы все отказывались говорить со мной о ней!

— А что тут скажешь? — недовольно поджал губы дед. — Этот мальчишка, твой отец, просто пришел ко мне одной летней ночью и объявил, что обрюхатил дочку канцлера. Клянусь, я чуть душу из него не вышиб! Мало мне было вражды с Краузе, тут еще такое! Девица-то была помолвлена с одним из великих князей, и император запросто мог забыть обо всех моих заслугах да и сослать все наше семейство на рудники. Что было делать? Пришлось ехать к канцлеру и просить руки его дочери.

— А он? — враз ослабев, быстро спросила Саша.

Дед посмотрел на нее таким мрачным взглядом, что у нее в горле пересохло от нехорошего предчувствия.

— Карл Краузе сказал, чтобы я убирался вон и что этот ребенок никогда не родится.

— Как это? — обмерла она и даже пошатнулась от бешенства. — Да почему, — закричала Саша, — это человек так ненавидел меня?

— Потому, — с горечью ответил дед, — что его личный прорицатель, цыган Драго Ружа, предсказал, что ты убьешь Катеньку Краузе.

Сашу будто по лицу ударили — хлестко, больно и очень обидно. Перед глазами замельтешили крохотные мухи.

— Что же, — опустошенно выдохнула она, — так оно и вышло.

Прошла, почти не видя ничего перед собой, вперед и без сил опустилась на толстый ковер у ног деда. Положила голову на его колени. Привычно пахло лошадьми, табаком, дымом костров.

— Разумеется, я ушел, — продолжал дед, положив теплую и надежную ладонь ей на затылок, — и велел Сашке выкрасть девку. Виданое ли дело, слушать бредни какого-то цыгана! Да только вот какое дело, уголек, твоя мама исчезла.

— Как исчезла? — удивилась Саша.

— Совсем исчезла. Канцлер метался по столице, как раненый бык, я поднял все свои войска, мы искали ее повсюду. Но Катенька Краузе как в воду канула, растворилась в столице — без денег, не оставив за собой следов. На Сашку было страшно смотреть, он все никак не мог понять, почему она не обратилась за помощью к нему, почему не давала о себе знать, куда могла уйти — одна-одинешенька. Канцлер винил в похищении нас, мы винили его. Ведь наверняка Катя спряталась от своего отца, чтобы уберечь дитя. Чем больше проходило времени, тем более сумасшедшим становился мой сын… Он и в самом деле медленно лишался рассудка, не представляя себе, жива ли мать его ребенка, здорова ли, не голодает ли. А страшное предсказание цыгана жгло его каленым железом.

В ту морозную ночь, когда незнакомый всадник закричал у наших ворот, что привез внучку атамана, мы уже понимали, что скорее всего Катерина Краузе мертва. Господи, Александр едва не снес несчастному лекарю голову с плеч, в таком он был отчаянии. А вона как вышло, канцлер-то все равно до него добрался.

— Добрался, — непослушными губами повторила Саша. — Но ведь я не виновата. Я ведь не хотела.

Рука на ее затылке пошевелилась, приглаживая.

— Конечно, девонька, — твердо произнес дед, — судьба. Больше я ничего не знаю, милая. Ни того, где была Катенька все это время, ни того, когда и где ее нашли лакеи канцлера, ни того, почему отнесли городскому лекарю, а не лейб-медику Бергеру. Канцлер исходил злобою, клялся отомстить нам, но император объявил, что будет верен своему слову, не даст мою семью в обиду. А потом все сгладилось…

Ничего не сгладилось, подумала Саша.

Канцлер как ненавидел ее, так и ненавидит. Преследует. Подсылает шпионов. Пытается устроить брак с каким-то мерзавцем.

И наверняка до сих пор мечтает отомстить за потерю любимой дочери.

Она сидела, молча глотая слезы, и думала о том, какой же отважной оказалась тихая Катенька Краузе. Только где же она скрывалась так долго? Куда могла пойти выросшая за высокими стенами девица на сносях, не знавшая ни жизни, ни города?

Позже, в постели, Саша тоже несколько раз всплакнула, но уже со злости.

Ну почему она не могла появиться на свет иначе, не принося никому горя и страданий! Сколько детей рождается в любви и радости, она же была зачата во грехе, а пришла в этот мир с ненавистью.

Нет, прав, совершенно прав отец, не желавший ее замужества. От безрассудной любви случается страшное.

Устав от бессвязных своих мыслей и бесполезных сожалений — свершилось, уже все свершилось, что толку глядеть назад, Саша подошла окну, приложила ладошки к кружевным морозным узорам, пытаясь охладить горячую, яростно бурлившую кровь.

Хотелось схватки, решительных действий, но не было перед нею врага. Даже канцлер стал понятнее и не столь омерзителен — ведь любил старый хрыч свою дочь, пусть и пытался продать подороже, но все же любил. Все же пытался сберечь!

И тут какое-то неясное движение привлекло ее внимание. Саша пригляделась и ахнула: Михаил Алексеевич торопливо покинул темный флигель и зашагал к дворовым постройкам.

Куда это он глухой ночью?

За какой надобностью?

Не думая более ни о чем, обрадованная возможностью сбежать от душевных терзаний, Саша выскочила в сквозную горницу, где на лавке громогласно храпела Марфа Марьяновна, ненадежный страж, сунула ноги в высокие валенки, запахнула на себе длинную овчину — три раза вокруг завернуться можно было в тулуп кормилицы, — схватила с сундука яркий платок и понеслась к выходу.

Ночь встретила ее крепким морозом, аж дух перехватило. Следуя за цепочкой следов на снегу, Саша добралась до дворовой бани, где с детства не была, с тех пор как покинула ее охота играть в прятки, поймала влажный аромат дубовых веников — поди топили сегодня, с дороги первое дело, а с дедом приехало с десяток людей, — недоуменно толкнула приоткрытую дверь в предбанник. Зачем здесь Михаил Алексеевич сейчас? Неужель мыться собрался столь неурочно?

И тут нательный крестик будто вспыхнул огнем, обжег льдом, Саша вскрикнула глухо, распахивая воротник, сбрасывая платок, нащупала наконец крестик, ладонь опалило, а из темноты бани на нее наскочила вонючая злобная нелюдь: глаза полыхали алым, копытца вместо ног соскользнули по наледи, тощие мохнатые лапки вцепились в овчину. Тварь опрокинула Сашу на спину, в снег, зашипела яростно, нависая сверху, — ужаснули лысый череп, синюшная кожа, смрад из раззеванной клыкастой пасти… Послышался грозный мужской оклик, и сильная рука сдернула тварь и швырнула в сугроб.

И с Сашей впервые в жизни случился обморок.

Очнулась она от того, что щипало кожу на груди, там, где под самой ямкой под шеей обычно покоился крестик. Дернулась испуганно, распахнула торопливо глаза, увидела сумрачное лицо Михаила Алексеевича и тут же обмякла.

Было тепло — Саша повела вокруг глазами, узнала в пляшущем огоньке свечи флигель. Полынный запах трав так остро напомнил старого лекаря, что она невольно вздрогнула.

— Тише, душа моя, — шепнул Михаил Алексеевич, — это верное средство от ожогов, к утру легкий след лишь останется.

— Где эта тварь? — спросила Саша тоже шепотом. — Или мне привиделось?

— Пусть привиделось, — согласился он охотно, — не думайте, забудьте. Все прошло.

Она ощутила его легкие прикосновения к пострадавшей ладони, от воспоминаний закружило голову — ведь и лекарь касался ее ран точно так же, бережно, невесомо.

У Михаила Алексеевича и руки были лекарские — крупные, нежные.

Да что с нею такое?

— Как же вы… — она запоздало вдруг рассердилась на него. — Один! Я ведь велела вам без меня не ходить!

— Уж вы, Саша Александровна, помогли так помогли, — с улыбкой откликнулся Михаил Алексеевич. Он вовсе не выглядел виноватым, расстроенным или испуганным. Будто лысая тварь с копытцами, которую он так вовремя содрал с Саши, была обыкновенной кошкой.

— Спугнула только? — спросила она удрученно. — А и правильно! Как торговаться с этакой мерзостью? Кочергой бы ее по затылку, вот и вся цыганская мена!

— Это хорошо, — заметил он, посмеиваясь, — что вы не купеческого рода. А то покупатели бы уходили от вас с синяками.

Она фыркнула, поднесла ладонь к лицу, втянула полынный запах.

— Где вы взяли эту мазь? — спросила, прикрыв глаза. — Снова у деревенской ведьмы? Пахнет, будто лекарь мой делал.

— Все травы пахнут одинаково, — возразил Михаил Алексеевич чуть резко, упоминание о лекаре по обыкновению огорчило его.

Саша вздохнула. В овчине ей было жарковато, но и снять невозможно — внизу ведь одна сорочка, однако стыда вовсе не было, среди ночи, с мужчиной, полуголой!

Ну и пусть, и пусть, сказала себе она. Что в этом после встречи с настоящим чертом. Пустяк, безделица.

— Я вам испортила все? Простите, милый Михаил Алексеевич. А вы его в сугроб швырнули… Поди, мстить теперь будет?

— Вы думаете, я боюсь чего-то? — спросил он с усмешкой. — Пустое все, Саша Александровна, неважное. Расскажите лучше, что вы от деда своего узнали.

И у Саши мигом слезы выступили, а казалось — все выплакала, успокоилась.

Но от его сочувствующего, доброго взгляда стало вновь жалко себя, горемычную, и она, не ведая, что творит, подалась вперед, сжала в кулак мохнатую его телогрейку, уткнулась носом в отдающий зверем мех и разревелась.

Не сразу удалось облечь мысли в слова, только плавилась от духоты под руками Михаила Алексеевича, а он гладил растерянно ее плечи, волосы, спину. Бормотал что-то ласковое, утешающее, умиротворяющее, а она не говорила — выплескивала, выплакивала, выкрикивала.