Дочь атамана

Глава 03

Долго лежать в кровати она не умела. Ее кормилица, по-крестьянски суровая Марфа Марьяновна, уж и веревками грозилась привязывать маленькую Сашу, чтобы та не прыгала по вечерам из комнаты в комнату, и отцу жаловалась, и всякими страшилками пугала, и обещала оставить на неделю без леденцов и пряников, да все было без толку.

Гувернантка под номером два, мадемуазель Жюли, изо всех сил стремилась привить своей своенравной воспитаннице любовь к чтению, которое полагала величайшей из добродетелей юных барышень. Саша зевала, слушая про страдания влюбленных дев, скучала от нравоучительных сказаний про трудолюбие и смирение, забавлялась приключениями средневековых рыцарей и обожала разглядывать картинки с пиратами. В итоге у мадемуазель Жюли опустились руки, она объявила, что этакую дикость невозможность обуздать любовью и лаской и без розог она тут бессильна. За что и была немедленно рассчитана разгневанным атаманом.

Ее преемница, Изабелла Наумовна, к романам, по счастью, оказалась равнодушной, зато обожала точные науки. И началась пытка арифметикой и геометрией. Когда Саша поняла, что страдания влюбленных все же были предпочтительнее, было уже поздно.

Изабелла Наумовна, пухленькая старая дева со слабым здоровьем, как ни странно, прижилась в их доме, где всегда было людно и шумно, сбрую или охотничий арапник можно было найти хоть в гостиной, в кадках с померанцевыми деревьями спали котята, по комнатам носились собаки, а в щах время от времени обнаруживались перья.

Теперь уже никто и не задумывался, в чем, собственно, состояли обязанности Изабеллы Наумовны и за что атаман Лядов исправно выплачивает ей жалование.

Сама же она считала себя Сашиной компаньонкой.

Течение жизни в доме Лядовых всегда было стремительным и хаотичным, и тишина лекарского домика принуждала Сашу терзать единственного его обитателя разговорами.

Лекарь, задумчивый и какой-то рассеянный, попытался отделаться от нее книгой заморских стихов, но потерпел неудачу.

— Ручьи, соловьи, трели, — Саша фыркнула, — никогда не понимала, как это умные взрослые люди тратят силы на подобную бесполезность. Лучше давайте в «дурачка», что ли.

— Занятие уж куда полезнее, — иронично откликнулся лекарь. — К твоему счастью, любезная моя Марья Михайловна тоже большая любительница карточных игр, и у меня есть колода.

— Марья Михайловна? — живо переспросила Саша. — Старушка вашего сердца?

— При иных обстоятельствах я бы с большим удовольствием приударил за ней, но я ведь, душа моя, женат.

Его пальцы, мешающие колоду, дрогнули, и карты веером разлетелись по Сашиной кровати.

Она промолчала, пораженная горечью его тона. Оказывается, и старики умеют переживать из-за чувств.

— Марья Михайловна, — явно торопясь вернуться к непринужденной беседе, спохватился лекарь, — княжна Лопухова…

— Так я ее знаю, — подхватила Саша, завороженная неторопливой выверенностью движений, с которой он собирал карты. — Прилипчивая древняя особа, никак мы ее не отвадим от нашего порога. Лет пять уже шастает без всяких приглашений, а мне с ней чаи приходится распивать! Отец от нее чихает, — Саша удержалась от смеха, чтобы снова не вызвать переполох у лекаря из-за ее швов. — А главное: она все расспрашивает! Чем я живу, о чем мечтаю, как жизнью своею думаю распорядиться. Родных детей нет, так она чужих шпыняет.

— Княжна Лопухова, — отстраненно заметил лекарь, — старинная приятельница канцлера Краузе. Кажется, в молодости он за ней даже ухаживал, но женился на Лизавете Рыковой, как потом оказалось, удивительной ветренице. Не поверите, но она бросила канцлера вместе с дочерью и сбежала за границу с каким-то прощелыгой. Поговаривают, канцлер был в такой небывалой ярости, что требовал объявить войну стране, в которой беглецы укрылись.

— Смешно, — оценила Саша, — но я бы на месте Лопуховой ни за что бы не приятельствовала с мерзавцем, который женился на другой.

— Ты бы вызвала его на дуэль.

Саша все-таки тихонько засмеялась, представив подобное. Вот стоит она, предположим, в ароматном саду, вся в брильянтах и шелках, а перед ней краснеет от смущения мерзавец и сообщает, что женится… ну хоть на Лидке Рябовой, вечно она все чужое тащит. А Саша стягивает с руки перчатку — и по мордасам, по мордасам.

Ох, потом Изабелле Наумовне как пить дать нюхательные соли понадобились бы.

— А и вызвала бы, — подтвердила она, зардевшись от этих фантазий, — мне кажется, я ужасно ревнивая. Вот прям терпеть не могу, когда мое трогают. Я вам сейчас расскажу: однажды папа разрешил какой-то противной купчихе взять мою Кару, так я едва его за ухо не укусила. Едва-едва сдержалась.

— Кару? — лекарь сдавал карты и слушал ее, кажется, с превеликим удовольствием.

— Мою лошадь.

— Как можно было дать невинному животному такое имя?

— Видели бы вы ее в молодости, кара небесная и есть. Я с нее слетала так часто, что полгода ходила вся синяя. Но знаете, что в этой истории самое любопытное? — Саша взяла свои карты и посмотрела в них без особого интереса. Играла она без всякой расчетливости, следуя сиюминутным порывам. — После того как отец одолжил Кару той купчихе, Изабелла Наумовна неделю из своей комнаты не выходила! — торжествующее сообщила она и пояснила, заметив его молчаливый вопрос: — Это моя третья гувернантка. Повар Семенович зовет ее приживалкой. А вы что же, рассорились со своей женой, поэтому так разволновались?

Саша спросила — и тут же прикусила язык. Права кормилица Марфа Марьяновна, бестолковая она девка, совсем беда бедовая.

Однако в этот раз лекарь остался спокоен и недвижим.

— Как ты себя чувствуешь, Саша? — спросил он неожиданно. — Головокружение? Слабость? Картинки на картах видишь ясно?

— Да что это с вами? — удивилась она. — В пляс мне, пожалуй, еще рановато, но лежа в кровати я горы сверну.

— Как ты переносишь сильные треволнения? Падаешь в обморок? Начинаешь лить слезы? У тебя отнимаются ноги, колотится сердце, дрожат руки?

— Я ложусь спать, — проговорила Саша с глубоким недоумением. — Нет такой душевной смуты, с которой не справился бы добрый сон.

— В таком случае, весьма удачно, что ты уже в постели.

Лекарь бережно погладил ее по руке, выглядел он грустным, но решительным.

Саша совсем отбросила карты, понимая, что какой уж тут «дурак», когда у лекаря такое лицо.

— Нет, я не рассорился со своей женой, — ответил он наконец, — просто не видел ее уже более двадцати лет.

Неужели и она тоже сбежала с прощелыгой, едва не ляпнула Саша, но в этот раз сумела обуздать свой порыв и только уточнила благонравно:

— Как же это получилось?

— Я пленник в этой лечебнице, — просто сказал лекарь и улыбнулся, словно извиняясь за подобный конфуз.

— Более двадцати лет? — ахнула она. — Что же вы такого натворили?

— Помог появиться тебе на свет, — ответил лекарь совершенно спокойно. — Ты была крошечной, синей, и мне пришлось шлепать тебя по попе, чтобы ты начала дышать.

— Это какая-то шутка? — неуверенно спросила Саша, совершенно не понимая, как можно столь невозмутимо нести подобную околесицу. — А может, вы и вовсе умалишенный? Сбрендивший старик, который похищает юных девиц и рассказывает им небылицы?

— Не поздновато ли ты спохватилась, душа моя, — хмыкнул он. — Я тебя уже третий день лечу и кормлю, а ты только сейчас испугалась?

— Ах, это удар по голове сделал меня такой доверчивой!

— Похоже, ты и до удара была безалаберной.

— Да как вы смеете! — вспыхнула Саша и замолчала, опомнившись.

Это у нее от потрясения мысли не в ту сторону убежали.

— А моя мама? — спросила она, собравшись с духом. — Не была же она монашкой в самом деле?

— Видишь ли, у твоей мамы было многоводие, и она, похоже, плохо питалась, а носила она тебя тяжело. Твое дыхание едва прослушивалось, оно было слабым, прерывистым. Мне пришлось сделать операцию, чтобы спасти тебя. Но твою маму спасти не удалось.

— Понятно, — пробормотала Саша, ощутив такую боль в груди, будто ее пронзили шпагой. Она укуталась в одеяло, в одночасье замерзнув теплым летним вечером, и закрыла глаза, не желая ничего более слушать или знать.

До позднего вечера Лядова пролежала неподвижно, притворяясь спящей, но ее дыхание было слишком частым и поверхностным — как у людей, удерживающих себя от слез.

Гранин не беспокоил ее, занимаясь каждодневными своими делами, однако чутко прислушивался и не закрывал дверь в ее комнатку.

Она заговорила, когда он уже приглушил все лампы и собирался идти спать:

— А почему мама голодала? Папа что, накормить ее не мог?

Гранин вошел к ней и опустился в кресло возле постели:

— Я ничего не знаю о том, как познакомились твои родители, что меж ними было и как твоя мать была доведена до полного истощения.

— А что вы знаете? — вяло спросила она, не шевелясь.

— Эта была зимняя ночь, мы спали, когда послышались цокот лошадиных копыт и мужские голоса. Я быстро оделся и поспешил вниз, велел жене и детям оставаться в своих спальнях. Два здоровых лакея не стали даже стучать, сходу выбили дверь и внесли на руках бесчувственную женщину. Она была такой молодой…

— Вы знаете ее имя? — встрепенулась Лядова.

— Екатерина Карловна Краузе, единственная дочь великого канцлера.

Она нахмурилась, осознавая это.

— Канцлера? — повторила Лядова и порывисто села, с силой сжав его руки.

— Ну-ну, — пророкотал Гранин успокаивающе, — не следует так резко двигаться.

— Как это — канцлера? — не слыша его, взволнованно воскликнула она. — Отец говорит, что во всей империи нет человека омерзительнее! И это… Пресвятая Богородица, мой дед? И половина моей крови — его кровь? Да не ошиблись ли вы, мой милый лекарь?

— Прости, душа моя.

— Но у него же в распоряжении лейб-медик этот… Бергер! — теперь в голосе Лядовой зазвучал гнев. — И еще настоящий цыган-колдун, говорят…

— Драго Ружа.

— Что же они все скопом одну женщину не спасли?

— Я не знаю, — снова вздохнул Гранин.

— Расскажите мне все, — умоляюще и страстно выдохнула Лядова, — и прошу вас, не упустите ни одной подробности!

Меньше всего на свете Гранину хотелось рассказать ей то, что должно, и он бы с величайшим удовольствием опустил некоторые детали той ночи. Но Гранин был стар и если не мудр, то опытен, и знал совершенно точно: от тайн одни лишние хлопоты.

Не бывает подходящего момента, чтобы сообщить юной девочке, что ее мать мертва, и не бывает подходящего момента, чтобы сообщить о том, что ее дед желал ее смерти.

— Лакеи грозили, что если роженица умрет, то вместе с ней умру и я, и требовали, чтобы младенец… они не хотели, чтобы ты осталась в живых, Саша.

Дикие глаза Лядовой хищно сверкнули.

— Ай да канцлер, — процедила она с великолепным презрением. — Стало быть, все ужасающие слухи про него верные. Что же случилось дальше?

— Я выгнал лакеев из комнаты, поставил греть воду. Роженица то и дело теряла сознание, но в минуты прояснения молила спасти ее ребенка и шептала о том, что не станет без него жить. Просила назвать сына Александром. Велела отнести его молодому Лядову, сыну вольного атамана.